Секретная история вампиров

— В пустыне полно джиннов, — сообщил вампир. — В их жилах не течет кровь, но зато они могут сыграть с тобой шутку. С жаждой все проще. Если он поднимется вновь, то станет одним из нас. Но они не всегда встают. Мне повезло, и тебе тоже. И ему, хотя, когда он очнется, так ему не покажется. — Существо мотнуло головой в сторону бывшего соратника и противника, все еще лежащего без сознания.

— Ты не можешь причинить мне вред, чудище, — твердо сказал Антоний.

— Еще как могу, — отвечал вампир. — Но какая мне с того польза? К тому же тебя немало накажет жажда, коль скоро ты собираешься продолжать упорствовать. Мы зовем тебя с нами. Не хочешь — дело твое.

— Я буду молить Господа о спасении, — дерзко отвечал Антоний. — Я стану гордо переносить жажду, благодарный за то, что меня пытались соблазнить, но не преуспели в этом, и я выстоял. Я буду до смерти охранять свою бессмертную душу, которую затем вверю в любящие руки моего спасителя Господа. Дьяволу не удалось сбить меня с пути истинного, и тебе не удастся.

Вздрагивая от боли в позвоночнике и всех членах, вампир поднялся на ноги. Склонился над телом дьявола, затем опустился на колени подле него.

— Может, он очнется, — пренебрежительно бросило чудовище. — Правда, я в этом сомневаюсь. Уж очень ему досталось. Говорят, вампира можно прикончить, обезглавив и предав тело огню, но это лишь суеверные страшилки. Не утруждай себя приглашением в развалины твердыни — до наступления следующей ночи я устроюсь в тени под прикрытием утеса. Уверен, что не хочешь вместе с нами отправиться в Александрию? Конечно же, они в итоге примутся охотиться за нами, и придется податься куда-нибудь еще, но тем временем у нас будет предостаточно крови. Ведь город — наша естественная среда обитания.

Собравшись с силами и мыслями, Антоний встал напротив вампира, глядя на распростертое тело убитого, добровольно выбравшего смерть. Отшельнику пришлось согласиться — невозможно поверить в то, что труп очнется к жизни, но дьявол ведь мастер обмана. Он резко повернулся и пошел прочь по направлению к крепости. Конечно же, Антоний знал, что вампир смотрит ему вслед, но не обернулся.

«Плоть отвлекает от праведного пути и сеет смуту, — сказал отшельник себе, ясно формулируя мысль. — Умерщвление плоти — дело другое. Дух способен воспарить над любыми позывами тела. Молитва укрепит меня вне зависимости от того, сколько лет мне суждено терпеть мучения. Я сделаю так, как хочет Господь, пусть даже мне суждено дожить до ста лет».

История гласит, что Антоний прожил до ста пяти. Но он знал, какой лживой способна стать история, когда к ней прикладывают руку летописцы, посему перестал считать годы задолго до смерти. Когда же его официально признали святым, Антоний смог вознестись на небо и оттуда взирать на землю, а потому с интересом наблюдал за тем, как его закадычный враг дьявол вновь попытал счастья в Гейдельберге тринадцатью столетиями позже. Результат был несколько иной.

После этого города во всем мире резко пошли в рост, а вампиры принялись множиться. Антоний прикидывал, скоро ли всему придет конец и не пора ли попробовать создать мир где-нибудь еще в обширной и многогранной Вселенной, но в намерения Бога он посвящен не был.

— Собственно говоря, — сказала ему святая Леокадия как-то раз, когда они следили за внезапным началом и быстрым течением Третьей мировой войны, — я ничуть не жалею, что оказалась здесь. Ни по чему, оставленному в земной жизни, я не тоскую — разве что… — Она умолкла, как обычно делают все святые, когда разговор касается этой темы.

Антоний был слишком вежлив, чтобы закончить предложение вместо нее, хотя прекрасно знал, что та имела в виду. Сам он уж точно не тосковал по устрашающей жажде крови, которую дьяволов приспешник столь безжалостно на него наслал, ни по одному из тысячи прочих несчастий, унаследованных его плотью, приятных и не очень, но сколь часто грустил он о маленьких умственных потрясениях, которые стимулировали разум в то время, когда его вера готовилась обрести окончательное становление.

