Секретный паломник

И от этой точки, все еще обходясь без внезапных озарений Архимеда, я начал возрождать в памяти нашу ночную поездку по холмам Шотландии: Бен сидел за рулем джипа «триумф» без крыши, а я расположился рядом, поддерживая легкий разговор, чтобы не дать водителю заснуть. Потому что мы оба, хотя и пребывали в прекрасном настроении, были совершенно измотаны после того, как провели целую неделю, притворившись, что находимся в горах Албании, где собираем партизанский отряд. Июньский теплый воздух обдувал наши лица.

Остальная часть воспоминаний заключалась по большей части в возвращении в Лондон на предоставленном Сарратом автобусе. Но у нас с Беном имелся тогда личный джип «триумф», принадлежавший Стефани. Потому что она была отличным товарищем, эта Стеф. Бескорыстная Стеф, всегда готовая помочь. Она сама пригнала машину из Обана в Глазго, чтобы Бен смог пользоваться ею неделю, а потом вернуть, когда мы вновь обратимся к обычным занятиям. И такое же воспоминание о Стефани возникло у меня сейчас. В точности как тогда в машине – она была лишь аморфной, приятной концепцией человека. Некой женщиной из жизни Бена.

– Итак, кто такая Стефани, или ответом мне снова станет твое красноречивое молчание? – спросил я, открыв бардачок в надежде обнаружить там какие-то ее следы.

Некоторое время он оглушительно громко молчал.

– Стефани – это луч света для безбожника и образец совершенства для глубоко верующих, – сказал он наконец с мрачной серьезностью. Но затем сменил тон на сугубо бытовой: – Стеф – член нашей семьи по линии гуннов.

Впрочем, к той же линии принадлежал он сам, о чем любил говорить, когда им овладевала тоска. Стеф ближе по родству к Арно, добавил он.

– Она хорошенькая? – спросил я.

– Не надо прибегать к таким вульгарным определениям.

– Красивая?

– Менее вульгарно, но все равно никуда не годится.

– Так какая же она?

– Она – само совершенство. От нее исходит сияние. Она безупречна во всем.

– Так, значит, все-таки красива?

– Нет, говорю же тебе, простофиля! Она утонченная. Прелестная. Несравненная. А уж о таком интеллекте наш главный кадровик мог бы только мечтать.

– Но если отбросить все это. Что она такое для тебя самого? Кроме того, что принадлежит к роду гуннов и владеет этой машиной.

– Она восемнадцатиюродная сестра моей матери, постоянно переезжающая с места на место. После войны она перебралась в Англию, жила с нами в Шропшире, и мы, можно сказать, воспитывались вместе.

– Так она одного с тобой возраста?

– Если бы вечность подвергалась измерению, я бы ответил «да».

– Стало быть, кто-то вроде сводной сестры, подружки детских игр, насколько я понял?

– Какое-то время так все и обстояло. Несколько лет. Мы от души бесились с ней вместе, ходили собирать грибы на рассвете, шалили и дурью маялись. Но потом меня отправили в школу-интернат, а она вернулась в Мюнхен, снова присоединившись к гуннам. Кончилась идиллия детства. Я остался с отцом в Англии.

Никогда прежде я не слышал, чтобы он так откровенно рассказывал о женщине, как и о себе самом.

– А сейчас?

Я опасался, что он снова замкнется в себе, но после паузы услышал:

– Сейчас все уже не так славно. Она окончила художественную школу, сошлась с каким-то полоумным живописцем, и они обосновались в доме, полученном ею в приданое, на одном из островов у побережья Западной Шотландии.

– Почему все не так славно? Этот художник не любит ее?

– Он уже никого не любит. Потому что застрелился. Причины остались неизвестны. Оставил лишь записку для местного совета, извиняясь, что развел грязь. Но ни словечка для Стеф. Они не были официально женаты, и это только все осложнило.

– А сейчас? – снова спросил я.

– Она еще живет там.

– На острове?

– Да.

– В том же старом доме?

– Да.

– Одна?

– Большую часть времени.

– Ты хочешь сказать, что иногда видишься с ней? Навещаешь ее?

– Да, я с ней вижусь. Это, похоже, и значит – навещаю. Да, я езжу к ней, навещаю.

– Это для тебя важно?

– Для меня предельно важно все, что связано со Стеф.

– А чем она занимается, когда тебя там нет?

– Тем же, чем и когда я там бываю, наверное. Пишет картины. Разговаривает с птичками. Читает. Играет на музыкальных инструментах. Снова читает. И снова играет. Пишет. Размышляет. Читает. Одалживает мне свою машину. Ты хочешь еще глубже сунуть нос в мою жизнь?

Ненадолго между нами установилось отчуждение, пока Бен не заговорил снова.

– А знаешь что, Нед? Женись на ней.

– На Стефани?

– На ком же еще, идиот! Это чертовски хорошая идея, если вдуматься. Я сам сведу вас, чтобы обсудить ее. Ты должен жениться на Стеф. Она должна выйти за тебя замуж, а я буду приезжать в гости к вам обоим, чтобы порыбачить там на озере.

И у меня вырвался тогда чудовищный вопрос. Меня оправдывает только полная невинности наивность тех лет моей молодости.

– Почему же ты сам не женишься на ней? – спросил я.

Только теперь, стоя в гостиной и наблюдая, как печать рассвета медленно проступает на стенах, я получил окончательный ответ. Глядя на разлинованные страницы ежедневника, раскрытые на прошлом июне, я с содроганием вспомнил его ужасное письмо ко мне.

Или мне все следовало понять уже тогда, в машине, прочувствовав ответ в молчании Бена, который вел джип сквозь шотландскую ночь? Разве не мог я сразу разобраться в причинах его молчания? Оно значило, что Бен никогда не женится. Ни одна женщина ему не подойдет. Видимо, подсознательно я это все-таки уловил.

И именно в полученном мной тогда шоке крылась причина, почему я так глубоко похоронил в памяти всякие воспоминания о Стефани. До такой степени глубоко, что даже Смайли, владевший всеми премудростями доступа к секретам человеческой памяти, не сумел эксгумировать их.

Посмотрел ли я на Бена, задав тот оказавшийся роковым вопрос? Приглядывался ли я к нему, когда он упорно уходил от прямого ответа? Уж не намеренно ли я тогда отвел глаза, чтобы не прочесть выражение его лица? К тому времени я уже привык наталкиваться на молчание Бена, а потому, видимо, прождав немного напрасно, решил наказать его, погрузившись в собственные мысли.

И уверен я был теперь только в том, что Бен так никогда и не ответил на мой вопрос и ни один из нас больше ни разу не упоминал Стефани.

Стефани была женщиной его мечты, думал я, продолжая просматривать ежедневник. Жившей на острове. Любившей его. Но предназначенной в жены мне.

Ее окружал ореол смерти, который Бен считал обязательной принадлежностью всякой героической личности.

Вечная Стефани, луч света для безбожников, сама излучавшая сияние, безупречная во всем немка Стефани, пример для него, как и прежде сводная сестра, – а быть может, до некоторой степени и замена матери, – приветственно машущая платком с башни своего замка, предоставляя убежище от его сурового отца.