Секретарь обкома

Так было накануне. С утра, едва Черногус проснулся, к нему постучал Баксанов. Был взволнован, возбужден, как-то внутренне приподнят.

— Гурий Матвеевич! Мне это все снилось. Принял снотворное, спал, но все равно снилось. Я теперь от вас не отстану, буду ходить за вами по пятам. Вы же участник всего этого, вы живой свидетель событий, которые превратились в историю, и уже довольно давнюю. Я никогда не писал ничего исторического, я даже, должен признаться, посмеивался над теми, кто такое пишет. Дескать, дайте мне три исторических романа, я почитаю и напишу четвертый. Но вот сам заболел этим, вашей историей. Мы пригласим стенографистку, вы все расскажете, она все запишет. Я съезжу на Каспий, на границу с Ираном. Может быть, удастся цолучить командировку в Тегеран. Где там эти Зергендэ и парк Атабек Азама, в которых остатки царской миссии готовили заговор против Коломийцева? Посмотрю, увижу… Вы не представляете, как все это интересно, как об этом можно написать, лишь бы хватило сил и умения.

— Пожалуйста, пожалуйста! — Черногуса тоже обрадовало, что страницы истории, его истории, уже основательно забытые, вдруг могут ожить под пером Баксанова. — Чем смогу, всем готов вам помогать, дорогой Евгений Осипович. У меня, есть дневники, есть записи. Редкие книги, вроде мемуаров английского генерала Денстервиля о их разбойничьем вторжении в советский Азербайджан. Он, правда, называет это более благородно: «Поход на Кавказ и Персию». Вся моя библиотека в вашем распоряжении.

Они жали друг другу руки. Баксанов подпрыгивал от радости и волнения. Кругленький, пузатенький, живой — казалось, что это скачет в комнате большой веселый мяч, ударяясь об пол.

Черногус об этом Софии Павловне не сказал. Это верно, что Лаврентьев его просил побыть и, может быть, даже выступить на партийном собрании. Но ему, кроме того, хотелось еще побыть и с Баксановым, у него еще много чего было рассказать писателю.

41

Весь вечер София Павловна провела с учительницами. И только в одиннадцатом часу отправилась к клубу, где шло собрание. Там уже началось выдвижение кандидатов в создаваемый партийный комитет, и кое-кто вышел покурить на открытом воздухе. Был среди них и Черногус. Он расхаживал перед клубом, шапка была сдвинута на затылок, пальто расстегнуто, шарф висел чуть не до земли, вот-вот обронит. Курил. Он только что выступил на собрании и еще переживал свою речь.

— Гурий Матвеевич, — сказала София Павловна строго. — Разве так можно? Ну-ка стойте. — Она принялась поправлять ему шарф, застегивать пуговицы на пальто. — Смотрите, какой горячий! Вы что — простудиться захотели? Весна? Она самое простудное время. Вечер очень холодный и сырой. Шапку сами поправляйте, мне не достать. Или нагнитесь, если даже этого сами сделать не можете. Вот уж эти холостяки! Отвратительный народ. Притом убежденный в правильности своей холостяцкой позиции.

— Я в ней вовсе не убежден, София Павловна. — Черногус послушно подчинялся всем требованиям Софии Павловны. — У меня тоже было кое-что в жизни. Но слишком быстро и горько прошло. Горечь долго мешала возобновлению чего-либо. А теперь… Стар уже, безнадежно стар.

Вскоре на улицу повалил народ. Был перерыв, в течение которого готовились бюллетени для голосования. Вышли в толпе Лаврентьев, Лисицин, секретарь райкома, задымили папиросами.

— Подмораживает! — Лаврентьев ковырнул носком сапога схваченную легким морозцем землю.

— Весна идет правильно, — ответил ему Лисицин. — Днем тает, ночью вот сушит.

— София Павловна, — увидев ее, сказал Лаврентьев. — Завтра раненько придется встать. По морозцу покатим. Д то с дорогами тут плохо.

Подошел председатель колхоза Сухин.

— К осени лучше будет. Видали, сколько гравия и песку навезли по всей трассе?

— Видал. Молодцы. Только еще сумейте найти время и рабочие руки, чтобы материалы эти уложить на место. А то у вашего колхозного брата, бывает, даже минеральные удобрения по году, по два на железнодорожных станциях лежат.

Так и гравий с песком может до морковкина заговенья проваляться.

Потом все отправились голосовать. Черногус проводил Софию Павловну до школы, а сам отправился в Дом приезжих. София Павловна принялась собирать чемоданчик. Вещи в него не вмещались. Их прибавилось. Прибавились образцы кружев, прибавились рисунки — толстая связка плотной бумаги; были здесь и подушки кружевниц, лукошки, коклюшки. София Павловна везла их в музей, и, кроме того, ей хотелось втайне от всех поработать самой, сплести хоть самые простенькие кружевца. Она не была рукодельницей, но завидовала рукодельницам и всегда стремилась научиться чему-нибудь такому, в чем бы и ей женщины могли позавидовать. Но так у нее упорно не получалось.