Теперь святой знал, как был прав, веря в спасение и Божью благодать, во что будет верить и впредь. В неотразимости этого утверждения определенно было бесспорное удовлетворение — но также он сейчас понял, что имел в виду дьявол, когда утверждал то, что никакое это не соревнование. Воистину, никакого интереса в победе над душой Антония у дьявола не было, и он на самом деле пытался подтолкнуть его к ответу на загадку Сфинкса.

Осознав это, святой Антоний время от времени — лишь чуточку — тосковал по своему искушению.

Иэн Уотсон Богемская рапсодия

Дожди, лившие вот уже несколько дней, прекратились, и небо над Прагой приняло желтовато-голубой оттенок. Лицо Тихо Браге ласкал легкий ветерок. Близилась осень. Чтобы не чихнуть, он прикрыл свой фальшивый нос, отлитый из золота и серебра, теплой ладонью и направился вверх по склону холма, от вывески «Золотой грифон» к группе замковых строений, в центре которой возвышался собор. Стоит чихнуть пару раз — и люди могут вообразить, что в эти края возвращается чума. А было бы недурно: двор бы тут же покинул Прагу — а значит, и он тоже!

Нос согрелся, и Тихо невольно вспомнил, как в Риме горело на костре живое тело — тело Бруно. Еще в феврале его сожгли за то, что он утверждал, будто весь наш мир вращается вокруг Солнца и существует еще множество обитаемых миров. Разумеется, учение Коперника о гелиоцентризме — полный бред, но разве же можно сжигать за мысли! А теперь эти проклятые тупые твари, эти злобные капуцины обвиняют Тихо в колдовстве и использовании черной магии.

Говорили, будто молитвы монахов, возносясь из их резиденции, расположенной возле дворца, мешали течению его алхимических опытов и обычный металл никак не хотел превращаться в золото. И ходили слухи, будто Тихо, личный астролог и советник императора, убедил Рудольфа прогнать монахов прочь.

«Золото, как же!» — пробормотал Тихо по-датски — на языке, который ни один случайный прохожий не смог бы разобрать.

Если бы золото. Казне бы немного золота не помешало. Именно его пытались получить ученые мудрецы, что трудятся в Пороховой башне. Что до Тихо, то его интересовала лишь алхимия медицины — она-то и уберегла его от чумы. Так что домыслы монахов были куда как далеки от истины. У этих людей обезьяньи мозги — под стать внешности.

Разве возможно советовать что-либо Рудольфу, который в последнее время стал вздорным, неуравновешенным меланхоликом? Так что Тихо считал, что попусту теряет здесь время и зря его приволокли в столицу из обсерватории замка в Бенатках, где есть водопровод, и туалет не на улице, и еще множество всяких удобств, и совершенно напрасно запихали вместе со всеми чадами и домочадцами в «Золотой грифон». О, Тихо прекрасно умел составлять астрологические карты, учитывая выгоды государства, но станет ли император, принимая решения, учитывать его советы? Уж слишком долго в последнее время государственные документы пролеживают неподписанными. Рудольф, который родился под знаком Рака, очень напоминал рака-отшельника, замкнувшегося в своей раковине. Хотя нет, скорее, черепаху, спрятавшуюся в панцирь. Как бы там ни было, но Рудольф замкнулся в своей скорлупе.

Ситуация уже становилась серьезной и могла даже представлять угрозу для Тихо — не только в финансовом отношении, но и в смысле личной безопасности. Ведь в Риме сожгли Бруно. А великий меценат Рудольф защищал всевозможных алхимиков, колдунов, ювелиров, художников и философов, которыми кишела Прага, — хотя и не всегда им платил! Император был умеренным католиком; разве мог он быть неумеренным, при его-то экзотических вкусах и склонности к оккультизму? Но если его власть ослабеет, папство тут же начнет гонения на весь этот люд, и перспективы откроются самые безрадостные — что, бесспорно, понравится испанским Габсбургам. Либо гонения начнут протестанты, что открывает не менее грустные перспективы, и это, в свою очередь, понравится немцам. Титул Рудольфа — император Священной Римской империи — терял свою значимость, увы, еще заметнее, чем сам Рудольф. Что ж, по крайней мере, Тихо удалось оставить юному Кеплеру кое-какие полезные расчеты, с которыми можно работать дальше.