Секреты людей, которые лечатся водой. Исцеляющая вода вместо таблеток и лекарств
Шрифт:
– Вы только посмотрели на эту красоту, а я, идущий следом, стащил ее у монаха. Ведь пригодилось, а?
Стало понятно, что до утра нам придется остаться здесь – тьма с быстротой ускоренного изображения в кинематографе заполняла собой Гималаи. Да, в этом месте гималайских гор категорически нельзя передвигаться в темноте. Белоусов предупредил меня об этом. Странно, я не боялся обреченности на бездействие в течение нескольких часов. Рядом со мной был сам Александр Федорович, и я мог быть спокоен не только за себя, но и за оставленного внизу Петровича – уж Белоусов точно знал, что он делает. Теперь я понимал, что и с Мессингом все в порядке. Однако я не спешил торопить Александра Федоровича, осознавая, как много тому предстоит мне рассказать за эти часы до наступления рассвета.
Рассказ Белоусова
Мы разместились на ночлег прямо около родника с живой водой. После такого насыщенного событиями дня хотелось спать, но я решил посоветоваться с Белоусовым:
– Александр Федорович, как вы считаете, то, что мы сейчас здесь, а Петрович лежит там, это как? Я просто думаю, можно ли нам терять время? Не стоит ли, невзирая на темноту, пойти вниз и спасти Петровича?
– Ничего страшного, Рушель, – Белоусов был предельно спокоен, и мне начало передаваться его настроение. – Совершенно ничего страшного. Петрович так может пролежать еще лет сто. Хуже ему все равно уже никто не сделает, а сам он с этого места никуда не убежит. К тому же его охраняют, не волнуйтесь.
– Кто?
Белоусов же только улыбнулся и продолжил, будто не услышав
– Я же сказал, что по такой темноте здесь, именно здесь передвигаться нельзя категорически. Если мы сейчас пойдем вниз, то поставим под угрозу и себя, и наших друзей.
Тут Белоусов задумался на несколько мгновений, пристально посмотрел на звездное небо, от чего кисточка на малиновом колпаке Александра Федоровича игриво свесилась на его спину, но вскоре сказал:
– Знаете, я ведь очень многое узнал, даже не столько узнал, сколько понял за эти несколько дней. Я ведь был и у озера Прошлого, где на вас с Петровичем хотели напасть йоги-хранители. Помните, Рушель, главный йогин сказал вам, что на дне этого озера, под толщей воды обитают большие люди, которых никто не видел, но которых можно услышать, если сами эти люди того захотят. Так вот, когда вы ушли, я решил немного задержаться на берегу, пообщаться с тремя окаменевшими аненербевцами. Согласитесь, заманчиво знать, что эти три камня все видят, все слышат, все понимают, но сделать ничего не могут. Мне просто захотелось внимательно взглянуть в их глаза – вдруг там мелькнет какая-нибудь отгадка? Я подошел к ним вплотную, статуи оставались статуями. И тогда я решился на провокацию: из мешка я достал вот эту фляжку с орлом и свастикой. И знаете, словно хвастающийся в песочнице новой игрушкой перед своими сверстниками малыш, покрутил этой фляжкой перед лицами аненербевцев. Представляю, что было у них в головах в ту минуту! Но никаких признаков жизни камни не подавали. Случилось, однако, то, чего я никак не ожидал разумом, а только как-то предчувствовал: я услышал шаги за своей спиной, то есть со стороны воды, со стороны озера. Конечно, в первый миг я растерялся. Даже мелькнула мысль, что еще секунда – и статуй на берегу озера Прошлого будет не три, а четыре. И все же я нашел в себе силы оглянуться. Утешил себя тем, что не Медуза же там Горгона окажется. Медузы там не было, но было что-то такое, что на языке науки называется хрономираж. Вы, Рушель, знаете, что это такое?
– Да, конечно, – ответил я, поскольку знал кое-что о хрономиражах, то есть таких визуальных и аудиальных явлениях, которые случаются с завидной периодичностью в некоторых местах нашей планеты. Очевидцы могут слышать и лицезреть какие-то сцены, которые были в тех местах в прошлом – далеком и не очень. Например, почти каждый год, по весне, туристы на острове Крит могут видеть, как турецкие войска с моря нападают на греческую крепость. Так транслируется в хрономираже битва, имевшая реально место быть в 20-е годы XIX века. Нечто похожее наблюдают и жители Симферополя в знаменитой Неаполитанской крепости близ крымской столицы. Да, и тот случай спасения русского отряда из болота в Первую мировую войну, о котором мы уже вспоминали, многие склонны относить к разряду тех самых хрономиражей. Но я сгорал от нетерпения, желая узнать, что же увидел Белоусов на берегу озера Прошлого.
