Секс в кино и литературе

Счастлив ли Миша? И да, и нет. Ведь его ежедневная унизительная каторга не даёт ему того удовлетворения, которым сопровождается самая обычная половая близость. Однако, выполнение навязчивого ритуала, сходного с действиями заводной куклы (то что сексологи называют аддиктивностью поведения и его ритуализацией), приносит Мише своеобразное облегчение, словно он выполняет кем-то заданную программу.

Если жертвой педофилов становится обычный здоровый ребёнок, то вред, наносимый совращением, не слишком велик. Именно так, без особых последствий для их дальнейшей жизни, воспринимало большинство девочек развратные действия Ж.

Достаточно нейтральными могут быть эмоции и мальчика, ставшего жертвой совращения. Таковы воспоминания одного подростка из романа американского писателя Майкла Тёрнера. В возрасте шести лет его совратил их сосед Биллингтон. “Мистер Биллингтон просовывает руку через щель в заборе. В руке – корневище лакрицы; Биллингтон покачивает им как маятником. Я спрашиваю его, можно ли мне взять корень, и он отвечает, что да. Я протягиваю руку, но он с коротким смешком быстро его убирает и говорит, что я должен сначала помочь ему кое-что выяснить. Я спрашиваю, что именно. Он говорит, что у одного его знакомого мальчика проблемы с попкой и что он, мистер Биллингтон, читал в газете, что лакрица очень помогает в таких случаях. Это для меня новость. Кроме того, у меня никогда не было проблем с попкой. О чём я и говорю ему. Он отвечает, что рад слышать это и даст мне лакрицу, если я покажу ему, как выглядит здоровая попа. Потому что когда он увидит, как выглядит здоровая мальчишеская попа, он сможет помочь тому мальчику. Я спрашиваю, почему этот мальчик не сходит к доктору, чтобы его вылечили. Биллингтон объясняет, что семья мальчика слишком бедна и не может себе позволить визит к доктору. Я думаю про себя, что это звучит разумно, и, поскольку очень люблю лакрицу, спрашиваю мистера Биллингтона, что именно от меня требуется. Всё, что я должен сделать, отвечает он, – повернуться к забору спиной и спустить штанишки. Он говорит, что это очень просто. Так я и делаю: поворачиваюсь задницей к забору и спускаю штаны.

Мне нравится прикосновения его рук, как они щекочут мою попу, потом спускаются вниз и играют моим пенисом. Мне нравится, как они трогают мой анус. Потом мистер Биллингтон говорит мне, что собирается смочить палец и ввести его внутрь, чтобы почувствовать, какова здоровая попа изнутри. Это тоже оказывается приятно. Потом он предлагает мне повернуться и просунуть руку через изгородь. Я просовываю руку и прикасаюсь к чему-то живому, очень приятному на ощупь. Я спрашиваю, что это, и мистер Биллингтон говорит, что это животное, которое он выписал из Австралии. Когда оно просыпается, говорит он, оно становится похоже на сосиску. Я говорю, что хочу посмотреть на него. Он отвечает, что сейчас неподходящее время, но если я буду себя хорошо вести, он как-нибудь покажет мне его изображение, а потом, если оно мне понравится, то, может быть, он позволит мне взглянуть на него и даже поцеловать”.

Из романа известно, что это детское приключение не сказалось каким-то роковым образом на дальнейшей жизни его героя. Не исключено, что писатель просто-напросто придумал всю эту историю. Но она, как и история с Ж., удивительно точно отражает реальность, высвечивая два существенных аспекта педофилии: во-первых, великолепное знание детской психологии педофилами, а, во-вторых, тот факт, что совращение не воспринимается обычными детьми как серьёзное психотравмирующее событие.

Последнее особенно характерно для мальчиков. Врачи, принимающие участие в судебно-медицинской экспертизе подобных преступлений, порой поражаются, насколько полно и быстро потерпевшие, если они не достигли подросткового возраста, вытесняют из своего сознания воспоминания о случившейся с ними беде, даже если имело место прямое насилие. Важным условием при этом, является однократность преступления; если оно принимает систематический характер, невротическое развитие ребёнка почти неизбежно.

С подростками дело обстоит по-разному: всё зависит от характера насилия, числа участников преступления, выраженности садистского компонента в сценарии полового контакта, наличия или отсутствия гомосексуальной ориентации потерпевшего и т. д. Но общая закономерность сохраняется и для них: мальчики реагируют на изнасилование гораздо меньшими переживаниями, чем девочки. Девочки-подростки, как правило, воспринимают его как очень тяжёлую психическую травму. Вину за происшедшее они приписывают самим себе, ошибочно считая, что сами вызвали беду своими скрытыми желаниями и эротическими фантазиями. Поэтому изнасилование приводит к развитию у них невротической (чаще всего депрессивной) реакции.

Девочки же, страдающие, подобно Аннабелле, повышенной нервной возбудимостью, реагируют на совращение взрослыми, а тем более на изнасилование, часто парадоксально. Подобно Мише, они могут испытывать влечение и даже благодарность к своему совратителю. Вместе с тем, всё происшедшее с ними отразиться на их судьбе особенно болезненно: их сексуальность отныне приобретает девиантный и притом аддиктивный (навязчивый) характер. Высокой готовностью к сексуальной разрядке обладает, по-видимому, и та девочка, о которой с восторгом рассказал Ж. Для неё эпизод совращения вряд ли пройдёт бесследно; возможно, у неё сформируется влечение к пожилым мужчинам (девиация по типу геронтофилии).

