Семь цветов радуги

Багрецов обиженно взглянул на песчаную дорожку бульвара. Молодые деревца с узорчатыми листьями тянулись вдоль нее. На песке темнели следы от частых капель. Среди свежих ворсистых листочков кустарника блестели крупные прозрачные горошины. Гость присмотрелся к ним внимательней. Под мокрыми листьями повисли красные капли смородины. Еще дальше зеленели продолговатые ягоды крыжовника. Только теперь Вадим заметил, что все кусты, высиженные по бульвару правильными рядами, усыпаны спелыми ягодами. Деревья здесь тоже были почти все плодовые.

«Пройдет совсем немного лет, и на них зарумянятся яблоки, — подумал Вадим. — Нальются ароматным соком тяжелые желтые груши, закачаются на тонких ветках сизые сливы, и тысячами темных блестящих глаз будут выглядывать из листвы сочные вишни».

Мечтатель Багрецов видел все это, как наяву. Ему не нужно было напрягать свое воображение. Он уже сейчас видел, как капли теплого дождя скатываются по упругой коже душистой антоновки.

— Вы не подумайте, что я от вас что-то скрываю, — обратился к гостю Копытин, беря его за руку. — Сейчас приедет Никифор Карпович. Он все абсолютно объяснит. Вы меня поймете, — виновато моргая близорукими глазами, говорил Копытин. — Мне не хотелось бы раньше времени рассказывать о том, что пока еще не совсем абсолютно получается.

Вадим, вероятно, не слышал Бориса, он все еще был под впечатлением будущего сада. Сады на улицах. Падают с мягким стуком на землю огромные красные яблоки апорт. Кланяются прохожему тяжелые ветви, полные невиданных мичуринских плодов… «Возьми, отведай, дорогой хозяин», — будто слышится в шелесте листвы. Каждый прохожий, кто бы он ни был, их хозяин. Вот оно, настоящее изобилие… В Девичьей поляне и во всем районе уже не будут продавать фрукты. Зачем?

«Нет, не только в районе, а всюду, — думал Вадим, смотря на тонконогие деревца. — Прав Копытин, когда он сказал, что они уже вышли за деревенскую околицу. Везде будут цвести сады на улицах. Маяковский тоже был мечтатель», вспомнил вдруг Вадим стихи поэта:

…выбрать день

самый синий,

и чтоб на улицах

улыбающиеся милиционеры

всем

в этот день

раздавали апельсины.

— Апельсины, — тихо про себя повторил Вадим.

— Что? Апельсины? — переспросил Копытин. — Здесь Шульгина для пробы высадила особенно зимостойкие. — Борис подвел товарища к небольшим темным кустикам. — Не знаю, что из этого получится. Открытый грунт — не оранжерея.

Очки архитектору явно мешали. Он снял их и сейчас размахивал ими, взяв за дужки.

— С нашей новой архитектурой, предназначенной для средней полосы, как-то не очень вяжется южная растительность. Вот смотрите, — он указал очками на длинный ряд почти готовых домов. — Настоящий современный русский стиль. Видите, даже печные трубы, двойные рамы. Они, конечно, рассчитаны на суровую зиму — и вдруг рядом… апельсинчики. — Борис презрительно дернул губой. Абсолютно не идет и безусловно портит общий ансамбль… Мне, конечно, как вроде… главному архитектору колхоза… — Копытин прищурился и скромно опустил глаза, — приходится за этим следить, но ведь Ольга абсолютно упрямый человек. Вы бы ее хоть уговорили.

— Теперь уже поздно, — с тайной улыбкой возразил Вадим, смотря на плотные темно-зеленые листья апельсиновых деревьев. — Нельзя же такую прелесть выдергивать. Он снова вспомнил… «улыбающихся милиционеров».

— Да я с апельсинами почти помирился. Думаю, потому, что не верю в них. Копытин махнул рукой и скупо улыбнулся. — Я боюсь другого. Вдруг Ольга выведет какую-нибудь абсолютно зимостойкую пальму и обсадит ими наши северные домики.

— Все возможно! — рассмеялся Вадим и указал на небольшое здание, где маляры отделывали фасад. — А это что? Ясли?

Главный архитектор даже поморщился. Он надел очки и удивленно взглянул на Багрецова. «Ну можно ли быть таким неграмотным, а еще москвич!» — словно говорили его глаза.

— Обыкновенный колхозный дом для небольшой семьи, — сказал Копытин. Зайдемте?

Борис правел гостя сквозь небольшую террасу, где два паренька из местных строителей вставляли цветные стекла в верхнюю часть окон.

Архитектор показал Багрецову внутренность небольшой трехкомнатной квартиры. Полы еще были измазаны мелом, пахло краской, но уже чувствовалось, что дня через три здесь появятся новоселы.

— Телефон где ставить, товарищ Копытин? — спросил мальчуган лет пятнадцати. Через плечо у него висела, как спасательный круг, бухта провода.

— У хозяина надо спрашивать, — укоризненно заметил архитектор, приглаживая и без того гладкие русые волосы. — Откуда я знаю, где ему будет удобнее?

Паренек поправил сползающую бухту и хмуро заметил:

— Спрашивал. Да он не признает нас.

— Абсолютно из памяти выскочило! — со смехом воскликнул Копытин и повернулся к гостю. — В этом доме самый старший хозяин Тюрин Петр Иванович. Он всем тут командует.

— Это кто же?

— Петушка помните? Радиста нашего самого главного?

— Ну как же! — оживился Вадим. Он вспомнил вихрастого радиоэнтузиаста в больших сапогах. — Петушок еще с нами подземную реку искал.

— Вот-вот. Он самый. Так что же, — Борис обратился к монтеру, — проволоку вашу не признает?

— Ну да, — обиженно отозвался мальчуган и почесал в затылке. — Говорит: «Я по радио со всеми полями разговариваю. У нас даже тракторы по радио управляются, а эта ваша паутина — отсталость одна».

— Напрасно, — посочувствовал монтеру Багрецов. — Петушок должен понимать, что такое проволока. Ведь он все-таки начальник проволочного узла.

— Был, — отозвался Копытин. — Теперь он начальник абсолютно всех колхозных радиоустановок, и ваших в том числе. Парень не унимается. Каждый день новые затеи… С проволочниками он, как говорится, пребывает в состоянии постоянной войны.

Телефонист перекинул бухту на другое плечо и пошел защищать оставшиеся, еще не занятые радистом позиции.

— Вадим Сергеевич!

Багрецов обернулся. Юноша в широкополой шляпе быстро шел по коридору.

— Я вас по всему колхозу ищу! — обрадованно воскликнул он.

Яркий солнечный свет падал сквозь двери. Виден был только силуэт вошедшего человека, поэтому Багрецов не мог сразу узнать в этом высоком широкоплечем юноше Сергея Тетеркина.

Да и трудно узнать. Голос стал совсем другим, похожим на глуховатый басок Тимофея Бабкина, да и движения иные, размеренные и даже солидные. Но что больше всего поразило Вадима — Пастушок отпустил себе усы. Правда, они казались редкими, неопределенно рыжеватого цвета, но все-таки это были усы взрослого мужчины.