Секс и эротика в русской традиционной культуре

В Мольском приходе парни устраивали «смотр подольниц» так. С пучком зажженной лучины они обходили всех девушек, начиная с сидящей в красном углу, с просьбой показать подольницу (девочки-подростки их не имели). После долгих отказов и кокетства девушки показывали свои подольницы, а парни обсуждали вышивку и кружева на них, сравнивая мастерство и вкус их обладательниц. [621]

Очень распространен был смотр подольниц в Сямженском районе. В д. Арганово, Пирогово трое — пятеро парней, вооружившись лучиной, обходили девушек и осматривали их «поподольницы». Парень, держащий лучину, подойдя к девушке, спрашивал ее: «Как молода приготовилась? Есь ли поподольница?» Вместо ответа она загибала сарафан и выставляла поближе к свету край подольницы. Если та была красивой, кричали: «Ой, эта хор оша! Хороша поподольница!» — а если нет, то: «Ой, эта, робята, худая! Не годицця взамуж!» — над этой смеялись. Поэтому иногда девущки прибегали к хитрости: «Которая с поподольницей, которая нет. Другая так фатку [платок] сунет, к ажет кончик». [622]

621

РЭМ, ф. 7, on. 1, д. 369, л. 72–73. Рукопись Н. Миролюбова «Этнографические сведения о крестьянах Мольского прихода Тотемского у.».

622

Зап. Слепцовой И. С. в 1991 г. в д. Арганово от Суровцевой Клавдии Петровны, 1913 г. р.

Приведенных выше фактов, по-видимому, вполне достаточно для понимания тесной взаимосвязи большинства описанных сценок ряжения (с заголением, демонстрацией обнаженной натуры, ощупыванием или целованием половых органов, обливанием и обсыпанием снегом, битьем, куплей-продажей) с архаическим сюжетом ритуального брака с предком, воплощенным нередко в животном или в значимом ритуальном предмете (сноп, редька). В завершение приведем описания еще нескольких сценок, также построенных на упомянутых мотивах.

В некоторых деревнях устраивалось так называемое «доение коровушки». Скажем, в д. Холкин Конец в избу вводили на четвереньках голого мужика, измазанного сажей, — «корову» (иногда, например, в д. Зыков Конец, Коробицыно, на «корову» накидывали настоящую коровью шкуру), и поводырь водил его на ремешке, привязанном за шею, по избе. Затем кто-нибудь кричал: «Надо корову подоить!» — и один из ряженых пытался «доить» «корову» («подёргать за титьку»), а та лягала его «копытом», в чем, собственно, и состоял интерес сцены. В д. Росляково парни пытались заставить «доить корову» девушек, поэтому сценка завершалась шутливой потасовкой.

Яркий эротический оттенок носили сценки с «мельницей» (ср. легенду о мельнике, превращенном в медведя). [623] В д. Чеваксино «мельницу» изображал человек, сидевший на санках («ч унках») и накрытый с головой рваной тряпкой («р яской»), который толок палкой камни и песок, насыпанные на сковороду. После того как «мельница» немного «поработает», кто-нибудь из ряженых кричал: «Мельницу смазать надо!» — и начинал поддевать палкой девушек, стараясь попасть им под юбку.

623

Чубинский П. П. Труды этнографо-статистической экспедиции в Западно-русский край. СПб., 1872, Т. 1. С. 50–51.

Иногда забава приобретала откровенный насмешливоэротический оттенок: при этом ряженые стремились прежде всего вогнать в краску девушек: «Наредят старика, который помене, шчобы легче нести на вечер ованье, принесут, на скамейку серёди избы положат ево мужики — может и трое, и цетверо нёсл оз аруки да з аноги. Вот принёсут, положат этово старика, штаны снимут на подколенки, р ешать на жопу положат (который руководив — «мельник»). Вот он лежит и винт ит жопой-то, дак решать-то и в интицци. Девок-то и подводят: «Вот, посмотри, как мельниця-та мелет!» — силой волокли девок-то, они прятаютцци, верешчат» (д. Основинская). [624]

624

Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Спирино от Андреева Александра Васильевича, 1911 г. р.

В д. Зимницы устраивали даже две «мельницы» — водяную и ветряную. «На скамейке мужика посадят, штаны снимут, жопой поворотят к девкам: «Пошчупай, мелко ли мельниця мелет?» Это «водянка мельниця». Он и под подол залезет, как девка шчупать подойдет». Вторую «мельницу» — «в итрянку» — располагали в той же позиции на полатях, и, чтобы оценить качество «помола», девушкам приходилось становиться на лавку.

В д. Пеструха сценка разыгрывалась иначе. «С „мельницей“ ходили — у скамейки провернули дыру, и «мельник» сев на эту скамейку (как вроде мельниця — раньше ведь была мельниця «восьмёрка», а и мужик-от тут навроди «восьмёрки», уж закрыт, дак не в идно ницёв о). Сев, лукошко зал езное взяв, взяв палку — а дыра-то вот тут, перед йим. А внизу-то — у нас коров убавл ели [забивали], а с запахом уж были кишки, набивали раньше в Новой-ить год — вот они вз ели, да в кишку засунули солому, да туда, в эту дыру-то просунули; там низко, а он сидит над этой-то дырой, [лукошком] закрыто, там ить не в идко, внизу-то цево. Он сидит, да в лукошко: «Гр-р-р!» — вроде как мельниця верешчыт, дак он как мелет муку… А мужики-те — эти, «мельники»-те — стоят один по б оку, другой по другому, все в худоё наряжены, в муке шапки (они и сами-то мажуцци — который сажой, который мукой); один мужик стоит с мешком — соломы набито и два кирпича положоно, а другой — полотенцё-то прежно нашо-то! эко в ытканы были! — <д>ак узов на низу-то, а этот край-от кругом руки обвит…

