Секс и эротика в русской традиционной культуре

ВЛЕЧЕНИЕ К ЖИВОТУ

В самом теле я любил доброту его, пожалуй, добротность его. Волновали и притягивали, скорее же очаровывали — груди и беременный живот. Я постоянно хотел видеть весь мир беременным.

В. Розанов

Из письма Наташи А. (во время ее первой беременности): «Почему-то все спрашивают про мой живот: большой ли он (если меня не видели). И охают, и ахают, что похудела, худею, и «глаза, как у совы» — это, мол, плохо… многие стремятся потрогать живот… Одна повторнородящая сказала, что ей очень нравится с животиком ходить — больше, чем потом: кормить и т. д. Другая, с четырехмесячной дочкой, позавидовала мне, что у меня должен быть малыш. Одна женщина хотела по животу определить пол младенца, но я не далась».

(Наташа А., 27 лет. Москва, Люберцы, 1991 г.).

Женщины будто притягиваются животом. Хочется поговорить, потрогать. Присматриваются, обсуждают. Кодирование — лишь продолжение этого постоянного внимания к телу беременной.

Это влечение к животу — характерная черта рожавших женщин: испытываешь необъяснимую радость и теплоту. Может, это память собственных ощущений: внутри тебя новая жизнь — самое ценное, что может быть, уже у тебя внутри (это еще никому не известно, все охотятся за какими-то мелочами). Знание хулиганской тайны зародившейся новой жизни пьянит (физиологи регистрируют резкое усиление продукции половых гормонов — эстрогенов — в организме беременной). [796] Видишь беременную и даже просто узнаешь, что подруга «понесла», — все это оживает, как будто от ее чудесного живота исходят веселящие токи.

796

Савченков Ю. И., Лобынцев К. С.Указ. соч. С. 27.

Феноменологию «влечения к животу» трудно описать. Нам важно отметить, что этот чувственно-эротический комплекс фиксируется и передается материнской традицией так же, как и значимая информация. Отношение окружающих женщин поддерживает и усиливает его, закрепляя и санкционируя внутренние ощущения.

Это начинается уже с начала беременности, с первой реакции окружающих. Женщины приходят в необъяснимый восторг (когда узнают, что ты собираешься рожать, а не прерывать беременность). Обнимают, сжимают запястья, смеются, что-то говорят.

Процитирую письма подруг к беременной — в них остался след той ласковой, радостной атмосферы.

«Получила твою весточку об ожидании ребеночка, — пишет из Магадана Нина Р. — Молодец! Скорее всего, без детей жизнь не так прекрасна и удивительна, чем с ними… Напиши, как ты себя чувствуешь?» (Нина Р., 1958 г. р., Магадан. СПб., 1990 г.)

«Здравствуй, дорогая… Безумно была рада, получив твои письма-открыточки по весне… я накатала тебе полтетради, потом мне стало неловко за свою безудержную болтовню, решила написать короче, и вот пишу…» (Елена И., 1956 г. р., Горно-Алтайская а. о. СПб., 1990 г.).

Обе подруги имеют опыт материнства — по двое детей. Испытали трудности и боль и все, без чего не обойтись. Но их первая реакция — эйфорическая, и все время беременности я буду купаться в атмосфере восторженной нежности, теплоты и необъяснимой ласки. Женская среда неожиданно делается для меня основной — мне в ней теплее, я все время ощущаю ее живое внимание, активный интерес. Сладость и нежность…

Все это не может не сказываться на самоощущении беременной — ошеломленно-сладостном, как у Риты П., которая написала из Москвы:

«Я вздумала наконец-то… решилась родить ребенка. Что получится из последнего решительного шага, неизвестно, но балдею в состоянии нежной беременностипочти 5 месяцев… Сама еще плохо понимаю, что я такое сделала. Однако пребываю пока в самом что ни на есть счастливом состоянии»(Рита П., 1961 г. р., Москва, 1994 г.).

Эротически теплое, эйфорическое восприятие беременности нормативно. Женская культура поддерживает и стимулирует его, определяя и эмоциональный след, который должна оставить беременность: довольно обычно воспоминание о ней как о самом сладком времени жизни. Женская культура, вербализуя, закрепляет эйфорические ощущения. Даже тягостные состояния: тошнота и тяжесть токсикоза, болезненность набухающих сосков — непостижимым путем включаются в образ «нежной беременности». Женская традиция обволакивает весь этот образ флером сонной, сладкой нежности и теплоты. Вместе с тяготами. Беременное тело в целом должно привлекать, а не отталкивать.

