Семь футов под килем

В своих воспоминаниях адмирал П. Данилов оставил следующее описание эпидемии холеры в Херсоне, где строились корабли Черноморского флота в 1782 году: «Я ходил каждое утро осматривать свою команду с лекарем: люди все нагие, и сомнительных отсылали в карантин на степи в построенных шалашах, зараженных же в тяжелый карантин, а случалось, во фронте падали и умирали. От такого смотра, возвратясь домой, я в прихожей раздевался, выливал на себя ведро уксуса и чеснок клал в рот. По улицам везде были кучи навоза с камышом и бурьяном, которые горели, и воздух наполнялся дымом… Ежели случалось повстречаться с кем-либо, то каждый старался быть на ветре, а говорили между собой, будучи ровно на ветру. Много было и анекдотов во время сей заразы. Мичман Малыгин был, заразившись, и находился в карантине в своей казенной квартире. Случилось, что в ночь приехал, в Херсон его товарищ мичман Владыкин и пристал к нему. Сколько Малыгин ни отговаривался, представляя ему, что он в карантине, что он заражен, и наконец сказал, спать ему негде, тот отвечал, что он ляжет с ним в одной постели. В ту лее ночь Малыгин умер, а Владыкин здоров, выдержал, карантин и вышел. У одного шкипера в его отсутствие умерла жена в заразе, ребенок, лежа на ней, сосал ее грудь. В то самое время входят шкипер и капитан-лейтенант Веревкин. Первый боится подойти, а последний ребенка берет на руки и уносит с собою, выдерживает карантин и отдает отцу здорового ребенка».

Впрочем, как мы видим на примере капитан-лейтенанта Веревкина, присутствия духа российские моряки никогда не теряли. В Кронштадте по поводу бесконечных эпидемий даже сочиняли нехитрые куплеты:

Расскажи, крещеный люд, Отчего народы мрут С покрову до покрову На проклятом острову.

Из воспоминаний адмирала Д.Н. Сенявина о начале его офицерской службы и об отношении к здоровью: «В начале 1780 года нас экзаменовали, я удостоен был из первых и лучших. 1 мая произведен в мичмана и написан на корабль "Князь Владимир". Чины явлены нам в Адмиралтейсгв-Коллегии в присутствии всех членов, вместе с тем дано нам каждому на экипировку жалованья вперед за полтрети, т.е. 20 руб., да сукна на мундир с вычетом в год, да дядюшка Алексей Наумович подарил мне тогда же 25 руб. Итак, я при помощи мундира и 45 руб. оделся очень исправно. У меня были шелковые чулки (это был парад наш), пряжки башмачные серебряные превеликие, темляк и эполеты золотые, шляпа с широким золотым галуном Как теперь помню, шляпа стоила мне 7 руб., у меня осталось еще достаточно денег на прожиток Время тогда было благодатное, во всем изобилие и дешевизна чрезвычайная и, конечно, теперь невероятная. Правда, лакомых вещей было мало, но зато были мы сыты, румяны и хорошо одеты, одним словом, ни в чем не нуждались, и я могу сказать, будучи мичманом и далее капитаном, получая жалованья в год в первом чине 120 руб. а капитаном 450 руб., я жил, право, богаче, как теперь в генеральском чине. В наше время мы, молодые, скоро и хорошо росли, но не скоро старились, до 20 лет называли нас "ребенок", "молокосос" и проч. Старики наши как будто бы нарочно заботились более о здоровье нашем, чем изнурять оное излишними науками, а паче, ни к чему после не пригодными. Я был тогда на 18-м году и резв до беспамятства».

Летом 1831 года в Кронштадте так же вспыхнула эпидемия холеры. Смертность была очень большая. Матросы и обыватели, считая, что погибают от отравленной воды, расправлялись со всеми подозрительными личностями. Всюду шествовали похоронные процессии. Черные плащи сборщиков трупов (из арестантов), круглые широкие шляпы и факелы в руках приводили людей в ужас. К осени холера утихла, а к зиме исчезла совсем, оставив после себя много сирот. Император Николай I, подавая пример подданным, первый выделил 5 тысяч рублей на сиротский дом для девочек. Еще 20 тысяч рублей собрали офицеры и матросы по подписке.

Из воспоминаний художника-мариниста А.П. Боголюбова, служившего лейтенантом, об эпидемии холеры в Кронштадте: «Наступила холера 1846 — 1847 годов. Скучная была жизнь в этой нездоровой крепости, народ мер сильно, адмирал Дурасов храбро ходил по экипажам и больницам, водил меня за собою. Раз я ехал с ним на катере в Раниенбаум, на пути гребец почувствовал себя дурно. Приехав в Ковш, адмирал вышел и тотчас же велел мне отвезти больного обратно в госпиталь. По пути больного терли щетками, но с ним была сильная сухая холера, и, когда его понесли на носилках ребята, он скончался. Впечатление было неприятное, но что делать, от судьбы не убежишь… Я уже в это время был второй год в лейтенантском чине, и мне дали орден св. Анны 3-й степени, что немало меня установило в среде товарищей. Но осенью добрый мой адмирал А.А. Дурасов вдруг захворал холерою и на вторые сутки скончался. В нем и его семье я потерял истинно добрых и почтенных людей, ибо адмиральше очень многим обязан по части светского воспитания, которому она меня выучила, часто подсмеиваясь остроумно над моими резкостями слова и действий. Они переехали в Петербург, а я серьезно захворал, что и пригвоздило меня в Кронштадте».

В это же время произошел и холерный бунт в Севастополе. Там врачи, стараясь предупредить кронштадтский кошмар, переусердствовали в профилактических мероприятиях: людей заставляли обливаться холодной водой, город изолировали от остальной России, что сразу вызвало большой рост цен на продукты. Бунт начался в матросских слободках центральной части города и Корабельной стороны. Часть врачей при этом была убита После подавления бунта несколько матросских слободок было снесено и многие матросские семьи выселены из Севастополя.

