Секрет покойника
Шрифт:
— Если ты предложишь ему земли, он подумает, что ты намерен потом их у него отобрать, — говорю я. Мы с Константином обмениваемся взглядами за спиной его сестры.
— Неужели христиане для тебя так важны, что из-за них ты готов испортить мою свадьбу? — жалуется Констанциана. Рабыни тем временем продолжают делать свое дело, как будто спор их не касается. Они уже надели на невесту оранжевую фату и теперь потуже затягивают ей талию.
— Неужели так необходимо упоминать христиан? — спрашиваю я. — Почему бы не сделать заявление более расплывчатым? Объяви о религиозной свободе, не говоря ничего конкретного.
— Нет, —
Я перехожу через всю комнату и бросаю взгляд в окно.
— Лицинию нет дела до христиан. Ему нужны гарантии.
— Но как я их ему дам?
— Ничего ему не предлагай.
Констанциана испускает возмущенный вопль.
— Ничего сверх того, что ты уже ему дал, — продолжаю я. — Скажи ему, что это честное предложение и что просить больше — значит, вынашивать какие-то коварные замыслы.
Константин на миг задумался над моими словами.
— А если он ответит отказом?
— Сейчас он находится в твоем дворце, на твоей земле, его охраняет твоя армия. Если он сейчас откажется жениться на твоей сестре, то поставит тебя в неловкое положение.
Я не озвучиваю все возможные последствия этого шага. Не хочу оскорблять Констанциану накануне ее бракосочетания. Но она не глупа. Поскольку у нее нет армий, провинций и денег, она прибегает к единственному имеющемуся у нее оружию — слезам.
— Неужели ты один-единственный раз в жизни не можешь устроить свадьбу, не думая о том, какую выгоду ты от этого получишь? Дались тебе эти христиане! Такое впечатление, будто ты хотел бы видеть их вместе с нами на моем брачном ложе!
— Неправда, — Константин быстро подходит к сестре и заключает ее в объятия. — Это Лициний все усложняет. Но Валерий прав. Это честное предложение, и твой муж наверняка это поймет. — Он обнимает ее снова. — И не захочет тебя лишиться.
Императрицам не положено плакать. Слезы испортили Кон-станциане лицо. Полдесятка рабынь тотчас бросаются к ней, чтобы исправить изъяны — вытирают потеки, наносят новый слой белил. Наконец следы слез исчезают. К тому моменту, когда они опускают фату, ее обиженное лицо вновь лучится весенним светом.
Свадебная церемония продолжается, пышная и торжественная, как и подобает жениху и невесте столь высокого положения. А спустя две недели я уезжаю на восток. Мне поручено отыскать самое удобное место, где могла бы высадиться, стать лагерем и дать сражение императорская армия.
Константинополь, апрель 337 года
— Моя свадьба, — голос Констанцианы дрожит, и от этого с ее лица осыпаются остатки пудры. — Я уже почти позабыла о ней.
— Счастливый день.
— Он позволил моему брату выкроить время на подготовку к новой войне. Мы оба это знаем — теперь. — Констанциана с сочувствием смотрит в мою сторону. — Ты знал, что Август когда-то хотел сделать меня твоей женой?
Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня.
— Поговаривали, будто он хотел возвысить тебя до Цезаря, но тут Фауста, словно свиноматка, начала производить на свет сыновей. Ты был хорош собой и опасен. Не одна женщина во дворце плакала по ночам в подушку, обиженная тем, что ты не смотришь в ее сторону.
— Я не знал, — говорю я, и это чистая правда.
Лицо Констанцианы
вновь принимает вид холодной непроницаемой маски. Дверь в прошлое захлопывается.— Тебе известно, что на следующей неделе Август выступает в новый поход? Когда он уедет, ты будешь докладывать мне обо всем, что сумеешь выяснить.
Я иду домой один, без сопровождения. Наверно, мне стоит быть осторожным. Подходя к дверям дома, я замечаю какое-то движение. Вероятно, я пробыл во дворце слишком долго, и теперь мне всюду мерещится опасность. Делаю шаг назад, застываю на месте и вглядываюсь в темноту. Там явно кто-то есть.
— Хочешь ограбить старика? — выкрикиваю я. Как жаль, что гордость не позволила мне взять с собой посох.
Из темноты в яркий круг света, отбрасываемой светильником над дверью, выходит чья-то фигура. У меня тотчас отлегло от души. Это Симеон.
— Ты мог бы подождать меня внутри.
Похоже, эта мысль его удивляет. Неужели моя репутация столь ужасна?
— Сегодня в мою церковь зашел один человек, нет, лично я его не видел, и оставил на ступеньках небольшой сверток. Внутри оказалась записка.
С этими словами Симеон передает мне плоскую восковую табличку. Я подношу ее к свету.
Гай Валерий Максим, будь завтра в сумерках у статуи Венеры. Я могу дать тебе то, что тебе нужно.
Никакого имени, никакой подписи. Воск сухой и ломкий.
— И когда ты это нашел?
— Сегодня, во второй половине дня.
— Кто-нибудь видел человека, который это оставил?
— Похоже, никто.
Разумеется, как может быть иначе? Я отсылаю Симеона и велю ему вернуться завтра. День слишком затянулся. Прежде чем провалиться в сон, вновь вспоминаю Констанциану. Несчастная женщина, состарившаяся до времени. Даже воспоминания не в силах подарить ей утешение.
Моя свадьба. Я уже почти забыла о ней.
Разгадаю ли я убийство, совершенное в Константинополе? Этот город полон разбитых статуй и исковерканных людских судеб. Здесь человеческие жизни рушатся, не выдержав повседневного насилия, словно камень, не выдержавший зубила. И тем не менее спроси любого, и никто ничего не вспомнит.
Глава 21
Приштина, Косово, наши дни
Стоя в переулке на другой стороне улицы, Эбби наблюдала за своим домом. За этим занятием она провела последние полчаса — высматривала глазами опасность, набиралась мужества. Все припаркованные машины были пусты, ни в одном из окон не колыхнулась занавеска. Двадцать минут назад она видела, как из двери, перекинув через плечо сумку со спортивной формой, вышла Аннукка. Что ж, значит, в ее распоряжении около часа.
Чувствуя дрожь в коленках, она быстро пересекла улицу и вошла в дом. Не завыли никакие сирены, не скрипнули тормоза, никто не выкрикнул ее имя. Эбби взбежала по ступенькам к двери квартиры. И как только прикоснулась к дверной ручке, заметила, что из-под двери выглядывает уголок бумаги.
На какой-то миг она подумала: а не сбежать ли вниз, поймать такси до аэропорта и первым же самолетом улететь в Лондон? Не будь дурой, приказала она себе. Если внутри кто-то есть, вряд ли он стал бы оставлять записку, чтобы возвестить о своем присутствии.