Таким образом, культура создает эротическое подкрепление своей (телесной) символике. Ведь груди и живот, тошнота и тяжесть — знаки ее «языка». Стимулируемое «влечение к животу» обеспечивает постоянную фиксацию внимания на этих знаках. Устойчивое внимание обеспечивает восприятие. Знаки этого языка желанны, влекут — и так же привлекательны делаются значения, информация, «привязанная» к ним культурой. Женщина радостно впитывает эту информацию.

А вот травмирующие образы изгоняются женской традицией из своего знакового мира: они не должны ассоциироваться с беременным телом, нарушая его эротическую привлекательность. Отрицательные (изгоняемые) символы сосредоточены в другом (кроме примет) жанре общения с беременной: советах-табу.

ИЗГНАНИЕ СМЕРТИ

…На свете смерти нет. Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо Бояться смерти ни в семнадцать лет, Ни в семьдесят. Есть только явь и свет, Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете. А. Тарковский [797]

Итак, еще одна жанровая форма, весьма характерная для общения с беременной: советы-табу. «Тебе собаку перешагивать нельзя — ребеночек волосатый может родиться». «Не проходи под веревкой, не тянись к ней, когда развешиваешь белье: ребенок запутается в пуповине» (СПб., 1990). «Не грызи семечки — ребенок будет слюнявый» (Наташа А., Москва, 1991 г.).

797

Тарковский А.Жизнь, жизнь… // Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы. 1929–1979. М., 1982. С. 190.

Советы, как и приметы, — форма передачи женской традиции. Совет фиксирует две вещи: во-первых, телесное проявление (перешагивание, поднятие рук, сплевывание семечек и т. д.); во-вторых, табуируемый объект, символ (веревка, собака, семечки), который не должен совмещаться с этим телесным проявлением.

Советы продолжают формировать образ тела, указывая то, что ни при каких условиях не должно войти в этот образ: символы, не используемые в «языке» материнской культуры. Они изгоняются за рамки материнской модели мира — тем самым обозначаются эти рамки, границы.

* * *

Что же изгоняется из материнской модели мира? Символы смерти.

Традиционная этнография фиксирует запреты беременной:

— быть в доме, когда туда вносят гроб для умершего;

— и когда гроб с телом выносят из дому;

— обмывать покойника;

— провожать покойника на кладбище;

— бросать в могилу землю во время погребения. [798]

Все эти табу действуют и сейчас. В случае нарушения, по поверьям, ребенок родится мертвым или скоро умрет. Даже если беременная просто перейдет дорогу, когда несут покойника, то это угрожает ее будущему малышу: у него будет родимое пятно — говорят, «запечется кровь». [799]

798

Зеленин Д. К.Восточнославянская этнография. М., 1991. С. 348; Грысык Н. Е.Лечебные и профилактические обряды русского населения бассейна Ваги и Средней Двины: пространственные и временные координаты // Русский Север: Ареалы и культурные традиции. СПб., 1992. С. 72.

799

Попов Г.Указ. соч. С. 329.

Не должна была иметь отношение к смерти и повитуха: избегали звать бабок, которые когда-либо обмывали покойников. [800]

Когда говоришь о смерти — одергивают: «Да о чем ты говоришь, подумай о ребенке!» или «Куда тебе о смерти думать — у тебя ребенок маленький, ты его еще вырасти!» (СПб., 1991 г.). Женская традиция настойчиво изгоняет смерть из своего мира. В деревенской традиции то же самое.

«Мама в лесу ходила, опять на Фокином (болоте. — Т. Щ.). Там были кряжики нарублены березовы, на лучину. И вот я, говорит, ходила-ходила и села на кряжики. И вспомянула сына — в гражданскую был убит: «Помяни, Господи, Олександрушка!» А Олександрушка сын был, это он рубил кряжики. Ну, говорит, меня как стукнуло — аж искры с глаз посыпались. Лежала-лежала. Пошла. Да не домой, а вдаль ведь. Навстречу Михей: «Ты куда?» — «Домой». — «Дак ты ведь вдаль идешь». — «Да?..» Она рассказала. Михей говорит: «Ты в положении?» — «Да». — «Дак ведь нельзя в лесу за упокой вспоминать. Вот тебе и ударило так». Он, Михей, век ведь в часовенке был, знает». [801]

800

Там же. С. 342.

801

Архив МАЭ, ф. К-1, оп. 2, д. 1646, л. 86. Архангельская обл. Пинежский р-н, с. Сура, запись Т. Б. Щепанской, 1989.