Секретные протоколы, или Кто подделал пакт Молотова-Риббентропа

9. Документы по Японии к теме нашего исследования отношения не имеют, но относительно их сказана такая ахинея, от которой за версту отдает глубоким маразмом: «Подлинное Соглашение об уточнении границы между МНР и Манчжоу-Го в районе озера Буир-Нур и реки Нумургин-Гол от 9 июня с. г. (на русском и японском языках)». В Манчжоу-Го государственным языком был китайский, а в Монголии — монгольский. Соответственно, если эти страны улаживают пограничный вопрос, то «подлинники» составляют на монгольском и китайском языках, да и в Москве никак не могло быть «подлинника» договора между третьими странами. Но самое смешное, что фальсификаторы датируют монгольско-маньчжурское соглашение 9 июня сего года (так следует понимать обозначение с. г), хотя акт составлен в апреле. Вот ведь идиоты! К тому же Манчжоу-Го прекратило свое существование 19 августа 1945 г. Рядом упоминается некий «Подлинный Протокол — соглашение по рыболовному вопросу от 31 декабря 1939 г. (на английском языке)». С какой стати соглашение (или протокол?) с Японией составлено на английском?

В общем, всего вышесказанного достаточно для того, чтобы сделать однозначный вывод: «записка Смирнова — Подцероба» — очень примитивная фальшивка, которая если что и доказывает, так лишь то, что Яковлев являлся тупым фальсификатором (в этом мы убедимся еще не раз), и самостоятельно создать убедительную подделку был не в состоянии. Другой вариант: Яковлев не сам стряпал сию писульку, а поручил своему подчиненному, который, испытывая большое отвращение к этому делу, постарался выполнить задание нарочито халтурно, чтобы фальсификацию легко было разоблачить в дальнейшем.

ПОЛИТБЮРО

Кто же провёл экспертизу машинописи, доказав, что Договор о ненападении и «секретные протоколы» отпечатаны на одной печатной машинке? Об этом все члены яковлевской комиссии 20 лет назад умолчали. Зато потом некоторые участники той тусовки принялись строчить мемуары, рассказывая о своей героической роли в деле раскрытия величайшей тайны XX века. Вот что пишет бывший нардеп, член яковлевской комиссии, заведующий Международным отделом ЦК КПСС Валентин Фалин:

После несчастливого обсуждения на Политбюро темы секретных протоколов я попытался взять крепость в обход. Криминалистическая лаборатория Московского уголовного розыска согласилась выполнить экспертизу чтобы установить, на одной или разных пишущих машинках изготовлены тексты договора о ненападении (оригинал сохранился) и секретного протокола к нему (тогда он был известен лишь в фотокопии, пришедшей к нам с Запада). Заключение гласило: тексты имеют идентичный шрифтовой почерк. Практически исключалось, что копия протокола могла быть продуктом фальсификаторов. Технические средства 40-х годов не позволяли так безупречно подделывать документы. [97]

97

«Совершенно Секретно», № 1(117), 1999 //magazines/article/284

Во-первых, как будет показано ниже, разные варианты даже одного протокола сделаны на разных печатных машинках с очень отличными шрифтами (см. главу «Граница»). Во-вторых, по фотокопии, да еще и некачественной, в принципе невозможно установить, оригинальный это документ или образец фотомонтажа. Наконец, в 40-х годах фототехника находилась на таком уровне, что изготовить «секретный протокол» мог не только профессионал, но даже опытный фотолюбитель в домашних условиях.

Но в данном случае нам важно отметить лишь то, что мифическую экспертизу заказало частное лицо по собственному почину, а не депутатская комиссия. И самое главное — время, когда она якобы проводилась — упоминаемое автором «несчастливое обсуждение на Политбюро» состоялось весной 1987 г.! Еще одно заседание Политбюро, на котором затрагивался вопрос о «секретных протоколах», имело место 5 мая 1988 г. накануне визита Горбачева в Польшу. Но даже если Фалин и ошибся на год, это ничего принципиально не меняет.

