Селижаровский тракт

А люди бегут... Кто-то уже кричит: "Отрезают!" - кто-то визжит: "Танки!"

И Коншин чувствует, как паника охватывает и его, как хочется ему тоже разорвать рот и, что-то крича, бежать и бежать из этого ада, чтобы и с ним не случилось того же, что с тем, у землянки... Видит, что и с помкомбата творится то же самое

Что случилось бы дальше - бросились бы они бежать вместе с бойцами или все же нашли силы взять себя в руки и остановить панику - неизвестно. Только замечает Коншин, как слева взмывается фейерверком автоматная очередь из трассирующих - и люди останавливаются, потом медленно пятятся назад; на них с поднятым ППШ, из ствола которого летят красные точки, наступает политрук его роты.

– Какие танки? Кто видел танки? Назад! Нет никаких танков!
– кричит он. Всем занимать оборону! По своим местам! Где бронебойщики? Занять позиции!

За политруком идет с карабином какой-то старший лейтенант, видимо, артиллерист, который тоже кричит:

– Вот стоят мои пушки! Мы не пустим танки! Прекратить панику! Где помкомбат? Где командиры рот?

Народ понемногу успокаивается, хотя и рвутся вокруг мины, хотя и бухают сзади артиллерийские снаряды, хотя в редкие промежутки между разрывами слышится рокот танковых моторов.

– Вы помкомбат?
– подходит артиллерист к лейтенанту.
– Что же вы? Остановите людей! Организуйте оборону! Что с вами?
– Помкомбата вдруг сламывается, и его начинает тошнить.
– Вы кто?
– обращается старший лейтенант к Коншину.

– Коншин!
– восклицает политрук.
– Живой? Откуда? Это сержант Коншин, он принял первую роту.

– Так чего же вы? Тоже скисли! Мальчишки! Давайте организовывать оборону. Командуйте же, черт вас возьми! Это же ваши люди.

Коншин наконец очухивается. Спокойный и требовательный голос старшего лейтенанта, презрительное "мальчишки" заставляют его стронуться с места, и он мечется по роще, собирая бойцов и отделенных, направляя их к опушке в ненадежные снежные окопчики...

Обстрел начинает утихать. Не слышно и рева танковых моторов. Выходит, попугали их немцы только, показали, на что они способны, ну и кровушки пустили. К тем потерям, что при наступлении понесли, еще прибавилось. Сколько в батальоне осталось, придется завтра подсчитывать. И в наступившей тишине стоны раненых и жалобное: "Братцы, санитаров..."

Превозмогая неимоверную усталость, Коншин вместе с политруком еще долго ходят по леску, организуя вынос раненых... Коншин с удивлением отмечает, что нет уже в его сердце той щемящей жалости к ним, какую испытывал вначале, - вот как торопятся в тыл, вот как боятся, чтобы не добило...

– Ждите своей очереди. Санитаров мало, - бросает Коншин, поражаясь холодности своего голоса, и ловит себя: не завидует ли он им, которые завтра будут в санроте, в безопасности и тепле?

Ему же завтра опять принимать утренний минометный налет, опять, может, идти в наступление... Так чего же ноете? Потерпите, всех вынесем, только не сразу...

Было около десяти вечера, когда наконец они с политруком устроили ротный КП в большой воронке от авиационной бомбы. Настлали лапнику вниз, сверху перекрыли воронку тонкими стволами сломанных березок и елок. В центре разожгли костерик и разместились вокруг него все шестеро: двое связистов, двое связных и их двое. Все были измучены донельзя, но заснули только бойцы - Коншин и политрук спать не могли. У Коншина вертелись в голове картины прошедшего дня, и какая-то огромная обида, что так неудачно все вышло, сдавливала грудь.

"Почему так случилось? Почему так нелепо все сложилось? Почему? Почему?" громоздились, налезая друг на друга, мысли и не находили ответа.

Политрук посасывает цигарку и смотрит в огонь потухшим, усталым взглядом думает, видать, о том же... Но пока они молчат, каждый в своих мыслях, да и сил нет говорить. Политрук вообще не особо разговорчив, не изводит бесконечными беседами и поучениями. Он старался поговорить с каждым в отдельности, по-простому, ну и на старшину часто нажимал, чтобы с довольствием порядок был. В общем, ничем он не выделялся, на голос никого не брал, а вот он все-таки остановил панику, организовал вынос раненых и с поля боя, и после вечернего налета...

Коншин приглядывается к нему... Он понимает, что политрук внутренне сильнее и жизненного опыта ему не занимать, лет на двенадцать старше он Коншина. И смущает его, что по стечению обстоятельств этот человек оказался у него в замполитах... Ненадолго это, конечно, пришлют скоро кого-нибудь на роту, думает он.

Костерик потрескивает. Иногда какая-нибудь сухая веточка вспыхнет ярким огнем, осветит их пристанище, плеснет красным бликом по измученным лицам и багряной точкой отразится на стволе автомата.

– Кто же виноват?
– вырывается у Коншина.

Политрук поднимает голову, затягивается цигаркой и отвечает не сразу:

– Не виноватых надо искать, а причины...
– потом, посмотрев на растерянное лицо Коншина, добавляет: - Считай, Коншин, что в общем плане это наступление было необходимо и имело определенную цель... Давайте так, - и кладет руку на плечо Коншина.

И тут дребезжит телефон. Связист, мгновенно проснувшись, берет трубку.

– Вас... Комиссар батальона, - говорит он Коншину.

– Ну, как вы там, москвич?
– слышится в трубке сочувственный голос батальонного.

– Доложить обо всем, что произошло?
– спрашивает Коншин.

– Нет, нет. Я все знаю от помкомбата... Как вы думаете, немцы еще под танком?

– Наверное...

– Если мы сейчас пошлем отделение разведчиков, удастся ли им взять немцев?

– Думаю, удастся... Надо две группы. Одной зайти с тыла...

– Да, конечно.
– Комиссар некоторое время молчит, видно обдумывая что-то.
– Коншин, вы... не смогли бы возглавить группу? Сразу не отвечайте, подумайте...

– Товарищ комиссар...
– устало начинает Коншин.

– Понимаю, очень устали, - сразу же прерывает комиссар.
– Тогда встретьте разведчиков и покажите пути подхода.

– Есть встретить.

– Группа подойдет к землянке помкомбата в двадцать три ноль-ноль. У вас есть часы?

– Да. Встречу у землянки.

– Так вот, Коншин, вы боялись струсить, а мы думаем представить вас к награде...

– Я и трусил, товарищ комиссар... Еще как, - говорит Коншин правду.

– Но превозмогли, Коншин, превозмогли... Это главное... Дайте мне политрука.

Коншин передает трубку и закрывает глаза. Сквозь усталь проходится приятное - "думаем представить вас к награде". Значит, выдюжил он все-таки свой первый бой... Но скоро это приятное улетучивается. Очень хочется спать, и очень не хочется идти встречать разведку в двадцать три ноль-ноль. Взглянув на часы, видит: у него еще сорок минут.

Просыпается Коншин за десять минут до срока и будит Рябикова. Тот, ничего не спрашивая, протирает глаза и встает. Политрук тоже просыпается, подкидывает в костерик ветки.