Сексуальная жизнь Катрин М

Никакая сила на свете не могла прервать размеренного ритма чресел, движущихся с целеустремленностью насекомых.

Вечера, которые устраивал Виктор в дни своего рождения, более всего поражали мое воображение. Вход в его владения оберегали охранники с собаками, постоянно переговаривавшиеся о чем-то по рации, а толпы разряженных гостей наводили на меня робость. Некоторые женщины были одеты специально для праздника: на них были прозрачные блузки и просвечивающие платья. Я им завидовала и все время, пока прибывали гости, немедленно подхватывавшие бокал шампанского и устремлявшиеся в самую гущу толчеи, держалась в стороне. Можно сказать, что неловкость исчезала только вместе с брюками или платьем — моей самой удобной одеждой была надежно защищающая нагота.

Архитектура места, где проходили эти празднества, была в высшей степени забавной — она до крайности напоминала убранство в то время весьма популярного магазина «Ля Гаменри» [1] на бульваре Сен-Жермен. Так же как и в магазине, только более значительных размеров, перед моими глазами появлялся грот с множеством укромных уголков, отделанный под белый мрамор. Грот располагался на нижнем этаже, и источником освещения служил рассеянный свет, исходивший из бассейна, находившегося прямо над нашими головами. Дно бассейна было абсолютно прозрачным, и надо мной, как на гигантском телевизионном экране, проплывали тела купающихся. Мои перемещения в гроте были сведены к минимуму. По сравнению с первым опытом в компании лионских приятелей изменился лишь масштаб, все остальное осталось прежним. Эрик, подчиняясь бог весть какому смутному неписаному правилу, собственноручно раздевал меня и демонстративно водворял на одну из кушеток в каком-нибудь алькове. Иногда он начинал целовать и гладить меня, однако очень скоро его сменял кто-нибудь другой. Я лежала на спине в течение почти всего вечера и весьма редко меняла положение, возможно, потому, что другую распространенную позицию — женщина, сидящая на члене партнера, — сложно назвать удобной в ситуации, когда партнеры беспрестанно сменяют друг друга, к тому же она предполагает некоторый градус интимной близости между мужчиной и женщиной. Меня окружали несколько мужчин, и, в то время как кто-то из них, откинувшись назад для лучшего обзора, усердно трудился над моим влагалищем, я принимала ласки остальных. Меня растаскивали по кусочкам. Чья-то рука, не прерываясь, осуществляла круговые движения в области лобка, в то время как руки соседей блуждали, чуть касаясь, по всему телу, задерживаясь время от времени на груди, дразня соски… Такие ласки — в особенности когда на смену ладоням приходят члены, трутся головками о груди и гладят лицо — доставляли мне особенное удовольствие, превосходившее по интенсивности чувства, испытываемые собственно во время проникновения члена во влагалище. Мне нравилось временами ухватить проплывающий перед глазами член, направить его в рот и скользить по головке губами, ожидая момента, когда его нетерпеливый сосед с другой стороны не начнет требовательно тыкаться мне в напряженную шею, и тогда, выпустив изо рта первый, тут же подхватить губами второй. Или держать один в руке, а второй во рту. Мое тело тянулось и раскрывалось — в гораздо большей степени, чем под кавалерийским натиском дубины, орудующей у меня между ног, — навстречу таким прикосновениям, привлеченное их мимолетностью и переменчивостью, в то время как от беспрестанного (иногда длящегося более четырех часов кряду) долбления мне остались в основном воспоминания об онемевших бедрах — тем более что большинство мужчин предпочитает во время совокупления держать ноги партнерши разведенными как можно шире, для того чтобы получить лучший обзор и возможность загонять свой инструмент поглубже. Когда последний член покидал мои чресла и меня наконец оставляли в покое, я приходила в себя и понимала, что участи бедер не избежало и влагалище. Я испытывала неизъяснимое пленительное упоение, ощущая его задубевшие, отяжелевшие и болезненно отзывающиеся на каждое движение стенки, которые сохраняли, казалось, память о прикосновении каждого члена в отдельности.

1

Gamineric (фр.) — ребячество, шалость, озорство.

Положение активного паука в центре паутины вполне мне подходило. Однажды — это было не у Виктора, а в сауне на площади Клиши — мне случилось провести целый вечер, не покидая глубокого кресла, в то время как половину комнаты занимала огромных размеров кровать. Моя голова, а точнее, рот находился в точности на уровне, требуемом для осуществления беспрерывного минета, а руки на подлокотниках не знали покоя и дрочили по два члена одновременно. Ноги были задраны выше плеч, так что участникам, достигшим достаточно высокого уровня возбуждения, не составляло никакого труда продолжить во влагалище.

