Секретная почта

Платукене будто угадывает мысли учительницы. Придвинувшись, она доверительным шепотом открывает свою женскую тайну:

— О, не подумайте, он вовсе не плохой человек. Он такой родной, такой близкий… Я ведь хорошо знаю, у него сердце болит, что я слепа как сова, безграмотна. Вот я и хочу ему подарок сделать. Возьму да и распишусь. А где научилась — никогда не узнает!

Она сияет будто невеста.

— Приходите как-нибудь вечером, — предлагает Агне. — Я вас научу и письма писать. Читать научитесь…

— К чему мне это? — удивляется Платукене. — Газеты он сам вслух читает, а писем никто нам не пишет, поэтому и писать некуда. Мы — люди горемычные…

Агне вздыхает. Краем бедноты, смрадной коптилки и неясных надежд была ее Жемайтия! Кто разбудит ее от вековечного сна?

Хотя Платукене и очень противилась, Агне все же заставила ее взять петуха.

— Детям принесете, — успокаивала она взволнованную женщину. — Ведь деток-то у вас, поди, столько, сколько горошинок в стручке…

— И еще будет… — шептала Платукене. — Еще одного ждем… На сей раз обязательно сынка…

Она поправила вылезшую из-под платка прядь и смотрела на Агне добрым, счастливым взглядом. В этот момент женщина была очень красива — ведь она несла в мир радость, новую жизнь.

Учительница накинула пальто, надела высокие резиновые калоши и провожала Платукене мимо печальных березовых рощ, окутанных декабрьским туманом. Под ногами хлюпала грязь. Они беседовали, будто очень близкие, закадычные подруги. Платукене мечтала о сыне, пятом ребенке в их семье…

В то время Агне чувствовала, что семейная теплота, таившаяся под соломенной крышей ветхой избушки на берегу озера среди древних лесов, — частица теплоты ее одинокого сердца. Это укрепляло, вселяло надежду. Двадцать пять лет тому назад это скрашивало ее серую, одинокую жизнь.

Пилот повернул штурвал и плавно положил самолет на крыло. Качнулась земля, и вместе с нею качнулись безбрежные леса, серые болота, хутора. Извилистое русло речушки вдруг завихляло и полезло вверх.

— Нуошалайчяй! — радостно крикнул паренек у штурвала. — Здравствуй, родной край. Привет вам, родители!

Синие впадины озер удивленно взглянули на птицу, весело ринувшуюся к ним с высоты, поющую песнь ликующей родине.

Агне видела головокружительно приближающуюся землю. Но ей не было страшно. Она верила в смелого, веселого, сильного парня, вернувшегося в свои Нуошалайчяй… Вместе с ним вернулась туда и она.

Агне хотелось помахать рукой голубому небу, полям и лесам, своей лаборатории, заботливому заведующему, всем-всем добрым, хорошим людям и крикнуть по-жемайтийски:

— Теперь мы всё одолеем! Свершим такие дела, что у людей дух захватит! Теперь ведь нам открыты все — маленькие и большие тайны.

БЕЗБИЛЕТНЫЙ ПАССАЖИР

Люди ругались последними словами. Мороза ждали как манны небесной. С залива непрерывно задувал сиверко, сек щеки, залезал в рукава, забирался под ватник, обжигал каждую живую клеточку. Но его неразлучным спутником оставалась слякоть, свинцовой кашицей липнувшая к сапогам и сковывавшая каждый шаг.

Бетонировка набережной замедлялась до крайности: грузовики еле подвозили материал — они ломались и завязали, полдня приходилось прокладывать им дорогу. Люди с посиневшими и перекошенными лицами жались к костру, тревожно косясь на бригадира. Понятное дело, — в такие дни и заработок из рук вон плох.

Старый Алиошюс перетянул тулуп брезентовым поясом, замотал шею шерстяным шарфом. С вечной капелькой под носом, он отогревал над огнем онемевшие пальцы.

— Мне то что… — причмокивая, пытался он рассмешить окружающих. — Кабанчика заколол… Два ведра сала. А вот наш Андрюс… Взыщут с него, как с миленького, алименты за железного младенца. До копеечки. Что, Андрюс?

Но Андрюс не отзывался. Да и не мог. Его вообще не было у костра. Он на пригорке сбивал деревянной бабой застывший бетон. Бам, бам… Бам, бам… Нехитрый инструмент в его руках взлетал и опускался, громил камушки, залепленные зеленоватой массой, — только молнии сверкали. Андрюс и не глядел в сторону костра.

По глинистой ложбине, изрезанной лужами, шагала девушка — приподнимаясь на цыпочки, как журавль, перемахивая с кочки на кочку. Мужчины подняли головы.

— Тут Андрюс Маурукас?

— Тут… — поторопился с ответом Алиошюс. — Андрюс!..

Высокий чернобровый Андрюс обернулся. Рыская беспокойным взглядом по лицам людей, по всклокоченному ветром заливу, поправил железнодорожную фуражку со значком. По щеке скатилась капля пота.

Воткнув деревянную бабу в песок, Андрюс снял варежки, потер ладонь, нерешительно потоптался на месте.

— Прокурор приехал! Из Кайшядориса. Вас вызывает, — крикнула девушка. — Приходите немедленно.

С лица Андрюса сполз розовый румянец. Черные брови выступили еще резче. Губы пересохли. Андрюс облизнул их и медленно направился к девушке.

— Посадят… Без разговоров… — зашептал Алиошюс соседнему землекопу. — Тут не спрячешься. Ему бы отсюда уматывать. Посадят…

Так они и пошли: Андрюс — высокий, медлительный, с длинными болтающимися руками, и тонконогая стройная девушка, нахохлившаяся от ветра и громко хлюпавшая по грязи резиновыми сапогами.

— Сколько ему припаяют?

— Для того есть кодекс. Там на каждой странице тебя и в хвост и в гриву, — взялся за лопату Алиошюс. — А такой был молодец этот Андрюс! И чего ему не хватало? Видно, в каждом человеке бес сидит.

Ветер терзал пламя костра. Залив морщился и гнал на берег холодные черные волны. С откоса скатывалась подмытая галька и тонула в воде.

Люди продолжали работать спиной к ветру, размышляя всякий на свой лад об Андрюсе и его злосчастной доле. Никто в бригаде парня близко не знал — разве что Алиошюс. Железнодорожник появился на земляных работах совсем недавно. Черт подери! На ровном пути, под утренним солнышком… И чего ж ты, Андрюс, словно глупый козел, стукнулся лбом о железо?

2

Холодный ветер ерошил соломенную крышу, раскачивал пустой скворечник на раките. Посреди двора у распластанной туши юрко вертелся Алиошюс с гудевшим паяльником. Голубой язычок огня лизал бока зарезанной свиньи. Старик восхищался успехами техники — без пука соломы паленого кабанчика хоть на выставку! В воздухе носился приятный душок жареной свежинки.

— Андрюс! Эй! Сюда, помогай тащить.

Квартирант мелькнул в сенях, но, видно, не расслышал — поставил сушить резиновые сапоги, а сам исчез в избе.