Секрет (сборник)

— Вы имеете в виду себя, полковник, или меня? — спросила прекрасная натурщица лукаво.

— Разумеется, вас! Зачем вы спрашиваете?

— Потому что вы так часто украдкой бросаете взгляды в зеркало, что я уж подумала, не предназначен ли столь блестящий панегирик вашему отражению!

— Хм, я всего лишь любовался мордашкой смазливой обезьянки, которая таращится на вас через то окошко и которую, кстати, я уже видел раньше в вашем обществе, Делиль.

Леди Эмили взглянула, куда указывал полковник, но ничего не увидела. Она позировала еще около двух часов, а затем, устав от вынужденной неподвижности, приказала подавать карету и уехала в сопровождении своего неотлучного спутника, полковника Перси.

4

Замок Клайдсдейл, родовой замок маркиза Чарлсуорта, был одним из немногих загородных жилищ знати, украшавших в ту эпоху Гласстаунскую долину. Величественное здание воздвигнуто было во времена Вторых Двенадцати, не в легкомысленном греческом стиле, в каком строят наши современные виллы, а солидно и основательно. Сводчатые окошки пропускали свет в высокие башни, въездные арки с пилястрами в норманнском стиле открывали дорогу к просторным залам, таившимся под кровлей с зубчатыми парапетами.

Благородный владелец сей феодальной резиденции приходился дядей и опекуном прекрасной леди Эмили Чарлсуорт — родители ее, умирая, с последним вздохом доверили маленькую дочь заботам единственного оставшегося в живых родственника [55] . Маркиз не обманул их доверия, в чем читателя могло убедить уже то обстоятельство, что наставником для племянницы он выбрал Джона Гиффорда, эсквайра. Леди Эмили отвечала на его доброту той нежной привязанностью, какую натуры сердечные всегда испытывают по отношению к людям, сделавшим им что-нибудь хорошее.

55

Здесь небольшая неувязка: на Олимпийских играх леди Эмили Чарлсуорт появляется как племянница Храбруна.

Примерно через неделю после событий, описанных в предыдущей главе, леди Эмили сидела одна в своей комнатке в западной башне. Локоток ее опирался на рабочий столик, а большие темные глаза с выражением глубокой печали устремлены были к окутанным голубой дымкой очертаниям далеких гор, что виднелись за сквозной оконной решеткой. Мы не знаем, о чем она думала, но вскоре несколько слезинок сбежали по нежной щечке, ясно указывая, что размышления леди Эмили относились скорее к Il Penseroso, нежели к L’Allegro [56] . Эти безмолвные свидетели, скатившиеся влагой по девичьему лицу, должно быть, пробудили ее от грустного полузабытья. С глубоким вздохом отвернулась она от окна и, придвинув к себе арфу, негромким приятным голосом запела следующую petit chanson [57] :

56

Il Penseroso и L'Allegro — названия стихотворений Мильтона. Il Penseroso (1632) обращено к богине Меланхолии, L'Allegro (1632) — к богине Веселья.

57

Песенку (фр.).

Земля во власти тишины, Луной холмы озарены, Дрожали звезды в небесах. В тиши, на берегу, одна, Явилась дева, так бледна, Вся в белое облачена, С печалию в очах. Ее возлюбленный вдали, Во власти бурных волн. Она же на краю земли Ждет, чтоб вернулся он. А ветер с моря, налетев, Шумит, вздыхает меж дерев С глубокою тоской, Как будто призраки поют, В глухой ночи ища приют, Не суждено ни там, ни тут Им обрести покой. От звуков диких и глухих Вползает в сердце страх, И жемчугом слезинки вмиг Блистают на щеках. И мнится ей: ужасный вал Ломает борт, крушит штурвал, И, словно факел, запылал Отважный тот фрегат, Бьют молнии из грозных туч, Ярится океан, могуч, И нет пути назад. Стихает гром, и средь зыбей Мелькает издали пред ней Орлиных перьев цвет — То Эдварда ее султан. Забрал добычу океан, Увы! Спасенья нет. Но с первой утренней зарей Прогнал видений страшных рой Знакомый голос и родной… Вскричала дева: «Это он!» Времен свершился оборот, Создатель милостив — и вот Ей Эдвард возвращен.