Вот девку-ту схватят, да: «Пощупай, какая сыпь?» — раньше ить на мельницах в лод оцике мука бежит, ак от мелкая ли мука, ли хрушк ая. Вот девку-ту схватят, да тут эту сыпь-ту и велят шчупать. А она как схватит, а эка студена! «Уй!» — взвизжит, да и побежала. Понюхает и тоже стонает всяко: «Уй! Ой!» Вот как если которая упираецци, да не идет, один [ «мельник»] йийи мешком-то — раз! — по горб у, [а другой] дак етим полотеньцем по спине-то — раз! Тут все уш идут девки-те. Всех-всех переберут, ёдной ни оставят. Ой, визгу-то, смеху-то, забавы-то!» [625]

625

Зап. Морозовым И. А. в 1990 г. в д. Ульянково от Крюковой Натальи Ивановны, 1897 г. р.

Порой «мельница» почти не отличалась от «медведя»: «Что-нибудь страшное наденут, девок ловят, на полу побьют» (д. Новая Верхов.).

Довольно широко были распространены разновидности «мельницы» с обливанием водой и обсыпанием снегом.

В д. Аверинская ряженые, «приехавшие с мельницей», разыгрывали такую сценку: «Жорнова принесли, поставили середи полу. Один мужик сидит, жорнова крутит. От он мол ов, молов — а т амока набьют кудели в жорнова и подсв итят да закричат шо: «Пожар! Пожар! Мельниця горит! Воды надо! Воды!» А тамока вода уж приготовлена, на мосту стоит ушат воды. Как оттоль двери-те отворились, да как оттоль ш орнули ушат-от на пол прямо — заливают пожар это. Вот девки и забегали — в валенках эть, брызги летят. А девок-то не выпускают, оне и бегают по воде-то». [626]

626

Зап. Морозовым И. А в 1991 г. в д. Аверинская от Иванчиловой Александры Афанасьевны, 1915 г. р.

Очень похожая по смыслу сценка, но с другим сюжетом («кузнецы») была описана в конце прошлого века С. Дилакторским. О связи «кузнецов» и «кузницы», а также «подковывания» со свадьбой (женитьбой) и браком уже неоднократно писали. [627]

«Парень или мужик, раздевшись донага, дает себя привязать к какой-нибудь скамейке, на которой его и вносят в избу. Поместивши скамейку поближе к воронцу, тот, который изображает из себя кузнеца, находясь в таком же обнаженном состоянии, привязывает к ноге лежащего парня или мужика кончик принесенной с собой веревки, другой конец которой перекидывает через воронец и, взявшись руками за свободный конец веревки, начинает ее раскачивать. Это изображает раздувание кузнечных мехов в кузнице.

627

Афанасьев А. Н.Поэтические воззрения славян на природу. М., 1994. Т. 1. С. 465–466; Никольский Н. М.Происхождение и история белорусской свадебной обрядности. М., 1956. С. 47; Иванов В. В., Топоров В. Н.Этимологическое исследование семантически ограниченных групп лексики в связи с проблемой реконструкции праславянских текстов // Славянское языкознание. VII международный съезд славистов. Доклады советской делегации. М., 1973.

Затем тот, кто лежит на скамейке, издает из задних своих частей известный звук, тогда «кузнец» начинает неистово кричать, что случился пожар и что его надо затушить, и вдруг с криком выбегает вон из избы за снегом, принеся который начинает им бросать всюду для прекращения пожара. Тут бывает страшный переполох, общая свалка и беспорядок». [628]

Описанные в данной статье остаточные формы восточнославянского архаического ритуала, имитирующего брак с предком (мертвецом), как показывают исследования последних лет, получили дальнейшее свое развитие в европейской культуре [629] и, по-видимому, могут быть признаны архетипическими.

628

РЭМ, ф. 7, on. 1, д. 240, л. 56–57об.

629

Еремина В. И.Ритуал и фольклор. Л., 1991. С. 166–186; Морозов И. А.Игровые формы свадьбы в системе традиционных «переходных» обрядов // Живая старина. 1995. № 2. С. 21–26.

ПРИМЕЧАНИЯ

Данная работа основана преимущественно на полевых материалах, собранных авторами в Вологодской обл. в 1988–1994 гг., и дополнена сведениями, почерпнутыми из центральных и областных архивов. Значительное число текстов публикуется впервые. При цитировании аутентичных текстов учитывались основные особенности, характерные для вологодских говоров. Помимо «оканья», можно указать на мягкое «ц», в том числе и на месте литературного «ч» (кацять — качать), «ё», то есть «о» после мягкого согласного, в безударной позиции (вал яёт — валяет), «и» на месте ударного и безударного «е» (зарив ит — заревет, п исни п или — песни пели). У некоторых информаторов встречается также замена слабого неслогового «л» на «в», близкое к «ў» (стов — стол, пошов — пошел, повный — полный) и чередование «ч/ц» в позициях, не совпадающих с привычными (отчю-отцу). Для отдельных районов характерен очень широкий и открытый гласный, средний между «э» и «а», в позиции после мягких согласных, чем объясняется непоследовательность в его передаче: вырядяццЕ и вырядяццЯ.