Да, все эти предметы не лезли в чемодан. Тем более что в нем и без них было тесно. Главным недостатком Софии Павловны как путешественницы Василий Антонович считал ее страсть, куда бы она ни ехала, набирать с собой лишних одежд и особенно туфель. Казалось бы, ну чего проще — ехала сюда в деревню, во время весенней распутицы, — вполне достаточно одних сапожек, и вполне достаточно ее темно-серого костюма и нескольких блузок под жакет. Нет же, тайком от Василия Антоновича подсунула под полотенца три платья. А коли три платья, то к одному из них нужны белые туфли, к другому — черные, к третьему — красные. И все, конечно, на высоких каблуках, в силу того что Софии Павловне всегда хотелось быть выше, чем она была. А эти туфли с их каблучищами чертовски нетранспортабельны, они занимают ужасно много места. Всего три пары, а чемодан полон, ничего уже сюда, кроме мелочей, не всунешь. А вот еще две коробки с духами. Какие уж тут лукошки и подушки!

Она сидела перед раскрытым чемоданом, не зная, что и делать. То так переложит свое добро, то этак, чемодан не закрывался даже и без лукошка с подушкой. Только пребольно прищемила палец. Держала его во рту. Она хотела было пойти и позвать одну из учительниц. Лучше молодую, конечно, Нину Сергеевну, она не рассердится, если даже ее и разбудить. Пошла было к двери, но ее осенило взглянуть на часы, был четвертый час ночи.

— Батюшки! — сказала она вслух. — Утро же скоро.

У Софии Павловны была еще одна особенность. Она очень любила часы, и непременно ей нужны были самые маленькие, самые крошечные, и это понятно при ее маленькой руке. Но зачем были эти часы — неизвестно. Время для Софии Павловны мчалось со страшной скоростью. Не сообразишься подумать о чем-либо, — час пролетел. А уж если о чем подумаешь — и три промелькнут. О часах она вспоминала только тогда, когда с их помощью можно было определить лишь степень опоздания. Ничего удивительного не было в том, что Лаврентьев, зашедший на рассвете в школу, застал ее возле того же раскрытого чемодана.

— Уже встали, София Павловна! — воскликнул он радостно. — Вот вы какая! А я думал, будить придется да ждать невесть сколько. Знаете женщин…

— Я не из таких, — сказала бодро София Павловна. — Помогайте-ка чемодан уложить.

Лаврентьев быстро спихал ее добро, замкнул чемодан.

— А это, — сказал он, — этот допотопный хлам, — он взял под мышку валик с лукошком, — под сиденье сунем, ничего ему не сделается. Пошли.

— Я сейчас, — сказала София Павловна. — Надо с учительницами попрощаться и поблагодарить их за гостеприимство. Вы идите. Я догоню.

Лаврентьев терпеливо ждал возле машины минут сорок и только, когда изрядно озяб, двинулся было к школе. Но София Павловна уже вышла, веселая, подтянутая.

— Видите, как быстро! — сказала она весело.

— Да, всего тридцать секунд, — ответил он, взглянув на часы.

— Что вы? — искренне удивилась София Павловна. — Шутите, Петр Дементьевич. — Не меньше трех минут. Что вы!

— Да, да, пожалуй, — согласился он. — Совершенно верно: четыре с половиной минуты.

— Вот это так. — София Павловна стала взбираться в высокую машину-вездеход. Лаврентьев ей помогал и внутренне улыбался. Ему была очень симпатична эта маленькая, энергичная, деловая и вместе с тем до крайности неорганизованная женщина, которая иной раз могла и гору своротить, а иной раз вот даже с чемоданом не способна справиться. Его Клавдия была не такая. У той был план, был во всем порядок. Простая колхозница-огородница, в девчонках оставшаяся без родителей, вынужденная заботиться о младшей сестренке, она окончила, семилетку, она училась в вечерней школе для взрослых после того, как вышла за него замуж, она училась заочно в Тимирязевской академии, она защитила диссертацию в прошлом году. И всего за двенадцать недолгих лет. Но значит ли, что если есть такие сильные характером Клавдии, то рядом с ними плохи эти неорганизованные, но удивительно женственные, бодрые, сбивающие все строгие планы в жизни, Софии Павловны? Судя по всему, Василий Антонович, сам человек собранный, организованный, никогда бы не променял свою Соню ни на какого иного «организатора побед» в юбке. Да разве и его, Лаврентьева, хоть сколько-нибудь раздражают ералашные недостатки жены Василия Антоновича? Нисколько же. Напротив, он им только улыбается.

— Ах, — вскрикнула София Павловна, — кажется, юбку порвала. Слышали, что-то треснуло?

— Просто вы автомобиль сломали. — С нарочитой озабоченностью Лаврентьев внимательно осматривал заднее колесо.

— Не может быть! Вы снова шутите. — Но в голосе Софии Павловны все-таки слышалась некоторая тревога.

— Нет, обошлось. — Лаврентьев уселся рядом с Софией Павловной. — Видимо, и в самом деле юбка. Поехали, Сан Саныч, — сказал он шоферу. — Кажется, ничего не забыли.

Проезжая через Заборовье, останавливались два раза. Во-первых, забрали Черногуса, ожидавшего возле Дома приезжих. Во-вторых, прощались с председателем, с секретарем партийного комитета, которым избрали Лисицина, с членами нового парткома, с бригадирами, вышедшими проводить машину. В последнюю минуту откуда-то выбежал запыхавшийся Баксанов, сказал, что на днях возвращается в город, что теперь он не отвяжется от Гурия Матвеевича.