Секс с чужаками

Я смотрела, как Дженнифер смотрит на свою дочь. Я подмечала тонкие морщинки, которые только начали прочерчивать нежную светлую кожу ее лица и на упругие черные волосы, собранные в узел у нее на макушке. На красный шарф (это я его подарила), обнимающий ее шею. На линию плеч. Хрупкие запястья. Дженнифер почувствовала, что я на нее смотрю, и поймала мою руку своими прохладными, сильными пальцами; сжала мое запястье. Мы так хорошо знали друг друга. Мы столь многое чувствовали одинаково; мы так понимали одна другую и так одна другой доверяли. Иногда я знала, что она собирается сказать, еще до того как она это говорила. Мы любили друг друга. Любовью равных, без чего-либо лишнего, романтического или невыразимого.

— Зебра.

— Зебра!

— Окапи.

— Окапи!

— Жираф.

— Жираф!

— Бизон.

Бизон. Американский степной бык. Отряд: Artiodactyla. Семейство: Bovidae. Могучее, кочевое, стадное рогатое пастбищное животное североамериканских равнин. Роскошные заросли густой, курчавой темно-коричневой шерсти покрывали его голову, холку и плечи; на остальных частях тела шерсть была покороче и светло-коричневой. Бык стоял, прочный и неподвижный, как гора; и однако он был теплой, живой горой, в нем не было ничего холодного или твердого. Я вспоминаю, как ребенком, когда мы ездили отдыхать всей семьей, я сидела на заднем сиденье автомобиля, глядя на сменяющиеся пейзажи и мечтала погладить далекие пушистые холмы. Что-то в этом создании — диком, но в то же время домашнем; чужом и одновременно знакомом — всколыхнуло во мне то забытое детское чувство. Если бы я его коснулась, думала я, если бы только я могла его коснуться, что-то непременно бы изменилось. Я бы что-то поняла и все стало бы по-другому.

Ширина его плеч. Изгиб рогов. Пружинистые колечки роскошной шерсти. Дикий, густой травянистый запах, повисший в воздухе, наполнял мои ноздри и я чувствовала, как солнце припекает мне загорелую спину, хотя было пасмурно.

— Бизон.

Рассказывают, что царица Пасифая полюбила белого, как снег, быка. Чтобы исполнить свое желание, Пасифая укрылась внутри пустотелой деревянной коровы, и таким образом ею был зачат ужасный Минотавр.

Хотела ли она этого — забеременеть от быка? Я понимала ее страсть, но не образ действий. Рассказ, который мы знаем, поведан не Пасифаей. Нам рассказывают об алчности Миноса, гневе Посейдона, хитроумии Дедала. Царица была лишь орудием, средством произвести на свет Минотавра. Когда ее страсть улеглась, поняла ли она, что ею было сделано и зачем? Не подумала ли она вдруг, когда было уже поздно, когда бык уже оседлал ее: но ведь я хотела вовсе не этого! Я хотела совсем другого! Или же она чувствовала, что победила, добилась своего? Испытывала ли она впоследствии удовлетворение? Прошло ли ее желание после того, как воля Посейдона была исполнена, или оно лишь ждало, безымянное и неутолимое, ждало случая, чтобы прорваться снова?

Нас уверяют, что любовь Пасифаи к быку была противоестественным влечением. Но что может быть естественного в любом желании, во всем, кроме того, что необходимо для сохранения жизни? Что означает — хотеть мужчину? Хотеть мужа?

Глядя в тот пасмурный день на бизона в зоопарке, отделенная от него расстоянием, временем, видовой принадлежностью, всем, что может отделять одно существо от другого, я испытывала не облеченное в слова, обнаженное желание. То было желание, которое невозможно назвать и, вероятно, невозможно исполнить. То было самое чистое, беспримесное хотение, какое я когда-либо знала, в этот единственный раз свободное от всех обычных ложных истолкований. Если бы это человек смотрел на меня через пустое пространство своим круглым, карим, неосмысленным глазом, я бы позвала его к себе домой. Я бы решила, что мои побуждения сексуальной природы — сексуальное желание, по крайней мере, можно удовлетворить — а если бы они простирались дальше, я воспользовалась бы словом «любовь». Я могла убедить себя, что брак возможен, и уж определенно я попыталась бы убедить его. Обладать им. Забыть, что это невозможно; забыть, что это желание по самой его природе нельзя удовлетворить.

Помни об этом, приказала я себе. А потом забыла и начала гадать, как же его зовут.

— Бизон?

— Муж.

II. Стремление

— Иногда я думаю, что мы их выдумали, — сказала я Руфинелле. — Мифические существа, созданные для мифического «Давным-давно».

Мы только что посмотрели старое кино об отношениях между мужчинами и женщинами — мужья, женщины-одиночки и жены — ужасная история, которая расшевелила чувства, забытые более чем на тридцать лет. По крайней мере мною. Я не знаю, что чувствует Руфинелла: ей, кажется, кино понравилось. Хотя, учитывая, сколько раз она наклонялась ко мне и спрашивала громким шепотом, кто здесь мужчина, а кто женщина, я не знаю, что же ей понравилось и много ли она поняла. Руфинелла смотрит на меня с недоверием.