А вот что сообщает о той же экспертизе Владимир Абаринов в книге «Катынский синдром в советско-польских отношениях»: «В.М.Фалин получил результаты проведенной по его просьбе в историко-дипломатическом управлении МИДа криминалистической экспертизы соответствия шрифта пишущей машинки, на которой был напечатан текст договора от 23 августа, с шрифтом известных фотокопий секретных протоколов. Лабораторное исследование подтвердило наличие этого соответствия». [98]

98

http://katynbooks.narod.ru/syndrome/Docs/Chapter_04.html

Нетрудно заметить разницу в показаниях. В одном случае экспертизу проводит уголовный розыск, а в другом — историко-дипломатическое управление. Читая Абаринова, я постоянно натыкался на свидетельства его слабоумия, но утверждать, что в МИД существовала собственная криминалистическая лаборатория — это слишком даже для имбецильного перестроечного журналиста.

Если о деятельности комиссии Яковлева говорят многие (правда, в очень общих словах, подробностей деятельности ее никто до сих пор не раскрыл), то о рассмотрении проблемы «секретных протоколов» на Политбюро известно меньше. Между тем, сам факт обсуждения данной темы на партийном Олимпе вызывает большое удивление. Никто не мог оказать давление на высших сановников КПСС с целью признать «секретные протоколы». Никто, кроме них самих. И чем больше я собирал отрывочных фрагментов информации об этом деле, тем более я укреплялся во мнении, что в ЦК КПСС активно действовало целое лобби (точнее, наверное, будет назвать это группой заговорщиков), добивающееся легализации «секретных протоколов». Яковлев, Ильичев, Шеварднадзе, Медведев, Громыко, Фалин, Болдин, Черняев, Соколов — вот далеко не полный список высокопоставленных капээсэсовских антисоветчиков. Конечно, они маскировали свои настырные потуги признать протоколы якобы стремлением открыть историческую правду, но сегодня абсолютно ясно, что цель у них была иной.

Когда я прочёл мемуары Вадима Медведева, у меня просто челюсть отвисла — настолько откровенно он рассказал о своей роли в деле легализации «секретных протоколов» в 1968–1971 гг. [99] В 1994 г. вышла его книга «Распад. Как он назревал в „мировой системе социализма“». [100]

В этой весьма любопытной работе автор приводит свой доклад на заседании Политбюро 5 мая 1988 г. перед визитом Горбачева в Польшу. Процитирую фрагмент сочинения Медведева, но поскольку он очень обширный, повествование я буду прерывать своими комментариями.

99

Вадим Андреевич Медведев был секретарем Ленинградского горкома партии. С 1971 г. работает в Москве: заместитель заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС (подчиненный Яковлева!), ректор Академии общественных наук, заведующий отделом науки и учебных заведений, отделом по связям с социалистическими странами ЦК КПСС. В 1986–1990 гг. секретарь ЦК КПСС. С января 1992 г. Медведев работает в «Горбачев-Фонде» (опять с Яковлевым).

100

http://www.gorby.ru/rubrs.asp?art_id=25840&rubr_id=168&page=l

В постановление Политбюро по итогам встречи Горбачева с Ярузельским в апреле 1987 года, проект которого готовился мною, было вписано поручение МИД и международным отделам ЦК изучить вопрос о секретных протоколах и внести предложения. И еще до того, как комиссия историков приступила к работе, Отдел ЦК вместе с МИД плотно занялись этим вопросом, собрали досье всех имеющихся материалов.