– Вы знаете, – продолжил Белоусов, – это было так реально, что я даже присел на корточки. Прямо на моих глазах к кромке воды подошли трое молодых людей в походной форме младших офицеров СС. Да, Рушель, это были именно они – наши с вами предшественники, искатели чудо-воды, экспедиция «Афанасий Никитин», передававшая в Гессен господину Эдварду информацию, которую тот обрабатывал и посылал в Вевельсбург. Как видите, я вполне осведомлен о ваших, вернее сказать, наших делах. Трое немцев, окаменевшие тела которых стояли теперь за моей спиной, в хрономираже зашли в воду, стараясь при этом не зачерпнуть ее в сапоги, то есть зашли совсем недалеко. И тут озеро всей свой поверхностью зашевелилось, заволновалось, будто из вод его навстречу аненербевцам готовы были выйти тридцать витязей прекрасных, ведомых морским дядькой. Я замер в ожидании. Немцы же передернули затворами автоматов, направив оружейные дула на противоположный берег. Тут-то и случилось то, что случилось. На самой середине озера поднялась волна высотой с трехэтажный дом, никак не меньше. Помнится, нечто подобное я видел когда-то в одном японском фильме, в котором на Страну восходящего солнца шла цунами. Моя волна, конечно, не дотягивала до такой, но она стремительно и неумолимо двигалась прямо на трех товарищей и, следовательно, на меня, находящегося за их спинами. Немцы стали стрелять, полагая, что сила оружия выше и сил Природы, и надмирных сил, которые управляли волной; но, конечно, толку от этого не было. Вода накрыла всю троицу. Я только увидел, как аненербевцы оказались на самом гребне волны, летящей уже прямо на меня. Я вскочил, но бежать было поздно – через миг вода окатила меня с ног до головы, рядом со мной пронеслись влекомые стремительным потоком немцы. Однако я не почувствовал на себе никакой влаги. И неудивительно, ведь передо мной разыгрывалась сцена из 1943 года, а я находился в нашем времени: я все видел и слышал, но потрогать, ощутить не мог. Я был не тогда, а сейчас. Волна схлынула, озеро замерло, будто ничего не было. Тогда я обернулся и увидел, что все три каменных изваяния стоят на своих местах, где и стояли до этого. Тут я понял, что видел только что хрономираж с сюжетом про то, как аненербевцы стали статуями. Однако тут же заметил самое, как кажется, важное: рядом со мной, Рушель, лежал серебристый футляр цилиндрической формы. Уверен, что до появления хрономиража с высокой волной этого тубуса здесь, на берегу озера Прошлого, не было. Оглядевшись и не увидев больше ничего примечательного, я взял серебристый футляр и осторожно раскрыл его…
Старинные свитки
С этими словами Александр Федорович потянулся к своему заплечному мешку, откуда извлек тот самый тубус. Конечно, я сгорал от любопытства и радовался только тому, что разговариваю с Белоусовым, а не с Мессингом – пауз Мишеля я бы сейчас просто не выдержал. Тем временем Александр Федорович умелым движением раскрыл футляр, и моему взору предстали пожелтевшие от времени свитки. Белоусов разложил бумаги на земле. Костер осветил их. Я насчитал семь свитков, на каждом из которых были какие-то странные знаки. Я ничего не понимал, сколько ни вглядывался в них. Каждый знак был по отдельности понятен, даже, не побоюсь этого слова, прост для описания и интерпретации. Однако проанализировать всю эту структуру в системе я бы не смог. К стыду своему, я даже не мог толком определить специфику происхождения этих знаков, хотя версии у меня были. Белоусов же, глядя на мое явное замешательство, усмехнулся и сказал:
– Вот и я, Рушель, когда посмотрел на все это, понял, что без Мессинга мне не обойтись. Что было делать? Раскрывать себя? На это я пока еще не мог пойти. Сначала я решил дождаться ночи, но потом мне в голову пришла, как оказалось, неплохая идея. Пробраться раньше вас с Петровичем к месту, где остались Мессинг и Ахвана, и выкрасть, благо опыт такого рода у меня уже есть, – тут Белоусов показал на немецкую фляжку, – кристаллический гидропередатчик, через который я бы смог связаться с Алексией – достойной дочерью своего отца в плане разгадывания всякого рода шифров. Но как я ни спешил, вы с Петровичем меня опередили. Из кустов видел я ваш сеанс связи с Настей и Алексией. Когда же вы уснули, то только тогда я подобрался к рюкзаку Мессинга и вытащил оттуда малахитовую шкатулку. Потом я заполз обратно в свое укрытие, откуда стал наговаривать на кристаллический гидропередатчик все эти формулы со свитков, благо они поддаются устному воспроизведению, как вы видите. Через два часа Алексия прислала мне ответ, который я записал после воды, выпитой из бутыли Мессинга. Вот он.
