Секс в кино и литературе

– Да-да, – ответил он, а про себя подумал, что секрет сей довольно заурядный: как ещё должен себя вести немо­лодой, но и не старый супруг?

– Лайонел, ответь мне на один вопрос. К кому ушёл твой отец?

– К туземцам.

– Он стал жить с девушкой или с парнем?

– С парнем? Боже упаси! Разумеется, с девушкой. Ка­жется, он поселился в каком-то отдалённом уголке Бирмы.

– Даже в Бирме есть парни. По крайней мере, я про это слыхал. Но твой отец ушёл к туземке. Прекрасно. В та­ком случае, у него могли быть дети?

– Если и были, то они полукровки. Весёленькая перс­пектива, нечего сказать. Ты понимаешь, о чём я говорю. Моя семья – отцовская, я имею в виду, – ведёт родослов­ную на протяжении двух столетий, а мамин род восходит ко временам войны Алой и Белой розы. Это действительно ужасно, Кокос. <…>

– Отец умер?

– Если бы он был жив, разве я отправился бы на Вос­ток со спокойным сердцем? Он опозорил наше имя в тех местах. Потому-то мне и пришлось сменить фамилию, точ­нее, сократить её наполовину. Его звали майор Корри-Марч. Мы так гордились этой приставкой «Корри», и по­делом. А теперь попробуй произнести «Корри-Марч» перед Большой Восьмеркой, и увидишь эффект. <…>

– Ты на него похож?

– Хочу надеяться, что нет. Надеюсь, я не жесток, не безжалостен, не эгоистичен, не лжив, как он.

– Я вовсе не об этих второстепенных деталях. Я имею в виду: внешне ты на него похож?

– У тебя более чем странные представления о первостепенности. – Откуда мне знать? – он вдруг застеснялся. – Я был тогда ребёнком, а мама порвала после все его фотографии, какие только отыскала. Но я знаю, что он был стопроцент­ный ариец, и довольно о нём, и обо мне довольно.

– Был он тем, в ком искавшие покоя находили огонь, и огонь становился покоем?

– Я не имею понятия, о чём ты бормочешь. Хочешь сказать, что я и сам такой?

– Да”.

День закончился любовным признанием Лайонела:

“ – Я люблю тебя больше, чем могу вы­разить словами. – Лайонел вздохнул. Он испытывал не­изъяснимое счастье. – Ты должен иметь человека, который заботился бы о тебе,– нежно сказал он. – Я хотел бы остаться с тобой, но это невозможно. Вот если бы всё сложилось иначе… Ладно, давай спать.

Протянув руку к выключателю, он обнаружил, что забыл закрыть дверную задвижку. Последствия этого могли оказаться ужасными. – Какая беспечность с моей стороны, – рас­суждал он вслух. Дремоту как рукой сняло. Он оглядывал каюту, точно генерал поле битвы, чуть не проигранной по собственной глупости. Склонённая фигура была лишь час­тью каюты, перестав быть центром желаний. – Кокос, прости, я страшно виноват,– продолжал он. – Обычно ты любишь рисковать, на этот раз рисковал я. <…>

– Ну так выключи свет.

– Сейчас. Но от таких ошибок начинаешь чувствовать себя совершенно беззащитным. Меня могли отдать под трибунал.

– Могли ли, старик? – печально переспросил тот. – Не надо винить дверь, дорогой Лайон, – сказал он. – Я имею в виду, мы оба виноваты. Я знал всё это время, что дверь не заперта.

Он сказал это, надеясь утешить возлюбленного и вос­кресить в нём дивное начало ночи. Но более губительных слов он не мог произнести.

– Ты знал?! Но почему не сказал?

– Не было времени.

– Времени, чтобы сказать: «Запри дверь»?

– Да, не было времени. Я не сказал, потому что для таких слов не нашлось подходящего момента.

– Не нашлось момента, хоть я пробыл здесь целую вечность?

