Сексуальная жизнь в древнем Китае
Шрифт:
Отметим, что два центра находились на северо-восточной, а один (при этом очень важный) — на северо-западной окраине Индии, что позволяет, на мой взгляд, выдвинуть теорию о возможном пути возникновения Ваджраяны. Поскольку сексуальный мистицизм, в основу которого был положен принцип coitus reservatus, был весьма популярен в Китае с начала нашей эры, хотя в Индии оставался неизвестным до VII в., представляется очевидным, что этот важный аспект Ваджраяны был привнесен в Индию из Китая, возможно через Ассам. А то, что по другую сторону северо-западной границы примерно в это же время возникли крупные центры солнечного культа иранского происхождения, позволяет предположить, что второй основополагающий принцип Ваджраяны, центральный культ солнечного божества Вайрочана, также был привнесен в Индию извне.
Обращающий особое внимание на религиозные проблемы Туччи так обрисовал общее состояние мысли и религии в Индии во время возникновения сексуального мистицизма: «В сущности, правильнее всего считать тантры проявлением индийского гнозиса, медленно развивавшегося в результате самопроизвольного вызревания автохтонных направлений мысли, которое сопровождалось случайными внешними влияниями в один из тех периодов, когда исторические подъемы и спады, а также торговые связи приблизили
Если же говорить о китайском вкладе, то можно вспомнить две питха, Камакхъя и Сирихатта, дающие нам ключ к вероятному пути, по которому китайский сексуальный мистицизм проник в Индию. Оба этих центра находятся в Ассаме, где всегда процветали магия и колдовство, где женщины занимали более высокое положение, чем собственно в Индии, и оба они поддерживали тесные связи с Китаем. Бхаскараварман, в VII в. царь Камарупы, был приверженцем мантраянской магии и утверждал, что его династия происходит из Китая. Он поддерживал прочные отношения с танским двором (см. LTF). В VIII в. сексуальные ритуалы процветали в монастырях в окрестностях Пагана. [234] По-видимому, эта область являлась наиболее вероятным связующим звеном. Однако не следует отрицать возможность и других путей проникновения в Индию, например с севера через Центральную Азию, а третьим вполне мог быть путь через южные моря. [235] .
234
См.: Duroisetle Ch.The An of Burma and Tantric Buddhism // Archaeological Service of India: Annual Report 1915–1916. P. 79–93.
235
Проф. П. Демьевиль любезно обратил мое внимание на статью: Filliozat J. Taoisme et Yoga // Bulletin Dan Viet Nam. June, 1949. Saigon. В ней отмечается, что в тамильских текстах есть упоминания о мудрецах древности из Южной Индии, которые ездили в Китай, и что в тамильской части Мадраса и Пондишери ходят легенды про мудрецов, которые по возвращении в Индию обучали тому, что узнали в Китае. Филлиоза также обращает внимание на то обстоятельство, что в некоторых тамильских текстах по алхимии развиваются теории, больше напоминающие рассуждения китайских даосов, чем классические индийские учения. Например, в них минералы разделяются на мужские и женские, что похоже на китайскую классификацию по принципу инь — ян.
Также следует принимать во внимание, что Нагарджуна получил учение Ваджраяны от Вайрочаны в «железной ступе» в Южной Индии (ORC, р. 17). Хотя в некоторых японских источниках утверждается, что в данном случае под «железной ступой» следует понимать человеческое тело, а не географическое местоположение (TIC, р. 281, note 47), существует так много признаков, указующих на Южную Индию, что представляется оправданным провести особое изучение тантризма в этом регионе, включая и Цейлон.
Следует отметить, что в самой ваджраянской традиции Китай упоминается в качестве места ее происхождения. В «Рудраямала», в гл. 17 рассказывается о том, как мудрец Васиштха, сын бога Брахмы, в течение бесконечных веков занимался аскетической практикой, но ему так и не удавалось заставить Верховную богиню воочию предстать перед ним. Тогда отец посоветовал ему попробовать обрести «китайское учение» (чистая чиначара), поскольку Верховная богиня испытывает к этому учению особые симпатии. После этого Васиштха начал практиковать аскезу на берегу океана, и наконец богиня предстала перед ним. Она велела ему направиться в Китай, чтобы там постичь истину. Васиштха отправляется в Китай и видит там Будду, окруженного многочисленными голыми адептами, которые пьют вино, едят мясо и вступают в любовные союзы с красивыми женщинами. Васиштха потрясен увиденным, но Будда объясняет ему истинный смысл сексуальных ритуалов и значение панчамакары. В другой весьма авторитетной тантре, «Брахма-ямала», излагается в целом похожая история (SM, p. CXL; SHSH, ch. VIII; LTF). Очевидно, мы имеем дело с аллегорической интерпретацией исторического факта. [236] .