Здесь Белоусов из глубин своего балахона достал лист бумаги:
Дорогой Александр Федорович! Рада очень, что вы нашлись! Берегите себя и всех наших! Мы очень волнуемся! Свитки, доставшиеся вам столь чудесным образом от живущих на дне озера Прошлого гигантов, оказались в элементарной коптской графике, но почему-то структурированные согласно традиции ранних кельтов. Поразительно, но все знаки со свитков очень напоминают донесения Эдварда из Гессена в Вевельсбург, поскольку содержат в себе своеобразную роспись водных ресурсов того места, где вы все сейчас находитесь. Первые три свитка содержат описание воды озера Прошлого. Здесь все сводится к тому, что данная вода обладает такой матрицей, которая позволяет перемещаться во времени, передавать информацию из прошлого, даже передавать какие-либо артефакты; наконец, вода озера Прошлого стала приютом для представителей некогда, как казалось, вымершей цивилизации. То есть, по всей видимости, на дне этого озера действительно обитают те самые атланты. Три других свитка рассказывают о воде Мертвого озера, расположенного на плато километрах в двадцати строго вверх относительно озера Прошлого. Описание действия этой воды напоминает мертвую воду из русского фольклора: пьющий ее может заснуть на долгие годы; вошедший в эту воду может окаменеть; но если аккуратно, не касаясь самой этой воды, набрать ее в крепкий, желательно – металлический, сосуд, то она может заживлять раны. И наконец, седьмой, последний свиток. В нем говорится, что еще выше Мертвого озера есть вечный источник, из которого вытекает вода совершенно особого качества. Эту воду, по аналогии с мертвой водой, с полным правом можно назвать живой. Если же говорить научным языком, то вода в том ключе, судя по описанию на свитке, самая что ни на есть вода с обнуленной матрицей. Думаю, вам не надо пояснять, что это значит, ведь как раз это и есть то, ради чего все и затевалось, а значит, цель экспедиции совсем рядом с вами! Ура! И все же сейчас меня волнует другое. Вечернее поведение Кольки и Польки. Сначала Колька начал прыгать по шкафам и кричать, что деда́ грозит опасность и что он должен лететь в Гималаи спасти деда́. Потом Полька заревела, как юная мартышка на макушке пальмы, с которой не может слезть. Но ревела она не по поводу деда́, а по поводу папа́ – Петровича. Полька кричала, что папа́ угрожает опасность, а с деда́ все хорошо, что деда́ и сам справится. Колька же вдруг так спокойно слез со шкафа, сел за стол и сказал: «Если папа́ помрет, то его оживят прямо там, где он и помрет, потому что там для этого есть все». Александр Федорович, голубчик мой, сделайте же что-нибудь: найдите моего отца, сохраните моего мужа. Я, правда, очень волнуюсь и очень прошу вас использовать все ресурсы вашего разума вкупе с водными ресурсами всех озер и источников во спасение всех подвергшихся опасности.
Ваша Алексия.