Я очень плохо потею, но зачастую с меня ручьями тек пот сменяющих друг друга мужчин, смешиваясь с полузасохшими ручейками спермы, покрывавшими тело, волосы и особенно бедра, ведь во время сеансов группового секса участникам доставляет особенное удовольствие эякулировать в уже заполненное спермой влагалище. Иногда, аргументировав побег необходимостью отлучиться в туалет, мне удавалось ненадолго вырваться из плотного кольца трахающихся и наскоро помыться. Ванная комната в доме Виктора была залита неярким голубоватым светом, который не резал глаз и окутывал предметы прозрачной дымкой. Всю стену над ванной занимало зеркало, и тонущие в нем смутные очертания комнаты, погруженной в светящийся полумрак, дополняли ощущение обволакивающей мягкости. Из зеркала на меня смотрело мое собственное тело, и я с удивлением констатировала, что оно несколько меньше, чем я его себе представляла еще несколько мгновений назад. В этой комнате совокупления проходили в значительно более спокойном ритме, и именно здесь я могла надеяться услышать настоящий комплимент в свой адрес — матовая кожа, искусство работать ртом и т. д., - который приобретал совершенно иное значение, чем доносившиеся из-под груды переплетенных тел отрывочные сведения на мой счет, напоминавшие, скорее, обрывки переговоров врачей и ассистентов, совершающих ночной обход по больнице, которые больной смутно слышит сквозь завесу сна.

Биде, холодная струя на разверстое закоченелое влагалище. Однако даже в такие минуты мне не часто удавалось побыть в одиночестве: редкий гость, забредший передохнуть в ванную комнату, не пользовался удобным случаем и моим положением и не приставлял мне ко рту свой несколько размягченный, но вполне работоспособный член. И сколько раз я, не успев толком помыться и прийти в себя, уже опиралась о раковину, обеспечивая удобный подход очередному усталому члену, который тем не менее находил в себе силы обрабатывать влагалище в течение еще нескольких минут. Всякий раз, когда член проскальзывает меж половых губ, чтобы на долю мгновения задержаться там, прежде чем погрузиться в бесконечную (теперь мне это доподлинно известно) глубину, раскрывая их, расталкивая и разъединяя, я испытываю чувство ни с чем не сравнимого удовольствия.

Мои сексуальные партнеры всегда были очень внимательны и предупредительны, и мне ни разу не пришлось пострадать от их неловкости или грубости. Достаточно было просто сделать знак — нередко при помощи Эрика, который всегда оказывался поблизости в нужный момент, — и дать понять, что я устала или хочу сменить положение, как меня немедленно оставляли в покое. Отношение ко мне во время сеансов группового секса можно охарактеризовать как холодную, почти равнодушную учтивость, и такое положение дел прекрасно меня устраивало, так как я тогда была очень молода, стеснительна и неловка в общении. Ночные обитатели Булонского леса представляли собой очень смешанное во всех смыслах этого слова общество, и, кажется, мне приходилось встречать там мужчин, которые были еще более пугливы и застенчивы, чем я. Я не помню лиц (я редко видела лица), но не раз ловила на себе выжидательные, а иногда и удивленные взгляды. Здесь можно было встретить завсегдатаев, которые знали Булонский лес как свои пять пальцев, занимались организационными вопросами и направляли «течение вечеринок» в нужное русло, непостоянных посетителей, то появляющихся, то исчезающих, а также тех, кто довольствовался скромной ролью зрителей. Несмотря на неослабевающие усилия Эрика, направленные на то, чтобы разнообразить наши сеансы (всякий раз я сопровождала его с некоторым опасением), и на то, что обстановка и участники кардинально менялись от раза к разу, моим самым большим удовольствием оставалось отыскивать в этих неизвестных новых ситуациях старые, давно знакомые рефлексы и устанавливать привычные связи.

