Секретные поручения 2. Том 2

Денис многозначительно развел руками.

Глава восемнадцатая Сыворотка правды

Ровно в одиннадцать пришли Мотылины, прописанные в одном договоре как «Покупатель», а в другом – как «Продавец». Они были ключевой фигурой предстоящей сделки. На щеке Мотылина-мужа красовался свежий порез от бритвы.

– Добрый день! – радостно приветствовал их сухощавый агент. – Минута в минуту!

Агента звали Вадим Журбинский. Он мягко картавил и был похож на безобидного зверька, скорее всего травоядного. Его быстрые глазки ощупали лица клиентов, заприметили пластырь на щеке Мотылина. «Волнуется», – подумал Журбинский почти с сочувствием.

Мотылин-муж усадил Мотылину-жену на стул у стены, а сам воткнул в рот сигарету и направился к двери – перекурить. Агент Журбинский взглядом остановил его и дал понять, что что-то не так. Мотылин сперва очень удивился, почти оскорбился, но затем обнаружил, что держит сигарету фильтром наружу. Он беззвучно выругался, потом так же беззвучно поблагодарил Журбинского, переставил сигарету и едва не выбежал из кабинета.

В десять минут двенадцатого пришел Колтух, значащийся в документах как «Продавец». Журбинский приветствовал его с той же сердечностью. Тут же явились и Резневы, они же «Покупатели». Агент Журбинский улыбался не переставая, а его сухие длинные пальцы нажимали на кнопки, вращали колесики и отпирали секретные замки офисного сейфа, где хранился пакет документов, которым суждено было увенчать одну из самых многоходовых и нудных сделок в истории агентства недвижимости «Мой дом».

– Ждем еще кого-нибудь? – счастливо осведомился Журбинский. – Ждем?.. Адвокаты, доверенные лица?.. Нет. Чудесно. Пройдемте в кабинет директора.

В следующие четверть часа, если все сойдет гладко, из одних рук в другие и в третьи должно перейти девяносто семь с половиной тысяч долларов, десять процентов из которых останутся в агентстве. Агент Журбинский вел эту тему долгих два месяца, пережил нервный срыв, поменял подругу, неоднократно был на волосок от скандального увольнения, – но сегодня должен наступить конец его мытарствам. Все агентство, насчитывающее сорок пять сотрудников, с интересом и ревностью следило за ходом дела. Все-таки больше с ревностью, чем с интересом, поскольку Журбинского не любили. За холодность, отстраненность. За отсутствие безобидных и таких понятных каждому русскому человеку слабостей, как любовь к выпивке, бабам и приключениям. Единственным человеком, который искренне желал агенту Журбинскому удачного завершения сделки, был директор агентства Иван Николаич. Журбинского он тоже недолюбливал, как и другие, но ему до зарезу нужен был результат.

В четверть двенадцатого все разместились в директорском кабинете, поскольку собственного кабинета у Журбинского не было. Иван Николаич, кивнув клиентам, прихватил папочку и мобильник и скромно удалился.

– Итак… – торжественно произнес агент Журбинский, открывая скоросшиватель. Здесь был приколот лист с памяткой, которая перед началом сделки обычно зачитывалась вслух.

Он оглянулся на тихий щелчок, с которым закрылась дверь за директором, и сделал несколько шагов назад, чтобы запереть дверь на ключ – на время сделки кабинет должен превратиться в непроницаемый батискаф, таков неписаный закон агентства. Но едва он коснулся ключа, как снаружи послышался женский голос:

– Журбинский! К телефону! Срочно!

Лицо агента на мгновение утратило травоядное выражение. Ведь всем сорока пяти сотрудникам отлично известно, что он сейчас занят и ни на какие звонки отвечать не будет, если бы даже звонила сама королева английская.

– Меня нет! – сказал агент Журбинский, приоткрыв дверь.

Клиенты молча смотрели ему в спину.

Даже сама королева английская…

– Это звонит знакомый вашей матери, дядя Коля! Вы же сами просили, чтобы…

– Да, я помню! – рявкнул агент Журбинский.

