Секретный модуль
Шрифт:
Но выстрел так и не прозвучал. Вместо громкого и ожидаемого хлопка из помещения вылетает рука с пистолетом. Тупая многоствольная морда упирается в мою скулу, а чей-то визгливый голос обещает:
– Одно движение, и ты труп!
Часть третья. «Ангар-004»
Пролог
Российская Федерация – Германия – США. Начало 90-х годов
«Ни о чем не думай – мы все устроим. Подготовим все документы, оплатим переезд и пластическую операцию. Нам нужно лишь твое
– Саша, ты гарантируешь моей дочери и мне полное выздоровление? – задал он единственный вопрос, лежа в палате заштатной тамбовской больнички.
– Ты же отлично знаешь: врачи никогда таких гарантий не дают. Но я обещаю максимальную поддержку. Ту поддержку, о которой в пределах России не может идти и речи.
И Александр Яковлевич Успенский согласился. Принимая непростое решение, он больше думал о семилетней Марианне. Не забывал, конечно, и о собственном будущем, ибо стариком себя не считал, и все же судьба дочери стала решающим аргументом.
Переезд в Германию Саша организовал блестяще: военным вертолетом пострадавших доставили на летное поле одного из московских аэропортов; вскоре там же приземлился небольшой частный самолет, с невероятным комфортом доставивший их в аэропорт Гамбурга. В одной из клиник этого немецкого города и пришлось обосноваться Успенскому с дочерью.
Марианну врачи-психологи окружили нежной заботой с первого дня, а Александр Яковлевич лег под скальпель пластического хирурга уже через неделю… Операции следовали одна за другой, и внешность российского ученого постепенно восстанавливалась. Подходя к зеркалу, он осторожно прикасался пальцами ко лбу, щекам, подбородку, шее и… изумленно качал головой: не считая светлых нормотрофических рубцов, более всего заметных на нежной коже вокруг глаз, лицо стало прежним, узнаваемым. И даже более молодым из-за подтянутой или пересаженной кожи.
Да, с пластикой в Германии дела обстояли замечательно. Чего не скажешь о лечении травм психологического характера. Над малолетней девочкой, перенесшей глубокий шок, колдовали несколько врачей. Одна методика сменяла другую, вышколенные медсестры закармливали бедняжку разнообразными и весьма недешевыми препаратами, а толку практически не было. Марианна по-прежнему оставалась замкнутой, пугалась каждого громкого слова или резкого звука, вскрикивала по ночам и напрочь забыла, как работают лицевые мышцы, воспроизводящие улыбку.
– Надо везти ее в Штаты, – сказал Гольдштейн, в очередной раз наведавшись в клинику.
Он и раньше намекал на переезд за океан, да Успенский не воспринимал его слова всерьез. «Зачем ехать так далеко? Разве не в Германии обитают лучшие медицинские кадры? Привели же мою внешность в порядок, значит, и девочке помогут!» Однако время шло, а результат отсутствовал.
– Надо ехать в Нью-Йорк, – твердо повторил Саша. – Насколько я понимаю, в России врачи опоздали с первичной психологической помощью. Теперь вывести ее из посттравматического стресса будет гораздо сложнее…
Он сыпал специфическими терминами, в которых химик Успенский мало что понимал; он жонглировал известными именами
американских специалистов, с которыми был на короткой ноге; он давил на отцовские чувства и уговаривал, уговаривал, уговаривал…* * *
Отъезд из Германии в Штаты был организован еще стремительнее, чем перелет из России в Гамбург. Стоило Успенскому молчаливо кивнуть в ответ на прямой вопрос Саши Гольдштейна: хочет ли он, чтобы американские врачи спасли его дочь? – как механизм заработал.
Через несколько часов Гольдштейн привез новые документы, по которым Александр Успенский становился Алексом Клойзнером, а его дочь Марианна превращалась в Маргариту.
– К чему этот маскарад?! – искренне изумился химик.
– Так будет спокойнее, – объяснил университетский товарищ. И загадочно добавил: – Вдруг вам в Америке понравится и вы не захотите возвращаться…
– Разве для этого нужно менять имена и фамилию?
– Чудак, ты же руководил в Союзе секретной лабораторией! Русские вряд ли согласятся отпустить ученого, который слишком много знает.
– И все-таки после выздоровления Марианны я хотел бы вернуться, – настаивал Успенский.
– Какие проблемы? – посмеивался Саша. – Штаты – свободная страна, и никто тебя там насильно удерживать не будет. Как только твоя дочь вспомнит, что такое жизнерадостный смех, – возьмешь билет на прямой самолет до Москвы и…
* * *
Американские психологи мгновенно включились в работу, и первые результаты не заставили себя ждать – ровно через две недели с момента поселения в роскошном отеле на Фултон-стрит девочка впервые произнесла связную фразу из четырех слов. А восстановленное лицо Александра Яковлевича озарилось счастливой улыбкой.
– Сколько займет процесс реабилитации? – спросил он у профессора известной нью-йоркской клиники, куда ежедневно привозил дочь.
– Затрудняюсь назвать точный срок, – ответил тот, потягивая крепкий кофе. – Одно могу сказать наверняка: начатого лечения прерывать нельзя.
– Нет-нет, что вы – я и не думал об этом! Просто хотел распланировать ближайшее будущее. Меня ведь в России ждет работа.
– Частичная реабилитация займет не менее полугода. Для полной, возможно, потребуется несколько лет.
Алекс по старой привычке едва не присвистнул.
– Несколько лет?!
– А чему вы удивляетесь? Психологические травмы зачастую наносят более глубокие раны, нежели физические. Вы же сами все видите…
– Да-да, – кивнул химик и, поблагодарив профессора, распрощался.
Мимолетную беседу, вероятно, в подробностях передали Гольдштейну, иначе как было объяснить его осведомленность о «планах на ближайшее будущее» бывшего сокурсника?
Наведавшись в номер отеля, он задал вопрос «в лоб»:
– Алекс, ты правда соскучился по своей работе?
– Еще как! – вздохнул тот. – Почти каждую ночь снятся коллеги, лаборатория, реактивы… Вот только некоторые формулы никак не могу восстановить в памяти.
– Это не беда. Когда вернешься к работе – вспомнишь, – таинственно сказал он, вращая пальцами дорогую зажигалку. И, выдержав паузу, предложил: – Хочешь завтра съездить на экскурсию в Патерсон?
– В Патерсон? – затаил дыхание доктор наук. – Это то, о чем я думаю?
– Именно! Я хочу показать тебе самую известную химическую лабораторию на всем восточном побережье США. Круче нее только две конторы – в Калифорнии и Иллинойсе.