Секс и вытеснение в обществе дикарей

Каждый из этих вопросов ставит под сомнение обоснованность исходных посылок Фрейда. Фрейд, в сущности, нагружает свою циклопическую семью рядом тенденций, привычек и психических установок, которые были бы смертельны для любого вида животных. Ясно, что эта концепция неубедительна с биологической точки зрения. Невозможно допустить существование в природных условиях антропоидного вида, важнейшее дело размножения которого регулировалось^ бы инстинктами, враждебными всем его интересам! Но если дать волю воображению, наделив первобытную орду в доисторических джунглях всеми предрассудками, неврозами и дурным нравом европейской семьи среднего класса, то в результате возникнут весьма соблазнительные, но совершенно фантастические гипотезы J

Тем не менее попробуем поддаться соблазну фрейдовских построений и допустить, в рамках настоящего анализа, что первобытное преступление было совершено. Но даже в этом случае мы сталкиваемся с непреодолимыми трудностями. Как уже отмечалось, нам нужно поверить в то, что, совершив отцеубийство, сыновья испытывают угрызения совести, и это выражается в устроении эндоканнибальского тотемного пира и установлении сексуального табу. Это значит, что сыновья обладали сознанием. Но сознание — наиболее неестественная психическая особенность человека и явный продукт культуры. Это также значит, что они могли устанавливать законы, вводить нравственные ценности, религиозные церемонии и социальные связи. И все это опять-таки невозможно допустить или представить по той простой причине, что ex hypothesi события происходят во времена, когда культуры не существовало, и мы должны помнить, что культура не может возникнуть в один момент и в результате какого-либо одного действия.

В действительности переход из естественного состояния в культурное не произошел внезапно, это не был быстрый процесс или резкий переход. Мы должны представить себе развитие первых элементов культуры — речи, традиции, практических изобретений, понятийного мышления — как трудоемкий, поступательный и очень медленный процесс, включавший в себя бесконечное множество бесконечно малых шагов и растянувшийся на очень длительное время. Мы не можем реконструировать этот процесс детально, но можем говорить о существенных факторах изменений, проанализировать ситуацию раннего этапа развития человеческой культуры и до известной степени определить породивший ее механизм.

Подытожим наш критический анализ: мы выяснили, что тотемное преступление помещается у истоков культуры и рассматривается как ее первопричина. Следовательно, мы должны допустить, что преступление и все, что оно за собой повлекло, совершилось еще в природных, докультурных условиях, но такое допущение чревато противоречиями. В действительности мотив для отцеубийства отсутствует, так как в природных условиях инстинкты всегда соответствуют ситуации, функционирование инстинктов может приводить к конфликтам, но не к вытесненным психическим состояниям, а у сыновей нет причин ненавидеть отца после того, как они покидают орду. Кроме того, мы установили, что в природных условиях отсутствуют культурные институты, необходимые для закрепления эффекта тотемного преступления. Полностью отсутствует какая-либо культурная среда для развития ритуала, закона или морали.

Оба возражения можно объединить в следующем заключении: невозможно принять теорию происхождения культуры в результате одного творческого акта, будь это преступление, катаклизм или мятеж.

В нашей критике мы сосредоточились на том, что представляется нам принципиальным возражением против гипотезы Фрейда; это возражение, связанное с самой природой культуры и культурного процесса. Мы могли бы привести ряд других контраргументов, но их уже изложил в своей прекрасной статье профессор Кребер, ясно и убедительно перечислив ясные и убедительные психоаналитические и антропологические доводы против гипотезы [50] .

50

«Тотем и табу. Этнографический психоанализ» (Kroeber А. Totem and Taboo, an Ethnologic Psychoanalysis // American Anthropologist. 1920. P. 48).

Однако в связи с этой психоаналитической гипотезой возникает еще один принципиальный вопрос. Если действительную причину Эдипова комплекса и вдобавок всей культуры нужно искать в травматическом акте рождения посредством отцеубийства, если комплекс просто сохранился в «расовой памяти человечества» — тогда, очевидно, со временем он должен был сойти на нет. По теории Фрейда, сначала Эдипов комплекс должен был быть страшной реальностью, затем — навязчивым воспоминанием, но на высшем этапе развития культуры он должен стремиться к исчезновению.

Это следствие кажется неизбежным, но осмыслять его диалектически не приходится, поскольку доктор Джонс дает четкое и недвусмысленное объяснение этого феномена в своей статье. По его мнению, патриархат — социальная организация в высших культурах — знаменует собой благополучное разрешение всех трудностей, связанных с первобытным преступлением.