– А когда было? Когда ты вошёл? Тогда, что ли? Когда ты обнял меня, когда всколыхнул кровь? Это, что ли, под­ходящий момент для таких слов? Когда я лежал в твоих объятьях, а ты в моих, когда нас опаляла сигарета, когда мы пили из одного стакана? Когда ты улыбался? Мне надо было это прервать? Надо было сказать: «Капитан Марч, сэр, вы, кажется, забыли запереть за собой дверь». И когда мы говорили о том далёком корабле, о бедном милом Ма­лыше, которого я никогда не убивал и не думал убивать – о чём нам было говорить, как не о том, что давно минова­ло? Лайонел, нет, нет. Лев ночной, приди ко мне, раньше чем наши сердца остынут. Здесь нет никого, кроме нас, и только мы должны охранять друг друга. Заперта дверь, не заперта – какая разница. Мелочь.

– Это не было бы мелочью, если бы сюда заглянул стюард, – угрюмо проговорил Лайонел. – Для него это стало бы потрясением на всю оставшу­юся жизнь.

– Вовсе никаким не потрясением. Люди вроде него и не к такому привыкли. Просто он мог бы рассчитывать на более щедрые чаевые и поэтому был бы доволен. «Извините, господа…» Затем он удалился бы, а завтра мой секретарь наградил бы его чаевыми.

– Кокос, ради Бога! Ты порой такое несёшь! – цинизм отталкивал его. – Кажется, ты так и не понял, какому мы подвергаемся риску. Представь себе: за это меня могут уволить из армии.

– Представил, ну и что?

– Как это – ну и что? Чем я буду заниматься?

– Ты мог бы стать моим управляющим в Басре.

– Не слишком заманчивая перспектива. – Он и раньше не мог понять – когда над ним смеются, а когда гово­рят всерьёз, и это очень задевало его, а теперь случай с незапертой дверью приобрёл особую важность.

– Полагаю, ты не рассказывал про нас своему грязному пар­су?

– Нет. Нет, нет, нет, нет и нет! Удовлетворён?

– А стюарду?

– Не рассказывал. Только давал на чай. Подкупал всех. А иначе для чего нужны деньги?”

Вечер, так дивно начавшийся, завершился для Кокоса немыслимой катастрофой. Так вот отчего он испытывал страх: это было предчувствием беды!“Незапертая задвижка, маленькая змей­ка, которую не успели загнать в нору, – он предусмотрел всё, но забыл о враге, затаившемся у порога. Теперь запри хоть на три задвижки – им никогда не завершить движе­ние любви. Такое с ним иногда случалось, если он был чем-то сильно расстроен,– тогда он мог предсказывать ближайшее будущее. Вот и теперь он знал, что скажет Лай­онел, прежде чем тот заговорил.

– У меня разболелась голова от этого недоразумения, плюс ко всему я выпил лишнего. Хочу подышать свежим воздухом. Скоро вернусь.

– Когда вернёшься – это уже будешь не ты. И я, быть может, буду не я”.

Бродя по палубе, Лайонел решил впредь не рисковать своим будущим:“Какими порядочными и надёжными они казались – люди, к которым он принадлежал! Он был рождён одним из них, он с ними трудился, он намеревался взять себе в жёны одну из них. Если он утратит право общаться с ними, то он превратится в ничто и никто. <…> Он от случая к случаю на­вещал бордели, чтобы не выделяться из офицерской среды. Однако он не был так озабочен сексом, как иные его со­служивцы. У него не было на это времени: к воинскому долгу добавлялись обязанности старшего сына; доктор ска­зал, что периодические поллюции не должны его беспоко­ить. Впрочем, не спите на спине. Этой простой установке он следовал с начала полового созревания. А в течение последних месяцев он пошёл ещё дальше. Узнав о своем назначении в Индию, где его ждала встреча с Изабель, он стал относиться к себе с большей строгостью и соблюдал целомудрие даже в мыслях. <…> Ради Изабель, ради своей карьеры он должен немедленно прекратить опасные отношения. Он не стал задумы­ваться, как он до этого докатился и почему так сильно ув­лёкся. В Бомбее всё кончится, нет, всё кончится сейчас же, и пусть Кокос обревётся, если думает, что это поможет. Итак, всё прояснилось. Но за Изабель, за армией стояла другая сила, о которой он не мог рассуждать спокойно: его мать. <…> Он, её первенец, призван восстановить доброе имя семьи. Он сплюнул за борт. И обещал ей: «Больше никогда». Слова пали в ночь, как заклинание”.