Его мама умерла очень давно, и среди ее знакомых никогда не значилось ни одного субъекта под легкомысленным прозвищем «дядя Коля». Журбинский оглянулся на всех этих Мотылиных, Резневых и Колтуха, которые с тупой обеспокоенностью разглядывали его фигуру, и крикнул в дверь:

– Сейчас подойду!

Улыбнувшись, он добавил:

– Буквально четыре секунды.

Последняя фраза предназначалась клиентам. После этого агент Журбинский исчез.

Супруги Мотылины, чьи сумочку и кейс распирали тридцать девять тысяч пятьсот долларов наличными, и супруги Резневы, в чьих карманах и бумажниках цвели болотной зеленью еще пятьдесят восемь тысяч, а также Колтух, у которого с собой были только сто пятьдесят российских рублей мелкими купюрами, – никто из них никогда больше в жизни не увидел агента Журбинского. Сотрудница агентства, которая пригласила Журбинского к телефону, видела, как он прошел к столу, где в обеденный перерыв обычно пили кофе, взял лежащую у аппарата трубку, поднес ее к уху, сказал: «Слушаю» – и почти сразу бросил ее на рычаг. После этого он надел пальто и бегом выбежал на улицу.

Иван Николаич, наблюдавший эту сцену из-за стеклянной перегородки, где он устроился со своей папочкой и мобильником, вышел и обеспокоенным голосом спросил:

– Что это все значит? Куда он пошел?

– Не знаю, – ответила сотрудница.

– Кто звонил?

– Какой-то дядя Коля.

Лицо директора постепенно окрасилось в цвет сливы, а его голос понизился до страшного предынфарктного шепота.

– Какой еще дядя?.. У него же клиенты! Девяносто восемь «кусков» сидит в кабинете! А документы! А справки!!

– Он всех, кажется, предупреждал… А вас нет?.. – Сотрудница была явно озадачена. – Еще когда Журбинский только пришел сюда работать, в первый же день, кажется… Ну да, точно. Он сказал, что ему может позвонить какой-то дядя Коля, знакомый его мамы. И что если он позвонит, то ему – Журбинскому то есть – надо обязательно об этом сказать. Если даже он будет лежать при смерти. Неужели он вас не предупреждал, Иван Николаич?

Директор коротко и смачно выругался, из чего можно было понять, что его агент Журбинский ни о чем таком предупредить не успел.

* * *

Самойлов положил трубку, аккуратно утопив пластмассовые рычаги в корпус телефонного аппарата. Прокурор Рахманов смотрел на его руку, представляя, как с такой же спокойной и мастеровитой обстоятельностью этот человек утапливал лезвие ножа в Синицына, Рогова, Лопатко, Седову и двух бомжей, фамилий которых он не помнил. Только тут – щелк, разговор окончен. А там – хрясь, окончена жизнь. Пять жизней. Это только то, что известно. А гуманное государство отменяет смертную казнь…

– Ну что? – встрепенулся прокурор. – Он хоть ответил что-нибудь?

– Нет, – сказал Самойлов.

– Так… Не понял, – Рахманов беспокойно оглянулся на Курбатова, потом снова впился взглядом в Самойлова.

– Он и не должен был ничего отвечать, – спокойно ответил Самойлов. – Только моя реплика. Или вообще без реплики. Звонил дядя Коля – и все. И клиент бежит в условленное место.

Рахманов снова оглянулся на важняка. Тот коротко кивнул. Они втроем сидели в прокурорском кабинете, расчерченном яркими солнечными параллелограммами и трапециями. За дверью неподвижно застыли пятнистые, как пантеры, кряжистые фигуры с автоматами. Под окном вдумчиво покуривал «Винстон» их пятнистый клон, а за несколько автобусных остановок отсюда два черных «Форд-транзита» с гудящими под капотами вентиляторами застыли в конце узкой улочки, обозначенном знаком «Тупик», и еще одна группа пятнистых под предводительством трех людей в штатском тихой рысью перемещалась в направлении безымянного пустыря.