Вот особенно яркий пример. Я лежала на одной из этих в особенности шершавых бетонных скамеек, поверхность которых усеяна каменной крошкой. Мы образовали группу: моя голова была зажата между животами трех или четырех мужчин, которым я делала минет, при этом краем глаза я наблюдала мелькание светлых пятен — вибрирующие на членах, словно пружины, руки тех, что образовали второй круг в области моих бедер. Несколько теней клонились из темноты. В тот момент, когда с меня начали снимать одежду, раздался лязг и грохот — неподалеку случилась авария. Меня оставили. Дело происходило в глубине одной из искусственных рощиц, раскиданных вдоль бульвара Адмирала Брюи, недалеко от ворот Майо. Помедлив некоторое время, я поднялась и присоединилась к столпившимся у изгороди зрителям. Мини-«остин» врезался в столб посреди бульвара. Кто-то сказал, что внутри находится молодая женщина. Вокруг машины металась маленькая собачка. Столб, машина — все тонуло в странном бело-желтом свете. По всей вероятности, довольно скоро послышались звуки сирен машин «скорой помощи», так как я вернулась на скамейку, и, словно пространство внутри рощицы было эластичным, круг вновь сомкнулся вокруг моей головы, актеры вернулись на сцену и приготовились играть с того места, где их неожиданно прервали. Участники обменялись несколькими фразами по поводу аварии, которая, казалось, пролила неожиданный свет на соединяющие их тайные узы, и я в этот момент получила возможность ощутить знакомое, но эфемерное чувство принадлежности к маленькой, связанной общим делом компании соратников и сообщников. Те парадоксально редкие для Булонского леса случаи, когда мне удавалось принять участие в самых обычных мимолетных разговорах или делать самые обычные, будничные вещи — которые в этом месте странным образом стушевывают и одновременно подчеркивают особенный характер необычнейших встреч, — доставляли мне несказанное удовольствие. Однажды вечером, посреди почти пустынной площади недалеко от ворот Дофин, в свете фар мы заметили двух черных мужчин необычайно высокого роста, которые жались к краю тротуара и имели вид безнадежно заблудившихся людей, ждущих на пустынной улице спального района автобус, который никогда не придет. Они привели нас в маленькую мансарду неподалеку. Комната была узкая, кровать тоже. Они взяли меня по очереди. Пока один был на мне, второй спокойно сидел рядом, не пытаясь присоединиться. Просто смотрел. Оба двигались медленно, у обоих были длинные члены — мне с тех пор никогда не встречались органы таких размеров, — которые тем не менее не были особенно толстыми, и мне не было нужды широко раздвигать ноги, для того чтобы они с легкостью проникали во влагалище. Они были как братья-близнецы. Два совокупления, перетекающие одно в другое в маслянистом потоке неспешной ласки. Их движения отличались особенной точностью, и я наслаждалась бесконечными сантиметрами кожи двух огромных черных тел. В этот раз я полностью прочувствовала каждый момент долгого терпеливого бурения. Пока я одевалась, они болтали с Эриком о нравах обитателей Булонского леса и о своей работе — они были поварами. Перед нашим уходом оба от всей души поблагодарили меня, как искренние, радушные хозяева, и я до сих пор храню об этой встрече самые теплые воспоминания.

«У Эме» гости не были столь тактичны и предупредительны. Это был весьма популярный в то время клуб эшанжистов [2] , где нередко можно было встретить даже иностранцев, прибывших специально с целью провести в клубе несколько дней. Спустя много лет после того, как клуб прекратил свое существование, Эрик не переставал поражать мое воображение бесконечными перечислениями громких имен богачей, звезд театра, спорта и эстрады, которых я могла бы там повстречать, если бы знала куда смотреть. В эпоху, когда мы были частыми гостями клуба, на экраны вышел фильм, пародировавший нравы века сексуальной революции. В нем была такая сцена (имевшая место в клубе, интерьеры которого очень напоминали декорации «У Эме»): несколько мужчин теснились вокруг стола, где возлежала женщина, единственной видимой частью тела которой являлись комично дрыгающиеся задранные ноги, обутые в высокие зашнурованные сапоги. В то время действительно была мода на такие сапоги, влияния которой не избежала и я, и мне не раз приходилось лежать на каком-нибудь столе обнаженной, но обутой тем не менее в эти самые сапоги (их было мучительно долго расшнуровывать), задирая ноги к небесам. Принимая все это во внимание, я тешила себя честолюбивой мыслью о том, что, вполне возможно, именно мой минималистский наряд и болтающиеся над мужскими головами ноги послужили источником вдохновения режиссера.

2

Эшанжисты — люди, обменивающиеся сексуальными партнерами. (Прим. ред.).