236
В связи с этим заслуживает более пристального исследования традиция, утверждающая, что учение Манчжушри было принесено из Индии в Китай, а потом снова из Китая в Индию (W1L, 2, р. 401, note 1) как своего рода параллель рассматриваемого ниже «обратного потока» китайской мысли в Индию.
Сильвен Леви справедливо интерпретировал эти и похожие места, например в «Тара-тантре», как подтверждение того, что китайские влияния способствовали зарождению тантрической доктрины (см. LTF). Ему возражал Туччи, заявляя: «Следует учитывать, что маха-чинакрама (другой термин для обозначения чиначара) в основном предполагает почитание женских божеств и насыщена сексуальной символикой, которая была столь неприемлема для китайцев, что когда они переводили тантрические сочинения, то часто опускали или видоизменяли те места, которые казались им не соответствующими моральным принципам» (TPR-N, р. 103, note 3). Современный китайский ученый Чжоу И-лян в связи с вопросом о китайской редакции тантрических текстов заявляет: «Культ шакти так никогда и не приобрел популярность в Китае, где конфуцианцы запрещали общение между мужчиной и женщиной» (TIC, р. 327). Я уверен, что факты, приведенные в моей работе, опровергнут мнения Туччи и Чжоу И-ляна, ошибочно приписывающих китайцам танского времени запреты и социальные ограничения, которые утвердились в Китае не ранее XIII в. И наконец, теория, согласно которой термины чина и махачина характерны не для самого Китая, а для Ассама и прилегающих территорий, не может считаться убедительным контраргументом. Авторы, которые использовали эти термины именно в последнем значении, вероятно, были знакомы с китайскими идеями лишь через посредников, после того, как они уже проникли в Ассам.
Мы уже настолько свыклись с мыслью, что китайско-индийские отношения
нужно рассматривать как односторонний культурный поток индийской мысли, проникавшей в Китай, что просто не отдаем себе отчета в том, что должен был существовать и мощный встречный поток в Индию из Китая.Поскольку китайский сексуальный мистицизм восходит еще к началу нашей эры, неизбежно возникает вопрос, почему он обрел признание в Индии только в VII в. Я полагаю, что до той поры Индия еще не была готова принять и усвоить это учение. Однако в VII в., а точнее после смерти в 649 г. великого царя Харши в Канаудже, наступил период внутренних междоусобиц, за которым вскоре последовало мусульманское вторжение. К тому времени индийская религиозная и философская мысль достигли апогея зрелости, людей перестали интересовать мелочные споры и взаимные обвинения бесчисленных школ, для них стали тягостными гнетущие требования соблюдения ритуалов и проведения церемоний. В то же время усилились социальные противоречия, начались выступления против кастовой системы и общепризнанных социальных ограничений. По замечанию Туччи, «как это часто бывает в эпохи великих перемен, недовольство старым порядком шло в ногу с повышенным интересом ко всему странному и необычному» (TPS, р. 211). Китайский сексуальный мистицизм, в основе которого лежали антитрадиционные и антиавторитарные даосские идеи, способствовал возникновению в Индии тантрического учения как формы протеста против существующего положения вещей. Тантризм отвергал любые религиозные и социальные традициии, сознательно попирал все установленные запреты. Он отказывался признавать кастовую систему и объявлял женщину равной мужчине.
