Сексот поневоле

— Садитесь, гостенек, — волновалась хозяйка, передвигая тарелки с закусками в другой, по ее мнению, более привлекательный порядок. — Присаживайся, Васильич…

Но хозяин не торопился разливать водку. Он то и дело поглядывал в темное окно, прислушиваясь к собачьему бреху. Чего и кого он ожидает?

— Не обижайся, Димитрий, потерпи малость, Пригласил я на ужин Валеру с Серегой — вот-вот заявятся… Больше за столом народу — ядреней веселье… Люблю, когда полон стол и полно за столом. Пока послушай еще одну побасенку… Любил мой Родька веселье, ох, и любил же…

Кладовщик принялся разматывать очередной клубок еще одной истории. Рассказывал азартно, размахивая руками, смеясь над глупыми положениями, в которых оказывался его герой. Хозяйка неодобрительно поглядывала на мужа, но помалкивала — не годится женщине критиковать «самого», ставить его в неловкое положение перед гостем.

Я не слушал Никифора Васильевича. До чего же некстати сегодняшняя встреча с Курковым и Сичковым. Завтра — ради Бога, можно и повидаться и потолковать, но только не этим вечером, когда уже запланировано сближение с кладовщиком. И запланировано не только мною, но и Малеевым.

Трещат о нашем высоком уровне образования — по радио, телевизору, в газетах, журналах, в многочисленных докладах и выступлениях. Будто упорно вдалбливают: мы самые лучшие, мы самые, самые…

Не знаю, как в области точных наук, а вот в сфере человекознания все мы — сплошные неучи. И я, и Арамян, и Родилов, и все инженеры УНР, неважно, какие должности они занимают и сколько лет оттрубили на стройках.

В институтах накачали нас самыми передовыми знаниями в области инженерных наук… Отлично! Но на стройки мы пришли телятами, приученными питаться одним молоком из материнского вымени. Поэтому в первые годы и тыкались, будто слепые щенята, набивали себе синяки и шишки.

Лично у меня первой наукой стало исчезновение двух вагонов пиломатериалов. Взяли умные воришки, и накололи наивного мальчишку в звании мастера, сами поживились и преподали молокососу урок на будущее.

Спасибо им огромное! Именно с этой покражи я и начал проходить курс человекознания. В нашу быстроменяющуюся эпоху она, эта наука, важнее всех остальных, без нее на стройке, к примеру, делать нечего — быстро окажешься за решеткой или, испугавшись, переквалифицируешься в рубщика мяса либо дворника…

В основе строительного человекознания лежат три кита: хитрость, отсутствие брезгливости и нахальство. Все остальные детали — второстепенны.

Только сейчас я начал понимать, что в тридцать лет остался всего-навсего старшим лейтенантом только по одной причине — не научился великой науке человекознания. Тот же Дятел, моего возраста — уже майор, успешно пойдут дела на особом участке — станет подполковником. А я так и буду носить на погоне три крохотных звездочки, с ними меня, как офицера без перспективы, отправят в запас… Старлей запаса — как звучит, а? Со смеху помереть можно…

Но все эти рассуждения о своей наивности и глупости я привожу только в общем плане, без привязки, как говорит Анохин, к определенному ориентиру. Зато усвоил твердо: без «трех китов» человекознания сексота не может быть. Он либо откажется от «почетного звания», либо так испортит порученное ему дело, что его с треском вышибут прочь. Без выходного пособия и почетной грамоты.

Вот и я принадлежу к числу подобных глупцов. Какой же мне применить хитрый прием для того. чтобы втереться в доверие к Никифору Васильевичу?

Семилетнее пребывание на стройке помогло — всё же, я отыскал такой прием. Лишь бы запоздали неожиданные гости, лишь бы Курков, увлекшись любимой резьбой по дереву, перестал поглядывать на часы. Пусть Дятел примется в очередной раз воспитывать Сичкова — тогда раньше, чем к десяти вечера мастер не освободится…

— … осушил Родька пятый жбан пива и окосел Пиво, скажу я тебе, забористое у хранцузиков, особо, если потреблять его с коньячком…

— Умный мужик, наверно, был Родька! — перебил я рассказчика. Тянуть и дальше время было опасно, — Типа тех хитрецов, что вчерашней ночью подбирались к нашему складу…

Кладовщик так резко остановил свое повествование, что слова перестали вылетать из его рта, но губы всё ещё шевелились. Некоторое время он непонимающе оглядывал невинную мою физиономию, потом спросил:

— Енто, какие хитрецы, Данилыч? Неужто ограбили?

— Не успели. Джу помешал. Удирали так, что — пыль столбом. Их счастье — собака хромая, будь она здоровая — положила бы их рядышком…

— И кто енто был? Ты, небось, узнал?

В голосе — непонятная тревога. Словно кладовщик беспокоился не о сохранности порученного его заботам строительного добра, а о том — узнал ли я грабителей. В этом его беспокойстве, как это ни странно звучит, я не ощутил ничего непонятного — прежние мои подозрения всё больше и больше находили реальную почву.

— Темно было… Конечно, что-то знакомое в фигурах грабителей распознал, — подкинул я кладовщику тему для дальнейших размышлений. — Но точно сказать не могу. Ошибусь — обижу честных людей…

— Честных? Ты уж скажешь, Димитрий, — похоже, стал успокаиваться старик. Но тут же снова насторожился, Можеть слыхал, о чем трепались злодеи? Ночью-то голоса далеко разносятся…

— Так, немного… О какой-то лодке речь шла, .. Наверно, собрались на рыбалку, а на чем плыть не знали. Слава Богу, что ничего у грабителей не получилось. Я сегодня всех наших сторожей проинструктировал. Поэтому и вам сказал…

— Спасибо, Димитрий, век стану благодарить, старухе накажу поклоны за тебя перед иконой отбивать… Слышь, Дормидонтовна ?

— Слышу, слышу, Васильич. И свечечку во здравие в храме Божьем поставлю, и молитвы закажу…

Помолчали. Никифор Васильевич прошелся по горнице, подошел к окну, загородившись ладонью от света, оглядел подворье. Будто там, за кустами, спрятался Курков, а за бочкой для дождевой воды стоит Сичков… Смешно!

— И часто вы такие пиры задаете, — кивнул я на богато накрытый стол. — Небось, каждую субботу?

— По всякому, — доброжелательно ответил хозяин. — Бывает, что и в будни заглядывают гости… Помню, когда придушили Катьку-секретчицу, Валера пожаловал …

Я почувствовал — не хватает воздуха. Образ Никифора Васильевича начал светлеть, будто с него уже снято ложное обвинение, зато в моих ушах зазвенело: «Сичков, значит, все же, Сичков». Вот он, тот самый случай, за которым я так долго гонялся! Только бы не упустить, узнать детали. И не показать своей взволнованности…

— Неужели, был пьян… Сичков?