Семь клинков во мраке

И своих друзей, конечно же.

Я босиком прошлепала к столику. Пока приглаживала волосы, окинула себя взглядом, проверяя, не истекают ли кровью какие-нибудь неучтенные раны. Но ее в зеркале я не увидела. Я не увидела ничего, кроме кожи, татуировок птиц, туч и молний, бегущих по рукам и плечам.

И шрамов.

Я старалась на них не смотреть, но это было бессмысленно. Я все равно их чувствовала: узловатые, исчертившие мне бока, продиравшиеся вниз по ногам, и самый большой, змеившийся от ключицы к животу. Как я ни маскировала их татуировками, они всегда оставались со мной. Словно живые существа. Иногда мне казалось, что они переползают по коже.

Я разглядывала свое тело; шрамы с каждым вздохом шевелились, как живые. Смотреть на них, вымывшись дочиста, труднее. Под слоем грязи и крови их можно считать просто въевшейся дорожной пылью. Сейчас они словно вновь стали свежими, только что вырезанными.

Рука взметнулась сама собой, столик отлетел в сторону. Я вернулась к стопке своей одежды.

Надевать ее было не слишком приятно; рубаха, жилет и штаны по-прежнему смердели дорогой. Но хорошего понемногу, у меня еще куча дел.

И, как только пойму, что именно мне нужно сделать, я тут же этим займусь.

Я приоткрыла дверь ванной. Совершенно не похожая ни на тщательно продуманный убийственный хаос мастерской, ни на сумбур знаний в гостиной, спальня Лиетт была тихим и скромным местом. Мягкая кушетка со спинкой, несколько дорогих сердцу картин на стене, немного красивых нарядов в добротном комоде и большая, застланная шелком кровать, на которую я старалась не смотреть.

Книги, впрочем, нашлись и тут.

Я отбыла свое в Катаме, так что, разумеется, грамотностью не обделена. Но, как большинство вменяемых людей, читаю только вменяемые вещи: оперы, вестники, дрянные приключенческие романы и так далее. Лиетт же приберегала лучшие книги для спальни. Самые массивные и изысканные тома аккуратно лежали на столиках, на софе, а на комоде красовался самый внушительный, в черном кожаном переплете.

«Последний шепот императора», – узнала я.

Потому что сама его и принесла ей.

Что ж, еще одна вещь, на которую я старалась не смотреть. В этом доме таких, видимо, полным-полно.

Я тихо шагнула к гостиной и, увидев там Лиетт, замерла в дверях. Она стояла посреди хаоса из листов и переплетов, не подозревая, что я наблюдаю за ней.

В руках она держала мой палантин. Подняла его неуверенно, словно он состоял из острых граней, а не из мягкой ткани. Медленно обернула вокруг плеч, глубоко вздохнула, улыбнулась.

Я вспомнила, как она сделала это в первый раз. Она спросила тогда, что же я за женщина, если мне нужна подобная защита. Я ответила, что женщина честная, которая время от времени попадает в небольшие переделки.

Первая ложь, что она от меня услышала.

И не последняя.

И, если искать хоть какое-то утешение в том, что случилось на следующий день, я убедила себя, что лгала ей и похуже.

Я осторожно прикрыла дверь, громко прокашлялась. А когда наконец вошла, палантин оказался на спинке стула, а взгляд Лиетт – на открытой книге.

Рядом на столе лежал простой обрывок листа, который я нашла среди вещей мертвеца.

– Полагаю, надеяться, что ты не израсходовала всю горячую воду, вряд ли стоит? – поинтересовалась Лиетт, не поднимая головы.

– Я способна разочаровать тебя массой способов, – отозвалась я, забирая палантин и усаживаясь. – И раз уж я не притаскиваю тебе на порог трупы и не устраиваю у тебя дома перестрелки, я бы сказала, что израсходовать горячую воду – это всего лишь цветочки.

– М-м-м. – Лиетт окинула меня взглядом поверх очков. – Ты как всегда заботлива.

– Ну, я еще и прелестна, но не будем отвлекаться. – Я подалась ближе. – Прочитала?

Ответом было задумчивое «хм-м». Послание Дайге, подписанное именем Джинду, лежало в небольшом кругу из чернильниц, мешочков и перьев. Изящный пальчик Лиетт скользил от символа к символу, постукивая по листу.

– Сюда приложил руку Вольнотворец. Тоже чарограф, – произнесла она. – Знаки начертал Разочарованный-Автор-Сжигает-Свой-Дом-в-Полночь.

Я вскинула брови, впечатленная.

– Длинное имечко. Важная, должно быть, особа.

– Не пойму, это сарказм или невежество.

– Я тоже. – Я указала на чернильницы. – Значит, и это его?

– Нет. Это подарок.

Я невольно напряглась.

– От кого?!

Лиетт глянула на меня. На губах снова мелькнул призрак улыбки.

– Неважно, – отозвалась она, прекрасно, мать ее, зная, что важно. – Впрочем, ты права. Использовали не шифр. А магию, которую может прочитать лишь тот, кому предназначено послание. – Лиетт извлекла из мешочка горсть порошка, рассыпала его по символам. – Или тот, кто умнее ее создателя.

Один за другим знаки мигнули, тускло засветились. Лист дернулся, словно живой, и из него донесся едва слышный гул. Лиетт стукнула пальцем по символу, и он издал сладкозвучную ноту:

– Приди…

– Поющее письмо, – пробормотала я. – Думала, это искусство утрачено.

– Так и есть, – ответила Лиетт. – Для всех за пределами Империума. За исключением меня, разумеется. И того, кто это написал. И, вероятно, парочки незнакомых мне чарографов, а в остальном – да, искусство, конечно, полностью утрачено.

Лиетт простучала по остальным символам. Они, зазвенев, вывели тихую амелодичную песню.

«Приди к нам. Старкова Блажь, в день Шестой Жатвы. Тебя с презрением изгнали из Империума, тебя травили псы лже-Императора. Мы даруем возможность вернуть все. Твое искусство. Твою жизнь. Твой Империум. Приди к нам. Мы ожидаем».

– Любопытно, – пробормотала Лиетт. – Старкова Блажь всего в десяти милях отсюда. Шестая Жатва была два дня назад. Я ничего не слышала, однако…

Она осеклась, заметив, что я не слушаю. Мой взгляд был прикован к листу. В ушах звенел голос письма. Не думала, что вновь услышу этот голос.

Пока не проткну клинком рот, который его исторгнет.

Два дня назад. Я разминулась с ним на каких-то жалких два дня. Если бы я выследила Дайгу чуть раньше, если бы пробила чуть больше черепов, сожгла чуть больше домов… И похер, что обо мне стали бы говорить.

Но я упустила время. Тут ничего не поделать. Я попыталась убедить себя в этом, попыталась сохранить спокойствие. Не вышло.