«Патриархальная система, какой мы ее знаем, свидетельствует о признании верховенства отца и о готовности тем не менее принимать его даже с теплым чувством, не прибегая ни к материнскому праву, ни к сложным табу. Она означает приручение человека, постепенную ассимиляцию Эдипова комплекса. Человек, наконец, смог посмотреть в лицо своему настоящему отцу и жить с ним. Фрейд мог бы сказать, что признание роли отца в семье означает важнейший прогресс в культурном развитии».

Таким образом, доктор Джонс и с его подачи сам Фрейд пришли к неизбежному выводу. Они признают, что в пределах их схемы в патриархальной культуре — наиболее отдаленной во времени от первоначального развития комплекса — произошла постепенная ассимиляция Эдипова комплекса. Это прекрасно укладывается в схему «Тотем и табу». Но как это укладывается в общую концепцию психоанализа и какое отношение имеет к антропологии?

Что касается первого вопроса, разве существование Эдипова комплекса не было открыто в одном из наших современных патриархальных обществ? И разве не открывают этот комплекс заново каждый день в ходе бесчисленных индивидуальных психоаналитических консультаций, которые проводятся в современном патриархальном мире повсеместно? Безусловно, психоаналитик — последний, кто ответит на эти вопросы отрицательно. В конце концов, по-видимому, Эдипов комплекс не так уж и хорошо «ассимилировался». Даже если допустить, что в выводах психоанализа многое преувеличено, данное положение психоанализа подтверждается обычным социологическим наблюдением. Но психоаналитик должен решить для себя — или то, или другое. Он не может лечить недуги индивидуального сознания и общества, извлекая семейные проблемы из подсознания, и в то же время радостно заверять нас, что «верховенство отца полностью признано в нашем обществе» и принимается «даже с теплым чувством». Действительно, экстремальные патриархальные институты, где patria potestas доведена до абсолюта, являются источником типичных семейных проблем. Психоаналитики без устали доказывали нам это на примере Шекспира и Библии, римской истории и греческой мифологии. Разве сам герой, именем которого назван комплекс. — если такое расширительное толкование термина будет позволено, — не жил в явно патриархальном обществе? И разве его трагедия не была основана на отцовской ревности и суеверном страхе — мотивах, между прочим, типично социологических? Произвели бы эти миф и трагедия на нас такое сильное и судьбоносное впечатление, если бы мы не чувствовали, что героями, как марионетками, управляет патриархальный рок?

Большинство современных неврозов, сны пациентов, мифы индогерманских народов, наша литература и наши патриархальные принципы были истолкованы на основании Эдипова комплекса — т.е. исходя из того, что при выраженном отцовском праве сын не признает «роль отца в семье», не хочет «смотреть в лицо настоящему отцу», неспособен «жить с ним» в мире. Психоанализ как теория и как практика, несомненно, стоит на утверждении, что все неудобства современной культуры объединены под грифом «Эдипов комплекс».

Что может сказать антропология об оптимистическом взгляде, выраженном в процитированном выше отрывке? Если патриархальный строй означает счастливое разрешение Эдипова комплекса, этап, когда мужчина без страха смотрит в лицо своему отцу и т.д., — тогда где он существует в неассимилированной форме? То, что он «обходится стороной», «отклоняется» при материнском праве, было доказано в первых двух частях этой книги, а также — совершенно независимо от наших выводов — и самим доктором Джонсом. Существует ли Эдипов комплекс во всей своей силе и славе в культуре, никогда не изучавшейся с этой точки зрения эмпирически, — вопрос праздный. Целью настоящей работы было отчасти вдохновить дальнейшие полевые исследования. Что может или не может выявить такое эмпирическое исследование, лично я не берусь предсказать. Но мне кажется, что отрицать существование проблемы, замаскировывать ее очевидно несостоятельным допущением и вычеркивать все то, что уже было сделано для ее решения, — значит оказывать медвежью услугу как антропологии, так и психоанализу.

Я указал на ряд противоречий и неясностей в психоаналитическом подходе на примере весьма любопытной работы доктора Джонса. Это следующие моменты: идея «вытесненного комплекса»; утверждение, что материнское право и незнание отцовства коррелируют друг с другом и вместе с тем независимы друг от друга; представление о том, что патриархат — это как причина Эдипова комплекса, так и счастливое его разрешение. Все эти противоречия, на мой взгляд, коренятся в учении о том, что Эдипов комплекс является vera causa [51] социальных и культурных феноменов, а не их результатом; что он возник в результате первобытного преступления и обрел в расовой памяти форму наследственных коллективных тенденций.

51

Истинная причина (лат.). — Примеч. пер.