Песня окончилась, но пальцы леди Эмили медлили покинуть струны арфы, извлекая долгие рыдающие ноты, чей жалобный звук как будто вовсе не подходил к счастливому окончанию баллады. Сдерживаемые прежде слезы теперь лились свободно, и тихие рыдания выдавали тайное горе, как вдруг отворилась дверь и вошел слуга с сообщением, что прибыл некий джентльмен и желает видеть ее милость.

— Джентльмен! — воскликнула леди Эмили, вытирая глаза и пытаясь вернуть себе хотя бы видимость самообладания. — Каков он собой? Вы встречали его раньше?

— Нет, миледи, не встречал. Молодой человек, собою недурен, и взгляд такой пронзительный!

— Он не назвался?

— Нет. Я спросил, как зовут, а он не ответил.

— Странно… Он один или его сопровождают слуги?

— Один маленький паж при нем, только и всего.

— Что ж, проводите его в гостиную и скажите, что я сейчас приду.

Слуга с поклоном удалился. Леди Эмили поспешила скрыть все следы недавних слез. Она умыла лицо, тщательно поправила платье и пригладила растрепанные локоны. Должным образом закончив свой туалет, она отправилась встречать загадочного гостя.

Легкой поступью выскользнула она из своих апартаментов и, спустившись по лестнице, приблизилась к гостиной. От ее прикосновения двери розового дерева бесшумно распахнулись на прекрасно смазанных петлях, и леди вошла, незамеченная незнакомцем, который смотрел в окно, скрестив руки на груди. Леди Эмили помедлила одно мгновение, любуясь его царственным силуэтом. Сердце ее отчего-то сильно забилось. Однако, боясь, как бы гость, обернувшись внезапно, не застал ее врасплох, она кашлянула, объявляя о своем присутствии. Он вздрогнул и оглянулся. Их взгляды встретились. Выражение задумчивой грусти в глазах леди Эмили растаяло, словно по волшебству, и вместо него сверкнула ослепительная радость.

— Лесли, милый Лесли! — вскричала она, бросаясь навстречу. — Это вы? Давно ли в Витрополе? Отчего так долго не возвращались? Ах, как часто я думала о вас и плакала!

Леди Эмили хотела еще продолжать, но, видя, что ответом на ее сердечный порыв стал только холодно-надменный поклон, умолкла в смущении. Обоюдное молчание в конце концов нарушил Лесли, скрестив руки на груди и серьезно глядя на леди Эмили.

— Прекрасная лицемерка! — сказал он и снова умолк.

Его красивые губы дрожали от какого-то сильного чувства.

— Что такое? — спросила она чуть слышно. — Я была слишком несдержанна, слишком пылко выразила радость от встречи с вами после долгой разлуки?

— Бросьте это недостойное лицедейство, — промолвил строго ее возлюбленный. — Не оскорбляйте меня, воображая, будто я поверю столь неуклюжему притворству! Едва ли вы много думали обо мне в мое отсутствие — вы были слишком заняты. Другой — на ваш взгляд, несомненно, более ценный — приз вы раздобыли благодаря своей лживой, хоть и несравненной прелести. Сегодня я пришел, чтобы отвергнуть вас как клятвопреступницу, хотя бы сердце мое разорвалось от боли! Но, — продолжил он голосом, подобным грому, меж тем как все молнии ревности полыхали в его яростных темных очах, — я не отдам вас без борьбы негодяю, посмевшему занять мое место! Нет! Мы сразимся на равных, ему придется умыться кровью, чтобы получить украденную награду!

— Лесли, Лесли! — отвечала леди Эмили мягким, успокаивающим тоном. — Вы в самом деле обмануты, но не мною. Сядьте и расскажите спокойно, что дурного слышали вы обо мне. Видите, я не сержусь, хотя совсем не такого приема от вас ожидала.

— Сирена! — воскликнул все еще не смягчившийся ревнивец. — Кто бы мог подумать, что столь нежный голос способен произносить ложь, а столь прелестное лицо — скрывать пустоту неискреннего сердца кокетки?..

Не в силах более выносить такую суровость, леди Эмили разрыдалась. Лесли, глубоко растроганный слезами, подлинными или притворными, задумался о том, вправе ли он укорять ее с таким высокомерием, и впервые спросил себя, не беспочвенны ли его подозрения.