Селенга

Закончив эту демонстрацию, Вахрушев сбросил с себя тужурку, полез в ящик за инструментами. Он стал вынимать все, что могло хоть мало-мальски пригодиться: ключи, молоток, лопатку, какие-то железные пруты.

Врач не знал, что у бульдозера позади кабины имеется лебедка. На нее наматывается трос, которым поднимается нож. Осененный дерзкой идеей, Вахрушев решил отцепить трос от ножа, высвободить его из блоков, захлестнуть за дерево — и тогда при помощи лебедки машина вытащила бы сама себя.

— Так что вылезай-ка, ручки придется замарать, — грубо приказал он врачу.

И на этот раз паренек поспешно, даже слишком поспешно вышел из кабины.

Потом началась воина с тросом. Два человека долго и отчаянно бились над ним, пока наконец удалось отцепить и освободить его. Трос был в мазуте, поэтому оба перепачкались, как трубочисты.

До дерева едва-едва хватило, но не было проволоки, чтобы закрепить. Пошли в ход французские ключи, железные прутья, из которых Вахрушев соорудил хитроумное крепление.

Путешествуя по трясине на бугор и обратно, врач утопил правую калошу. Сколько ее ни искали, так и не нашли.

Вахрушев прогнал пассажира подальше от машины, а сам, весь мокрый и красный, полез в кабину включать лебедку.

Он включил, трос натянулся, дерево скрипнуло, и с него посыпалась труха.

— Господи! — весело взмолился Вахрушев. — Если ты, старый хрен, есть на свете, яви чудо, сделай, чтобы эта гнилуха выдержала!

Трос зазвенел, один из железных прутов дзенькнул, со свистом описал дугу и упал прямо в кусты. Дерево затрещало и рухнуло.

— Ну, значит, нет бога, — сказал Вахрушев.

Он совсем развеселился; он и не подумал сдаваться. Энергично кроя себя за то, что не взял топора, он маленькой тупой лопаткой обрубил ветки, отрубил верхушку дерева. Получилось корявое бревно. Врач устало сел на него, гляди, как Алексей работает. Вахрушев принялся рыть траншею по длине бревна.

— Здорово! — восхищенно сказал врач. — А вы физкультурой не занимались?

— У меня работенка — что твоя физкультура, — ответил Алексей. — Балет — а не работенка! Вот с нею, матушкой-землицей, все в основном и беседуем, у нас с ней давнишние счеты.

— Если бы вы ходили в секцию, из вас получился бы хороший гимнаст.

— Где там те секции!.. Вот на стройке я работал, там были секции, да я сам как-то не ходил… некогда.

— Давайте я вас сменю.

Вахрушев отдал врачу лопатку, а сам направился в кусты за хворостом. Удивительное было вокруг безмолвие — ни шорохов, ни птичьих голосов. Поэтому Вахрушев разговаривал сам с собой.

— Что вы говорите? — крикнул врач.

— Скорее сюда идите! — позвал Вахрушев. — Ведь что я нашел!

Недоумевая, врач пошел к нему с лопаткой в руке.

Среди кустов, на три четверти вросший в землю, темнел ржавый корпус танка, без башни, без гусениц. Бульдозерист и доктор обошли его молча, постучали по броне.

— Как это он затерялся, — удивился Вахрушев, — что и на лом не уперли. Это немецкий, вот, передок у них такой.

— Вероятно, утонул и не смогли вытащить?

— Этот утонет! У танков, брат, движки не то, что у нашего старика. Скорей всего подбили, и башню снесло.

— Хорошие моторы у танков?

— Ну! Золото, а не двигатели…

Доктор снял очки, провел желтой худой рукой по броне. Было непонятно, болен ли он, или безбожно устал.

— Какой экипаж у такого танка?

— Трое. Командир, водитель и стрелок-радист. Впрочем, разно бывает, я точно не знаю… Теперь все эти танки ни к черту, их уже бесполезно выпускать.

Врач повернулся, устало побрел обратно, все так же неся в руке лопатку.

Вахрушев вздохнул, поднял хворост. Он принес его и бросил под бульдозер. Собрал сухие ветки от дерева и тоже бросил.

— Вообще вы меня извините за это самое… мальтузианство, — сказал он. — Я вообще болван, сам знаю. И горячий я. Вот врачом мне быть никак нельзя. И как вы только выдерживаете: больные, умирающие, калеки… Муть! Нравится вам, что ли? Я бы сбежал. Сказал: пропади вы пропадом.

— Врачу, Леша, нельзя быть циником.

— Да, вам надо быть жалостливым.

— Нет, и жалостливым нельзя.

— Скажите, а разнесчастную какую-нибудь дохлятину лечите и ведь видите, что умрет все равно, а цепляется, жить хочет — так ведь жалко небось, а? А вы ему — пилюли, пилюли, потому что больше ничего не можете. А?

— Что же делать? Надо хоть так.

— На до-то надо, а жалко?

— Это уж чисто личное дело. Обычно привыкают.

— К чему только не привыкает человек!.. Вот я начал работать на бульдозере, первое время думал — сдохну. Адовая машина. А теперь ничего, привык. Две смены вкалываю даже.

— Зачем?

— А черт его знает. Выпить люблю.

Тем временем «мертвяк» был вкопан. Вахрушев попробовал включить лебедку. Зарытое в землю бревно держало, но трясина не выпускала машину. Силы лебедки не хватало.

Пришлось снимать трос, пропускать его под раму, образуя более действенный угол. Рубили новый хворост, промокли чуть не по пояс, руки, исцарапанные заусеницами троса, кровоточили.

После долгой борьбы машина стала сантиметр за сантиметром продвигаться к бугру. Под гусеницы удалось подвести несколько крупных коряг. Бульдозер уцепился за них, напряг последние силы, криво-косо выкарабкался на бугор — весь в грязи и торфе, причем «мертвяк» дыбом встал из земли, притянутый тросом, прилип к машине, чуть не раздробив кабину. Это была промашка Вахрушева, он не спохватился вовремя выключить лебедку.

Заправили трос на место.

— Умыться бы, — деловито предложил Вахрушев, — а то мы теперь стали как снежные человеки!

— А ведь вылезли, Лешка, вылезли!.. — жалобно, словно еще не веря такому счастью, сказал врач; он был разнесчастный, перемазанный в крови.

— Ну и впредь вылезем! — бодро воскликнул Вахрушев. — Эх, Шурка, забавный ты сухарик, брат! — он, обняв, похлопал его. — Нашел ты себе направление — и прешь, как ракета. Эх, мне бы с тобой на соседней койке жить, мы б побеседовали…