Хотя представляется почти несомненным, что мистический принцип, связанный с coitus reservatus, был привнесен в Индию из Китая, я полагаю, что в поисках истоков второго отличительного принципа Ваджраяны, солнечного культа, нашедшего воплощение в Махавайрочане, нам следует обратиться в противоположное направление: на северо-запад, а точнее к долине Сват и Кашмиру. За ними находился Тохаристан, где под натиском мусульман, отступая на восток, укрепились манихейцы. Там имелись такие процветающие города, как Балх и Самарканд, где сходились пути Востока и Запада. Из сообщений китайского паломника Хуй-чао нам известно, что в VII в. Самарканд являлся центром зороастрийского учения, и не исключено, что великий проповедник Ваджраяны — Амогхаваджра был родом именно оттуда (TIC, р. 321). Туччи отмечает: «Обстановка в Свате была весьма благоприятной для смешения разных идей, поскольку он находился на окраине крупнейших торговых путей, по которым Запад установил контакт с Востоком, с Центральной Азией и Индией, и где встречались, но не для того, чтобы опровергать друг друга, а чтобы сблизиться, наиболее активные религии того времени: буддизм, манихейство, несторианство, — каждая из которых несла с собой духовные и интеллектуальные традиции стран, в которых они возникли и в которых были восприняты» (TPR-S, р. 282). В основе упомянутых выше иноземных верований в основном лежали солярные культы, и я полагаю, что с северо-запада в Индию проникли иранские влияния, которые побудили ваджраянистов принять в качестве главы пантеона и поставить в центр своего эзотерического учения нового верховного солярного бога.
Мы можем только выдвигать догадки относительно того, каким образом эти два привнесенных течения мысли, китайское и иранское, встретились и как они способствовали возникновению на уже существовавшей мантраянской основе нового учения. Однако отмечу, что в пограничных областях на северо-востоке и северо-западе Индии издавна процветала вера в магию, ведьм и колдовство, оказавшихся той плодородной почвой, на которой новые идеи смогли вызреть и приобрести местную окраску. И еще следует помнить, что в этих двух регионах шла бойкая торговля с иноземцами, и там нередко появлялись монахи-торговцы, способствовавшие распространению религиозных идей.
Здесь хотелось бы, кстати, добавить, что хотя я пользуюсь только термином «Ваджраяна», в буддийских тантрах для обозначения учения приводится много и других названий. Принято считать, что разные названия отражают хронологическую последовательность и являются указанием на стадии развития, которые прошла Ваджраяна. Более вероятно, однако, что эти названия указывают на разные местные школы, возникавшие в разных регионах (но примерно в одно и то же время), которые впоследствии слились в однородную систему.
Таким образом, прочно укоренившись, сексуальный мистицизм оказывал решающее влияние на индийскую религиозную жизнь на протяжении всего последующего времени, включая монгольское и английское владычество и вплоть до наших дней.
В средневековой Бенгалии традиции Ваджраяны сохранялись в буддизме сахаджья, где пара Шива — Парвати была заменена на пару Кришна — Радха, а плотская любовь сменилась безмерным почитанием божества, что послужило стимулом для самых прекрасных индийских лирических стихотворений. Впоследствии секта баулов, в которой идеи сахаджья совместились с мусульманским суфийским мистицизмом, приобрела известность своими страстными песнями муршида. Другие же, более поздние ответвления буддийского сексуального мистицизма великолепно описал С. Б. Дасгупта (см. ORC).
Шиваистский шактизм продолжал процветать в северо-западных регионах: в Пенджабе и Кашмире. Некоторые подсекты, в особенности горокхнатх, рассылали своих последователей по всей Индии, что подробно изложено в тщательно документированном исследовании Бриггса (см. GKY).
Рассмотрение всех этих позднейших направлений выходит за рамки данного исследования. Однако мне хотелось бы отметить постоянно возрастающее значение в средневековой Индии роли супруги бога Шивы — Парвати. Под влиянием шактизма она приняла на себя функции богинь Кали и Дурги, которым приносили человеческие жертвоприношения, и в конечном счете превратилась в Махадеви, Верховную Богиню, еще более устрашающую, чем ее муж Шива в своем традиционном обличье разрушителя. В качестве Великой Матери она стала восприниматься как всемогущее Чрево, порождающее все сущее и снова все разрушающее. Такой постепенный переход от Шивы к его женской половине нашел отражение в шактийских текстах. Если в ранних версиях, где говорится о процессе, в основе которого лежит coitus reservatus, Шива отождествлялся с солнцем, а Парвати — с луной, его отраженной славой, то в позднейших тантрах положение меняется. Там уже Шива является бледной луной, а Парвати — солнцем, красным разрушительным огнем калагни (ORC, р. 273; ITB, р. 156–157). В гл. 4 уже отмечалось, что в Китае тоже произошла похожая перемена ролей. Зеленый Дракон, первоначально являвшийся символом оплодотворяющей мужской энергии, впоследствии превратился в символ женской животворящей силы.