С беспримерным удовольствием, которое я испытывала во время продолжительных сеансов «У Эме», разложенная на краю большого стола, ослепленная резким светом качающейся лампы, освещавшей мое тело, словно бильярдное сукно, может сравниться только переполнявшее меня отвращение к путешествию, которое необходимо было проделать, чтобы туда попасть. Клуб находился далеко от Парижа, и, прежде чем оказаться под ярким светом лампы на столе, было необходимо пересечь жуткую темень леса Фос-Репоз, затем долго искать нужный дом, стоявший в глубине палисада, до боли напоминавшего мне его собратьев из пригорода, в котором я провела детство. Мне кажется, что для Эрика было большой радостью придумывать всяческие сюрпризы и неожиданности, поджидавшие меня затем в течение вечера, поэтому я никогда ничего не знала заранее о программе каждого конкретного сеанса. Так он создавал «романтическую» атмосферу. Впрочем, я играла свою роль, не задавая лишних вопросов. Но всякий раз, когда я понимала, куда именно мы направляемся, то ничего не могла поделать с непрестанно теребившим меня чувством легкой тревоги при мысли об ожидающей меня встрече с совершенно незнакомыми людьми, которая выдернет меня из кокона привычной действительности и реальности моего повседневного «я», а также — об огромной усталости, неизбежно наваливающейся на меня в конце. Это состояние родственно испытываемым мною чувствам в преддверии прочтения лекции — я знаю, что в такие минуты нахожусь в состоянии максимально-интенсивного сосредоточения и целиком во власти аудитории. У погруженной в полумрак публики в зале, точно так же как у мужчин в клубе, нет глаз, отсутствует лицо и, словно по мановению волшебной палочки, протянувшийся между тревогой «до» и усталостью «после» период полной опустошенности проходит незамеченным.

Чтобы попасть в первый зал, необходимо было пересечь бар. Я не помню, чтобы кто-нибудь хотя бы однажды трахал меня там, несмотря на то, что образы рук, исподтишка лапающих мои ягодицы, расплющенные на высоком табурете, угол которого впивается между губами влагалища, с давних пор являются неотъемлемой частью моих эротических фантазий. У меня почти не осталось воспоминаний об обстановке в баре (смутные картины: какие-то женщины, взгромоздившиеся на стулья у стойки, оголенные ляжки, ягодицы, задранные платья…). Мне нужно было попасть в один из залов и занять свое место на одном из столов, как я уже говорила. Залы были совершенно пусты: голые стены, ни стульев, ни банкеток — только грубо сработанные деревянные столы и лампы над ними. Там я оставалась по два-три часа. Мизансцена не менялась: руки гуляли во всех направлениях по моему телу, я крутила головой направо и налево, хватая ртом подставленные члены, в то время как другие члены теснились у моего живота. За один вечер через мой стол могло пройти до двадцати человек. Позиция, в которой женщина лежит на столе таким образом, что ее лобок находится в точности на уровне члена стоящего мужчины, является для меня наиболее удобной и привлекательной. Влагалище полностью раскрыто, мужчина без труда вставляет член в горизонтальном положении, получает полную свободу движений и может долбить сколь угодно долго и сколь угодно глубоко. Мне случалось претерпевать натиски такой интенсивности, что единственным шансом избежать катастрофического падения со стола было уцепиться что есть сил за края, что, однако, ничуть не гарантировало избавления от ставшей, можно сказать, незаживающей ранки на спине, в области копчика, явившейся результатом постоянного трения о шершавые доски. В конце концов клуб «У Эме» закрылся. Я помню, как во время нашего последнего посещения грузно облокотившийся на стойку бара Эме орал на жену. Что-то о полиции и повестке. Мы сочли за благо ретироваться с обещанием зайти в другой раз, и Эме окончательно разбушевался, обвинив напоследок полицию в распугивании клиентов.

Тот вечер мы закончили в «Глицинии», и это было мое первое посещение легендарного места, источника вожделения и зависти дней нашей юности, когда я, Клод и наш приятель Генри — неразлучная троица — таращились через окно микроскопической квартирки Генри на улице Шазель на светлую штукатурку высокой стены, за которой в глубине сада прятался знаменитый особняк. В то время мы проводили выходные у родителей и на обратном пути нередко заходили повидать Генри и потрахаться втроем. Юноши пялили меня одновременно: один в рот, другой в задницу или влагалище, а со стены на нас весело поглядывала одна из лучших работ Мартена Барре [3] под названием «Спагетти» — дар автора. В перерывах мы затаив дыхание глазели в окно, подстерегая входящих и выходящих из «Глицинии» гостей. Генри где-то прослышал, что клуб облюбовали киноактеры, и иногда нам действительно казалось, что в просвете двери мелькнул знакомый силуэт. Ребячество, но дети — лучшие зеваки на свете. Тайна, загадка, секретная деятельность — все это действовало на нас завораживающе, а в детали мы не вдавались; внешних атрибутов недостижимых благ — шикарных авто, элегантных дам — было вполне достаточно, чтобы привести нас в восторг. Несколько лет спустя я переступила сей таинственный порог и сразу же поняла, что предпочитаю суровый интерьер «У Эме».

3

Мартен Барре (Martin Вагre) (1924–1993) — французский художник.