Секретная почта

Седьмой солдат нес три лопаты. Швырнул их под ноги обреченным и крикнул:

— Чего спите? Копайте. Думаете — я за вас буду потеть?

Лопат три штуки, а умирать четверым. Мажуолис не брал заступа. Один из арестантов горько рыдал, но первым копнул землю. Слезы катились на черные комья.

Команда палачей курила и наблюдала, как роют могилу осужденные. Одному из солдат захотелось запечатлеть себя на этом фоне. Выдумка пришлась по вкусу и остальным. Телеграфист щелкнул фотоаппаратом.

Мажуолис вытянул два пальца и смерил: солнце поднялось над лесом на дюйм. Оно сегодня было особенно теплым и светлым. На шершавую траву ложились густые тени. И Мажуолису почудилось — это не тень, а его собственное тело припало к земле, впитавшей последнюю кровь его сердца. Он уже отдал себя земле.

Страшно думать о смерти. Мажуолис подошел и положил руку на лопату, которую вскидывал беспрерывно рыдавший арестант — деревенский парень, угловатый, неповоротливый, с очень светлыми волосами и крепким затылком.

Мажуолис зашептал:

— Куда спешишь, дуралей? Чем дольше рыть — тем дольше жить…

Отобрал у парня лопату и принялся медленно работать. Лопата казалась налитой свинцом. Так он копал — еле-еле.

Другие тоже чуть шевелились — готовили себе могилу с черепашьей скоростью.

Это взбесило конвоиров. Они стали браниться, измываться, грозить. Но обреченным нечего было терять — их не страшили уже ни угрозы, ни ругань.

Всего на полметра раскрылся верхний пласт земли, а работе еще конца не видать. Офицер, руководивший расстрелом, остервенел.

— Отобрать лопаты! — приказал он.

Тот самый жандарм, который притащил инструмент, забрал лопаты у обреченных, отошел в сторону. Послышалась команда.

Солдаты проворно вскинули руки.

— Фёер! Огонь! — крикнул офицер.

Каждый падал по-своему: один ткнулся лицом прямо в недорытую яму, второй медленно опустился на колени и, скорчившись, рухнул навзничь, третий сделал шаг назад и упал как подкошенный. А Мажуолис почувствовал, что его пронзили раскаленные прутья. Он не помнил, как очутился ничком на земле. Во рту — песок…

Так вот она — смерть!

Неправда, что человек может испугаться смерти. Она внезапна. Был ты — и нету тебя. Только что видел солнце, — а теперь перед тобой розоватая тьма. Дышал, — а сейчас вокруг тебя безвоздушная глубь.

Но что это? Мажуолис слышит голоса, шаги, даже клокочущий хрип.

Разве по ту сторону могли быть звуки? И что теперь делают мри друзья?

А вот — чьи-то слова:

— По пуле в затылок! Один еще дергается…

Кто-то приблизился к телам. От страшных шагов даже трава загудела. Мажуолис перестал дышать, обвисли мускулы. Теперь казалось, что он — легче тумана. Но ему все слышно. Нет, Мажуолис не туман, не тень. У ямы лежит его тело — большое, грузное, окровавленное, оно закрыло собой даже солнце.

Бах! — грянул одиночный выстрел. Немного погодя — бах!

Мажуолис хочет вскочить, громко крикнуть — так, чтоб откликнулись люди, друзья, леса, весь мир. Сил — ни капельки. А все слышно. И даже будто видно, как палач, раскорячившись над простертым телом, щурясь, метит прямо в затылок.

Теперь он идет к Мажуолису…

Солдат сопит совсем близко. Короткий кашель. Солдат целится. Секунда. Другая. Сейчас спустит курок.

Тяжелым молотом ударило Мажуолиса по темени. Все захлестнул непроглядный мрак.

6

— Не оборвалась моя ниточка… Я один из всех уцелел, — промолвил Мажуолис.

Мои глаза не отрывались от шрама на его нижней губе.

— Шесть дырок в теле да одна в голове, — спокойно подсчитывал железнодорожный сторож. — Последняя пуля мозгов не тронула и вышла через рот. Выкрошила зубы, губу попортила.

Я глядел в его светлые, даже веселые глаза. Есть чему радоваться. Один из сотен тысяч, а то и из миллионов он может сегодня так глубоко оценить всю теплоту солнца, всю красу земли.

— А почему нас в яму не закопали, я узнал потом. Наши самолеты-штурмовики как раз вовремя налетели со стороны леса, чуть не по верхушкам сосен. Чесанули из пушек по дому за проволокой, где был гитлеровский штаб, — закружились огненным столбом бумаги. А фашисты — все врассыпную.

— Но откуда летчик знал, что в домике — штаб?

Мажуолис поправил фуражку, взял флажок. Выходя за дверь, лукаво улыбнулся:

— Мы уже прежде радировали об этом осином гнезде… И не только о нем.

Со стороны Скуодаса приближался товарный состав. Над рощицей клубился пар. Мажуолис развернул флажок и вытянулся в ожидании поезда.

ГОРЯЧАЯ КРОВЬ

Говорят, что у моей жены очень горячая кровь. Хорошо это или плохо? Вот что однажды с нами случилось.

Вся эта кутерьма началась, кажется, в апреле. В тот день я как всегда поехал в гараж и занялся заправкой нашей «голубенькой». Так управляющий химбазы называл голубой лимузин, водителем которого я работал. Надо сказать, что начальник был вполне доволен мною. Хоть «голубенькая» — машина не первой молодости, я ухаживал за ней как за собственной.

Вдруг отворяется дверь и входит управляющий, а за ним мужчина с этаким круглым румяным лицом, будто сдобная булочка. Его темные глазки искрятся, он добродушно улыбается.

— Антанас, — без предисловия обратился ко мне управляющий. — В нашем гараже произошла революция!

— Зачем так громко? — вежливо прервал его незнакомец. — Всего лишь маленькое изменение… Так сказать, небольшая перемена декораций…

Управляющий обошел «голубенькую», похлопал ее по крылу и вздохнул.

— Э-хе-хе… Что и говорить! Не машина, а картинка… — сказал он. — Подумать только: весь пол в коврах, да в придачу две запасных покрышки… Всё отдаем, ничего себе не оставляем.

— Это тот самый мастер, о котором вы говорили? — ткнул в меня пальцем гость.

— Антанас Индра. Образцовый шофер. Машина, где он сидит за рулем, сто лет живет и здравствует.

Незнакомец вежливо поклонился, и наше знакомство состоялось: Кетис, директор экспериментального хозяйства, расположенного за городом.

Во время нашей беседы выяснилось, зачем эти начальники пришли в гараж. Оказывается, они решили поменяться машинами. Экспериментальное хозяйство берет лимузин и отдает за него новехонький, мощный, крытый брезентом «газик», который способен ехать прямо по пашням в условиях полного бездорожья.