Итак, ЦК и МИД плотно занялись этим вопросом. Мы приходим к шокирующему выводу: впервые в СССР тему «секретных протоколов» подняли не прибалтийские сепаратисты, не сидящие по психушкам диссиденты, не лидеры нарождающихся демократических движений, не фрондирующие деятели науки и искусств, а члены Политбюро ЦК КПСС, причем по собственной инициативе! Почему именно в этот момент? Наверное потому, что в ноябре 1986 г. скончался Молотов, и миф о «секретных протоколах» можно было запускать в широкий пропагандистский оборот. Ссылки на внешнеполитическую актуальность вопроса неубедительны. Официально никто перед Советским Союзом вопрос о признании «секретных протоколов» не поднимал. Как отмечает далее Медведев, невольно разоблачая сам себя, даже во время визита в ПНР 11–16 июля 1988 г. «польская сторона во время визита проявила деликатность не только на официальных встречах, но и в общении с интеллигенцией, журналистами. Даже на пресс-конференции, насколько мне помнится, данный вопрос польской стороной не поднимался».

Так что могло заставить высших партийных иерархов настойчиво поднимать этот вопрос, откровенно действуя во вред интересам СССР? На сумасшедших они похожи не были, зато версия о предательстве так и напрашивается.

Изучив их, я написал краткую записку Горбачеву 28 июля передал ее «из рук в руки», высказавшись за то, чтобы обсудить и решить этот вопрос: «Чем больше мы тянем, тем сложнее будет сделать это в будущем». Мою записку по секретным протоколам 1939 года Горбачев оставил у себя (к сожалению, она у меня не сохранилась), согласившись с моим предложением о дезавуировании оскорбительных в отношении Польши высказываний Молотова в 1939 году через печать. В моем присутствии он связался с В.М. Чебриковым и поручил ему вернуться к вопросу о Катыни, несмотря на уверения председателя КГБ, что комитет не располагает материалами на этот счет. В начале октября я вновь завел разговор с Горбачевым о секретных протоколах к пакту 1939 года. Но результат был тот же: никаких новых документов к этому времени ему не было представлено. Входе консультаций с Ю. Чиреком, состоявшихся вскоре после этого, пришлось по-товарищески просить польскую сторону не форсировать развитие событий, дать нам время для того, чтобы подкрепить документальную базу.

Проблема встала особенно остро в связи с подготовкой визита Горбачева в Польшу, намеченного на лето 1988 года. 5 мая вопрос о секретных протоколах к советско-германскому пакту 1939 года был вынесен на заседание Политбюро. Насколько я помню, была подготовлена совместная записка за подписями Э.А. Шеварднадзе, А.Ф. Добрынина и моей, в которой излагалась суть дела и были сформулированы три варианта решения этого вопроса с анализом возможных положительных и негативных последствий каждого из них. Один вариант — продолжать занимать туже позицию непризнания секретных протоколов, а копии считать фальшивкой. Другой — по имеющимся копиям и другим косвенным свидетельствам признать существование протоколов и дать им оценку. И третий, промежуточный вариант — не идти на юридическое признание протоколов, но и не отрицать их де-факто, дать возможность историкам дальше изучать и обсуждать эти вопросы. Предварительно с Шеварднадзе мы договорились, что докладывать на Политбюро будет его заместитель Ильичев, но то ли Леонид Федорович замешкался, то ли аппарат не сработал, к началу обсуждения этого вопроса его в зале Политбюро не оказалось, и пришлось докладывать мне.

Выступать я всё равно собирался. Обычно выступления на Политбюро делались, конечно, не по написанным текстам. Но в данном случае вопрос был настолько важным и острым, что выступление мною предварительно было тщательно продумано и положено на бумагу Выступление на заседании Политбюро 5 мая 1988 г. «Вопрос о протоколах 1939 года — один из тяжелейших для нас. По существу он довольно ясен. Их отрицание и тем более квалификация как фальшивки никого не убеждают. Оригиналов нет, но имеющиеся копии и с той, и с другой стороны совпадают. Реальность протоколов подтверждается и самим ходом событий, которые развивались в точном соответствии с ними, а там, где возникали отклонения, они поправлялись. Например, немцы, продвинувшись в ряде случаев дальше, чем намечалось, затем отошли к согласованной линии.