Продолжение рассказа Белоусова
– Конечно, – сказал Белоусов, когда я закончил чтение, – сразу же по получении этого сообщения я ринулся к месту вашего с Петровичем ночлега, благо находился совсем рядом. Вам ничего не угрожало, я был в этом уверен. О, как я ошибался! Но тогда, после послания от Алексии, я положил на место малахитовую шкатулку и решил, что прежде всего этой ночью я должен найти Мессинга. И почему я не сделал этого раньше? Я устремился вниз по тропе в сторону монастыря, старался идти быстро, но при этом экономил силы, понимая, что возможна схватка с врагом. Не прошло и часа, как в свете луны моему взору явилась сцена, которую я, Рушель, не забуду до конца своих дней; сцена, напомнившая мне трагедию Эсхила «Прометей прикованный». Помните, там всю пьесу Прометей должен простоять прикованным к скале где-то на Кавказе, а коршун, посланный Зевсом, прилетает к нему, чтобы ежедневно склевывать Прометееву печень. Конечно, за ночь печень титана вырастала вновь. Но как же больно было ему! В ту ночь в роли Прометея прикованного я увидел Мессинга, роль же коршуна исполнял Ахвана. Так в жизни, мой дорогой Рушель, роли часто меняются. Днем еще брахман был связан, а Мишель его охранял, ночью же связанным оказался Мессинг, а проводник наш пытал его, подобно Зевесову пернатому хищнику. Я сразу понял, что Ахвана пытается выколотить из нашего друга какие-то важные сведения, но Мессинг не собирается сдаваться, хотя положение его было незавидным. Вместо ответов на вопросы – оказывается, наш проводник неплохо владеет английским, – Мишель читал одно из своих любимых стихотворений Василия Дмитриевича Лебелянского.
– Какое? – не мог не спросить я у Белоусова, потому что и сам за годы общения с Мессингом полюбил стихи этого гениального русского поэта, к сожалению, сейчас почти забытого.
И тогда Белоусов прочел мне так, как на всем белом свете умел читать только он:
Корни деревьев напомнили мне о черствеющих бусинках
Некогда теплого хлеба. Дыханием нелепым изрядно полны
Были изгибы имен непонятных. В проходе том узеньком
Пряталось что-то от глаз. И, почти как причудливо-детские сны,
Вечер томился, дышал и молчал на окраине древнего города.
Стыли телячьи ужимки каких-то нелепо бредущих куда-то прохожих.
Свет утыкался в себя вездесущими пьяными грязными мордами,
Больше похожими в этих страданьях на чьи-то печальные рожи.
Сотканный слог оказался на этих словах до стены опрометчивым.
Горние выси расстались с давно уже ставшей чужою иллюзией.
Память измята. И всюду мерещатся пьяные глупые женщины
Прошлого года и прошлого века. И как же трагически сузили
Сонность всю эту в делах и покоях давно уж и явно минувшего
Эти солдаты порожних бутылок на грани до нового срыва.
День превращался в подобье себя. И потом еще долго все слушали
Вирши чужие. Движенье летело на выселки. Теплое, вязкое пиво
Вылито было на стены уставшей от века избы. Из окна уходящие
Ждали прихода от жадности дерева всех разбитых нелепо народов.
Корни гноились, собою ломая желанья, себя до конца исчерпавшие.
Всякая грусть улетала туда, где великим Сознаньем великой Природы
Делалось что-то такое, что в качестве искренне выстроить
Сил не хватало у самого смелого в мире подлунном пока что живого поэта.
Красками день захлестнуть до краев. После прожитой выставки
Смех упразднить, уподобившись в этих деяньях небесному свету.
Спутать движенье эпохи с решеньем великого сладкого праздника.
Сверить часы с переходом в такие места, где чужие и злые сомненья
Станут своими и добрыми. Люди останутся очень уж разными
В каждом из знаков, сошедших с картин недоступного здесь удвоенья.
– А ведь Мишель таким образом редуцировал физическую боль, – заметил я, – это стихотворение было написано Василием Дмитриевичем Лебелянским как раз с целью избавления от связанных с закоренелыми болезнями острых недугов, коими так страдал наш великий поэт. Мишель знал это, а потому наследие гения помогло ему перенести пытки Ахваны.
– Да, я тоже подумал про это, – сказал Белоусов. – Но понял, что Мишеля надо спасать немедленно. Ведь величия гения Василия Дмитриевича Лебелянского может и не хватить на все возраставшую степень изощренности пыток брахмана! Тогда, Рушель, я уразумел еще одну вещь. Как вы думаете, почему Ахвана решил из всех вас первым пленить и подвергнуть пыткам именно Мессинга?