Ведущая роль в лечении моряков в портах принадлежала госпиталям. Еще в 1723 году Петр велел учредить в Кронштадте госпиталь, который и построили в 1730 году, три деревянных, на каменном основании флигеля. Однако очень скоро оказалось, что этого явно недостаточно. Во время частых эпидемий госпиталь был переполнен и условия содержания больных были невыносимыми. В то время так и говорили:

Коли жизнь не мила — Поезжай в гошпиталя! Как микстуру одолеешь, С легким сердцем околеешь!

Именно поэтому в 1740 году был построен дополнительный госпиталь в Ораниенбауме и часть больных отправляли туда. Оба госпиталя вмещали 400 человек. Там имелись аптека, церковь, кухня, конторы и квартиры врачей.

В 1761 году Кронштадтский госпиталь полностью сгорел, но всех больных спасли и перевели на полковой двор. Решили строить новый госпиталь, но в 1764 году в Кронштадте произошел новый пожар, и стало уже не до нового госпиталя. Теперь больных матросов временно расположили во дворце в Средней гавани, а кроме того, наскоро выстроили несколько временных бараков. Во дворце больным матросам было плохо. Здание долго без ремонта, текла крыша, палаты тесные и все соединены, отчего трудно изолировать заразных больных. В 1783 году дворец… сгорел. Поэтому почти тысячу больных разместили, где попало. Разумеется, о качественном лечении говорить уже не приходилось.

Строительством нового госпиталя руководил адмирал Самуил Грейг, но и новый, выстроенный им госпиталь был сырым и вмещал менее половины имеющихся больных. С 1788 года часть больных стали снова отправлять в Ораниенбаум

Николай I в 1832 году также велел строить в Кронштадте новый большой госпиталь, который и был построен в 1840 году. Он вмещал 1500 больных и 300 запасных мест. Оснащен был по последнему слову техники того времени, и Морское ведомство рекомендовало его как образец для всех портов.

* * *

Главными переносчиками заразных болезней были вездесущие крысы. Едва со стапелей на воду начали сходить первые суда российского флота, как на них тут же объявились вездесущие крысы — главный источник бесконечных массовых эпидемий, уносящих тысячи и тысячи моряцких душ. Главным местом обитания крыс являлся корабельный трюм. Там они жили и размножались, оттуда совершали свои дерзкие набеги на верхние палубы. В трюме крысам было вольготно, ведь именно там хранилось продовольствие, была вода, и главное — там было мало людей. Отныне российские мореплаватели должны были терпеть лишения не только от штормов и бурь, но и от маленьких проворных хищников. Крысы уничтожали продукты, портили снасти и такелаж, но главное — разносили заразу. Кто теперь подсчитает, сколько команд вымерло прямо в море, так и не увидев долгожданной земли? Кто подсчитает, сколько трупов моряков с ядром на ногах было выброшено за борт? Счет идет на сотни и сотни тысяч… Официальные отчеты российской Адмиралтейств-коллегий извещали, что в иные морские кампании XVIII века на кораблях Балтийского флота вымирало от крысиных эпидемий до половины экипажей…

Особенно сильно доставалось от крыс в дальних плаваниях. Вот как описывает ситуацию на одном из парусных судов в дальнем плавании один из его участников: «Мы питались сухарями, но то были уже не сухари, а сухарная пыль, смешанная с червями. Крысы и черви сожрали самые лучшие сухари. Они сильно воняли крысиной мочой…»

Во времена парусного флота моряки были не слишком разборчивы в еде. Рассуждали они здраво: коли эти серые твари уничтожили все продукты, то пусть тогда сами станут пищей. Потребление крыс было делом нередким. Вплоть до начала XIX века на многих европейских флотах крысы считались неплохим деликатесом не только на матросском столе. Документально известно, что большим любителем нежного крысиного мяса был знаменитый адмирал лорд Нельсон, который, будучи еще вечно полуголодным мичманом, любил жарить пойманных разбойников на железном противне. Уже в бытность Нельсона адмиралом в один из его дней рождений друзья его флотской юности преподнесли прославленному флотоводцу необычный сюрприз — жареную крысу. Восторгу адмирала не было предела! К чести российских мореходов, они не употребляли в пищу серых тварей никогда, как бы трудно им ни приходилось…

Но поедаемые людьми крысы платили людям той же монетой. Серые хищники никогда не брезговали человечиной. Оголодав, они смело атаковали зазевавшихся, особенно больных и истощенных, объедая им в первую очередь носы, пальцы и уши. Битва за океан жалости к слабым не знала никогда!

Кому не известна старинная морская примета: если крысы бегут с корабля — жди беды! В чем же здесь дело? Может, эти хищники наделены каким-то сверхъестественным чутьем? Разумеется, никакое особое чутье здесь ни при чем. Все объясняется гораздо проще. Живя глубоко в трюме, крысы обычно первыми замечают опасность, ведь течи всегда начинаются именно там. Спасаясь от прибывающей воды, они устремляются все выше и выше, пока не оказываются на палубе среди людей. Обезумев от перенесенных испытаний, они мечутся возле своих заклятых врагов, которые тут же начинали их убивать. Не видя иного выхода, крысы бросались в воду. Самоубийством здесь, однако, и не пахло. Крысы просто спасались вплавь. Многочисленные опыты давно показали, что взрослая крыса способна держаться на воде до десяти часов и проплывать расстояние в пять-шесть километров в открытом море! Поэтому, если кораблекрушение происходило не слишком далеко от берега, крысы имели шансов спастись куда больше, чем люди.