Секрет Сабины Шпильрайн

Я отвернулась от мертвой Шурки, чтобы не видеть ее посиневшего мертвого лица, перебежала через улицу и прислонилась к дереву, которое вроде бы пока не собиралось загораться. И тут за спиной у меня кто-то закричал: «Мама! Мама!» Мне почудилось на миг, что это кричит Шурка. Я обернулась и увидела двух женщин с рюказаками, бегущих к нам со стороны Буденновского проспекта. Одна из них показалась мне знакомой, в спутанных мыслях мелькнуло: «Рената? Не может быть! Только этого нам не хватало!»

"

ГЛАВА ВТОРАЯ ВЕРСИЯ САБИНЫ

1.

Ты не поверишь, девочка, но я выросла в очень несчастной семье, в семье без любви. Мои родители были очень богатые люди, мой папа был умный, интеллигентный человек с нежным сердцем, но мама его никогда не любила. Он делал ей предложение три раза, и она каждый раз ему отказывала. Потому что до него она любила другого, и он любил ее, но свадьба не состоялась и им пришлось расстаться. Я подслушала однажды, как нянька рассказывала кухарке, что мамин возлюбленный был гой, то-есть не еврей, а дедушка-раввин запретил маме выходить замуж за гоя. Мама не решилась ослушаться дедушку, но никогда не смогла полюбить другого человека, даже такого благородного, как мой папа.

На четвертый раз она согласилась выйти за него замуж, и это было непростительной ошибкой. Подумать только, что я через тридцать лет совершила ту же ошибку! Но об этом не сейчас, о моей ошибке мы поговорим потом, когда придет время. Наш дом был, что называется «полная чаша»: ты помнишь свою квартиру на Пушкинской? А наша была вдвое больше - до того, как большевики разделили ее на две.

Мама не знала бытовых забот: у нее было все - кухарка, нянька и горничная, но она все равно не была счастлива. И папа не мог ей это простить. Поскольку маму он обожал, все свои обиды он вымещал на нас, на мне и особенно на братьях. Нас не воспитывали, нас дрессировали, нас муштровали, нам не давали ни минуты передышки, мы выросли очень образованными детьми, нафаршированными музыкой, языками, науками и литературой. Но нас жестоко наказывали за любое нарушение порядка, за любое русское слово, сказанное в немецкий или французский день.

Никогда не забуду ту страшную картину, с которой все началось. Кто знает, как бы сложилась моя судьба, если бы, случайно заскочив в комнату четырехлетнего брата Сани, я не увидела его голую розовую попку на папиных коленях. Не успела я осознать, что происходит, как папина рука поднялась и звонко опустилась на розовый мячик попки. Саня взвизгнул, а папа шлепнул его еще, еще и еще.

У меня потемнело в глазах. Под визг Сани я села на корточки и, спустив трусики, накакала на расстеленный на полу персидский ковер. Папа ахнул, уронил Саню с колен и бросился на меня. Когда я увидела его руку, занесенную надо мной - не знаю, с желанием помочь или наказать, - я подпрыгнула и вцепилась зубами в мякоть нависшей надо мной ладони. Папа тоже взвизгнул, а я радостно захохотала и стала икать. На шум вбежали мама и нянька и в ужасе уставились на неправдоподобную сцену домашней жизни - ошеломленный папа с окровавленной рукой, рыдающий на полу Саня с голой розовой попой и икающая я перед свеженаложенной пахучей кучей на драгоценном персидском ковре.

Не зная, с кого начать, мама рванулась ко мне с криком: «Что случилось?», но я не смогла ответить - мои зубы продолжали клацать в воздухе, не находя, во что бы еще впиться, их лязганье иногда прерывалось спазмами лающей икоты, рвущейся у меня из горла. Мама по образованию была зубным врачом, поэтому с клацающими зубами она справилась довольно быстро, но что делать с икотой она не знала.

Пришлось срочно послать папину коляску за семейным врачом, который хоть жил и не очень далеко, но все же не мог примчаться мгновенно. Все полчаса, которые прошли до его появления, я непрерывно икала с таким напором, что охрипла, и к тому же то и дело порывалась спустить трусики и покакать на пол. Спасло наши ковры и паркеты только то, что покакать мне было больше нечем - все, что скопилось у меня в кишечнике, я нерасчетливо выпустила из себя в первый раз.

Наконец, приехал милый дедушка, седой доктор Левин, и через минуту поставил мне диагноз «Истерия». На вопрос, с чего это началось, папа показывал прокушенную ладонь и бормотал что-то невразумительное о дисциплине и уважении, Саня жалобно плакал, а я икала. Доктор Левин смазал папину руку йодом, а мне выписал успокаивающие капельки и ушел, а мы остались в своей роскошной гостиной, удивляясь такому неожиданному взрыву страстей в нашей мирной еврейской семье.