— Что такое? Ты примкнула к ревизионистам? Собираешься признаться, что все это время ты участвуешь в заговоре? Ты, значит, врала своим студентам все эти годы, утверждая, что миф — это история?

— Никаких заговоров, — возражаю я. — Я всегда говорила им правду в моем понимании, но иногда я сомневаюсь — а что я, собственно, понимаю? Сколь многое из того, что я помню, было на самом деле? Существует ли он в действительности, этот другой… пол? Похожий на нас, однако совсем другой? Посмотреть повнимательнее, так все детали настолько невероятные!

— Но ведь ты говорила, что у тебя был один.

— Про них так не говорят, «у тебя был», как про вещи…

— В кино люди говорили именно так. И от тебя я тоже слышала — ты всегда говорила, что у тебя был муж. Что ты теперь утверждаешь — что у тебя муж не было?

— Мужа, — машинально поправляю я, как положено преподавателю. — О да, у меня был муж… и отец, и брат, и любовники, и мужчины-коллеги… По крайней мере, мне так кажется. Когда я их вспоминаю, мне не кажется, что они так уж сильно отличались от женщин, которых я знала тогда же. Они не были странными, вымирающими созданиями… они были просто людьми, которых я знала. Другими людьми, понимаешь? Мне было двадцать восемь лет, когда мужчины ушли. Я прожила без мужчин дольше, чем жила с ними. То, что я помню, почти похоже на сон.

— Если это был сон, значит, его видели и все остальные, — замечает Руфинелла. — И потом, существуют доказтельства: ведь они — или, по крайней мере, их тени — есть в кино, видеофильмах, в газетах, в книгах… Они были на самом деле; если судить по оставленным ими свидетельствам, так они были даже всамделишней, чем женщины.

— Тогда, может быть, они однажды проснулись в реальности и обнаружили, что все женщины исчезли.

— Ну, меня-то никто не видел во сне, — отвечает дочь моей лучшей подруги очень твердо. Когда мужчины исчезли, Руфинелле было два месяца. Поэтому не в пример ее собственной дочери у нее был отец, но помнить его или любого другого мужчину она никак не может. Хотя она пыталась вызвать эти воспоминания под гипнозом. По ее словам ей удалось проникнуть дальше своего рождения, к внутриутробному существованию. Она утверждает, что помнит тело своей матери. Но отца она вспомнить не может. Она так же не в состоянии вспомнить находившихся рядом мужчин, как и представить себе, каким образом существа, называвшиеся мужчинами, настолько решительно отличались от существ, именуемых женщинами, как о том твердят нам вся история и искусство.

Искусство — это метафора, а история есть искусство. Было языком, рассказывающие истории. Пытаясь истолковать реальность, мы ее в то же время преобразуем. Мы не умеем путешествовать во времени и познавать через это прошлое, мы можем лишь бесконечно пытаться пересоздать его. Как преподаватель (я уже почти на пенсии), я пытаюсь научить моих студентов понимать то, чего они никогда не узнают сами. Воображаемая реконструкция мест, которые больше не существуют. Они не могут туда попасть, но ведь и я не могу. Мои собственные воспоминания — это истории, которые я себе рассказываю.

Может быть, женщины выдумали мужчин, изобрели их, как в прошлом цивилизации изобретали богов, чтобы удовлетворить какую-то потребность. Группа историков-ревизионистов — они себя называют психоисториками — хотела бы заставить нас всех поверить, что не было никогда никакого «второго пола», никакой «другой» разновидности человеческих существ кроме нас самих. По их мнению, мужчины были культурным мифом. В конце концов, если они действительно отличались от нас, и непременно так же, как отличаются самцы животных, тогда почему мы, женщины, сохраняем способность к продолжению рода, способность зачинать и вынашивать детей без каких-либо приборов и ухищрений, описанных в иллюстрированных учебниках по человеческой сексуальности и в определенного рода фильмах?

Я слышала много умных и убедительных аргументов в пользу ревизионистской точки зрения на человеческую историю и временами мне кажется, что лишь наивное упрямство заставляет меня цепляться за то, что я якобы «помню». Однако аргументы в их пользу, которые сами они считают решающими, меня не убеждают.

Как все нормальные и разумные люди, они до сих пор, тридцать четыре года спустя, не могут примириться и едва могут поверить в странное исчезновение мужчин. За одну ночь; все сразу; в мгновение ока. Попросту их не стало. В действительности такого не бывает; так бывает лишь в снах. Есть поэтому некий утешительный смысл в том, чтобы заключить, что целый класс или род «мужчин» был сном. Ничто не исчезает, кроме иллюзий. Не было по всему миру никакого внезапного исчезновения, но лишь равно внезапное изменение восприятия. Мужчины перестали существовать, потому что мы перестали нуждаться делать вид, будто они существуют.