Очевидно, что дети обоих полов, страдающие синдромом низкого порога сексуальной возбудимости, вне зависимости от их сексуальной ориентации, больше всех других нуждаются в защите от растлевающего влияния старших детей и тем более взрослых.

С учётом всего сказанного, легче понять особенности героев набоковского романа, Г. Г. и Лолиты, а также характер их переживаний.

Психологические особенности Лолиты

В отличие от любовной пары, Г. Г. и Аннабеллы, Лолита была вполне нормальной, хотя и педагогически запущенной девочкой. Её бедой с раннего детства была ненависть матери, удивившая и возмутившая Г. Г. Девочка, лишённая любви, искала её у взрослых мужчин, способных заменить ей покойного отца. К этому чувству примешивался и протест против матери по типу комплекса Электры. На первых порах это способствовало её сближению с Г. Г. и даже спровоцировало её на эротические игры с ним.

И раннее начало половой жизни с Чарли, и бесшабашное поведение в постели с отчимом – всё это проявления реакции протеста, менее всего продиктованные сексуальными потребностями самой Лолиты. Надо учесть, что роман Набокова относится ко временам, далёким от сексуальной революции. Даже сейчас в возрасте двенадцати лет половой опыт получают менее 5 % девочек, да и то, почти исключительно под давлением гораздо более старших партнёров.

Когда роман увидел свет, поведение его героини казалось психопатическим почти всем читателям. Но, разумеется, ни о каком уродстве характера Лолиты речь не идёт. От природы она была разумной, покладистой, даже одарённой девочкой. Она не сразу распознала принудительный характер секса, навязанного ей отчимом, но, как только это произошло, наступил полный крах авторитета Г. Г. Его любовь, воспринимаемая Лолитой как сексуальное принуждение, лишь усиливала её негативизм. Психотравма, полученная ею, имела затяжной характер и привела к невротическому развитию девочки, тормозя её психологическое и сексуальное становление.

Семейные беды педофила

В своей реакции протеста Лолита отвергала все психосексуальные и душевные ценности Г. Г. Нежность она считала фальшью и глупостью. “Никогда не вибрировала она под моими перстами и визгливый окрик (“что ты, собственно говоря, делаешь?”) был мне единственной наградой за все старания её растормошить. Чудесному миру, предлагаемому ей, моя дурочка предпочитала пошлейший фильм, приторнейший сироп. Подумать только, что выбирая между сосиской и Гумбертом – она неизменно и беспощадно брала в рот первое”, – жалуется её любовник. Все попытки привить ей интерес к литературе, встречали упорное сопротивление. “Мне удавалось заставить её оказывать мне столько сладких услуг – перечень их привёл бы в величайшее изумление педагога-теоретика; но ни угрозами, ни мольбами я не мог убедить её прочитать что-либо иное, чем так называемые книги комиксов или рассказы в журнальчиках для американского прекрасного пола. Любая литература рангом повыше отзывалась для неё гимназией” , – сокрушался наивный Г. Г. Он не понимал, что именно её вынужденная уступчивость в оказании “сладостных услуг” , сводила на нет все его педагогические усилия в области литературы.

Своими успехами Лолита была обязана кому угодно, но только не Г. Г. – теннису её обучил специально нанятый тренер; удачи в актёрском мастерстве пришли к ней с работой над пьесой Куильти. Скитальческая жизнь вызывала у неё тоску и упрёки в адрес своего “папаши” (“…она спросила меня, сколько ещё времени я собираюсь останавливаться с нею в душных домиках, занимаясь гадостями и никогда не живя как нормальные люди” ). Ей, познавшей самые скрытые стороны взрослой жизни, вскоре стала ненавистной школа. Оседлое существование с Г. Г. также уже не привлекало девочку. “Уехать и никогда не вернуться, – потребовала она у отчима.– Найдём другую школу. Мы уедем завтра же. Мы опять проделаем длинную прогулку. Только на этот раз мы поедем куда я хочу, хорошо?” За этим “куда я хочу ” скрывался план измены и побега; но её доверчивый любовник пока ещё ничего не подозревал.

Как им всё-таки удалось прожить вместе два года? Жизнь с Лолитой сделала влюблённого Г. Г. изобретательным и терпеливым, способным в какой-то мере ослабить реакцию протеста его малолетней любовницы. “Ежеутренней моей задачей в течение целого года странствий было изобретение какой-нибудь предстоявшей ей приманки – определённой цели во времени и пространстве – которую она могла бы предвкушать, дабы дожить до ночи. Иначе костяк её дня, лишённый формирующего и поддерживающего назначения, оседал и разваливался. Поставленная цель могла быть чем угодно – маяком в Виргинии, пещерой в Арканзасе – всё равно чем, но эта цель должна была стоять перед нами, как неподвижная звезда, даже если я и знал наперёд, что когда мы доберёмся до неё, Лолита притворится, что её сейчас вырвет от отвращения”.