Это было только начало. С того дня у меня завелась дурацкая привычка за обедом детально представлять, как каждый член моей семьи будет выкакивать съеденную во время обеда еду. Особенно напряженно я следила за папой, и часто при виде папиной руки, подносящей ко рту вилку с едой, я вскакивала из-за стола, садилась на корточки и какала посреди столовой, испытывая при этом неизъяснимое удовольствие. Сначала мои потрясенные этим безобразным поведением родители пытались меня наказывать, но это приводило только к ухудшению моего состояния. Тогда они обратились к врачам. Я не помню, как меня лечили, хотя лечили наверняка, потому что в конце концов вылечили.

От моего странного расстройства осталось только непонятное возбуждение, связанное с папиной рукой - каждое ее движение вызывало у меня одновременно отвращение и сексуальное возбуждение. Теперь, после долгих лет работы с психическими расстройствами я склонна подозревать,что я испытывала неосознанное эротическое влечение к папе, которым как бы хотела скомпенсировать отсутствие маминой к нему любви. Потому что мне тяжело было жить в доме без любви.

Я была непростая девочка с фантазиями и причудами. Я с детства пыталась разгадать тайны природы, и играла не в куклы, а в химическую лабораторию. Я прекрасно играла на рояле, я свободно владела четырьмя иностранными языками, я окончила гимназию с золотой медалью, но у меня не было никакого приличного будущего. В России еврейских девушек не принимали в университеты, а мои родители никогда бы не позволили мне уехать заграницу учиться.

Меня ожидала обычная судьба еврейской девушки из хорошей семьи: мне предстояло выйти замуж и рожать детей. Я содрогалась при одной мысли о таком будущем, душа моя рыдала и бунтовала. Ко мне начали водить женихов - ведь я была выгодной невестой, мой отец был успешный коммерсант и дела его процветали. Каждую неделю в нашем доме устраивали смотрины, куда почтенные толстые евреи приводили своих сыновей. Все они были мне отвратительны - и толстомордые лавочники, и чопорные адвокаты в щегольских костюмах, и интеллигентные студенты в очках. Мне не о чем было с ними говорить, душа моя летала высоко за облаками и ждала зачарованного принца. Я ни за что не хотела создать еще один холодный дом без любви.

Все они смотрели не столько на меня, сколько на нашу роскошную мебель и прикидывали, какое за мной дадут приданное. Ну, может быть, не все, но большинство. Был, правда, один студент-биолог, милый мальчик с большими черными глазами в длинных ресницах, который интересовался мной больше, чем приданным - он краснел и бледнел, когда я садилась рядом с ним во время чаепития и то и дело пытался прижаться под столом своей коленкой к моей.

Он неплохо играл на рояле и знал наизусть много хороших стихов, но я с ужасом представляла себе его в качестве мужа. Я не хотела рожать от него кудрявых детей с большими черными глазами в длинных ресницах, похожих на моих братьев. Ты не подумай, что я не любила своих братьев, я их обожала, но я не хотела, чтобы мои дети были на них похожи. Мне кажется, что на них на всех лежала печать обреченности, а я хотела, избавить своих детей от этой печати. Но главное - я вообще не хотела рожать детей, я не хотела тратить свои силы на соски, пеленки и нянек, я хотела быть свободной, чтобы заниматься наукой.

Прошло полгода после блестящего окончания школы, а я все болталась без дела и сходила с ума от тоски. Мама твердой рукой толкала меня в заранее уготованную мне хорошо обставленную западню, и казалось, у меня нет никакого иного выхода. И вдруг случилось мелкое событие, зародившее в моей душе искру надежды.

К на обед был приглашен господин Слуцкий, папин партнер по текстильной торговле. Обед, как обычно, был великолепный, а вино, по словам господина Слуцкого, еще великолепней. Немного перебрав вина, он во время десерта выдал нам страшную семейную тайну - его любимый племянник Люсик заболел психическим расстройством и его пришлось отправить на лечение в психиатрическую клинику в Швейцарии. «А они принимают иностранных подданных?» - удивилась любопытная девушка Сабина Шпильрайн. «Они принимают всех, кто может себе это позволить. А таких немного, потому что лечение в их клинике очень дорогое».

Дессерт я уже съесть не смогла и, сославшись на сильную головную боль, удрала в свою комнату. Мой маленький, но острый мозг принялся лихорадочно обрабатывать новую ценную информацию. Передо мной неожиданно открылась лазейка из поджидающей меня западни - я должна убедительно разыграть ужасное психическое расстройство, которое можно излечить только в дорогой швейцарской клинике. Первым делом нужно было выяснить, какие бывают психические расстройства и в чем они проявляются. Причем нужно было спешить - брачная машина уже была запущена, и дедушка-раввин настойчиво писал из Екатеринослава, что хорошая еврейская девушка не должна так долго болтаться без мужа. А слово раввина-дедушки в нашем доме было законом.