Семь легенд мира
Шрифт:
В первые дни осени Актам вырвался в свою любимую степь за перевалом и полетел птицей, не требуя и малого отдыха. Впереди табуны илла, где он не раз грызся с вожаками, и всегда успешно. Зеленые луга у озера, развилка трактов, которую он со своим седоком миновал бессчетное число раз, взвихривая пыль всех дорог поочередно. Густотравный Карн, жаркое пекло Обикат, холмы Красной степи… и, само собой, его родная долина. Здесь он счастлив, знает все тропы и восторженно дышит пряным и пьяным воздухом, все более горячим и сухим день ото дня. Быстрые ноги вороного печатали цепочку следов почти точно на юг. Погонщик туч пока далеко у ледового берега сбивает в осенние гурты свой скот. А здесь – шелест рыжей спелой травы, цикады, легкая пыль.
Лишь однажды облако забрело на темный свод, туманя ночные костры неба и лениво совершая межзвездное странствие, недоступное пониманию не только людей, но и айри. Только что оно коснулось копыт Священного жеребца, – и вот уже протирает мягкой варежкой тумана самую яркую из звезд Сети ловчего. Двинулось дальше, нагоняя тень на сияние Пути Богов. Окутало огни сырым туманом, заставило их зябко и нервно дрожать.
Спокойным и ровным остался лишь свет поднимающегося и пока лежащего у самого горизонта Волчьего ока – зеленовато-золотой яркой и острой звезды, как полагали люди степи. Туннры звали ее Хьёртт, а айри кроме того ведали, что это не звезда, а планета, самая ближняя к их родному Релату. И, увы, необитаемая.
Вэрри удивленно потряс головой. Он, похоже, обознался, что для дракона немыслимо, с таким-то зрением! А уж при его немалом опыте путника… наверное, устал. Во-первых, Хьёртт не может двоиться, следить за путником и, кажется, даже щуриться. Да уж, невероятно сильно и непривычно обознался: не звезда и не планета. Всего лишь костер. Так почему столь яркий и отчетливо видимый издали? И почему нелепого и невозможного для огня оттенка драконьего глаза? Впрочем, он почти точно впереди, скоро станет понятно. Актам охотно прибавил, чуть меняя направление, едва почуяв удивление друга.
У огня, который вблизи уже не двоился и не казался зеленоватым, сидел всего один человек. Рядом щипал траву его верблюд, огромный и восхитительный. Вэрри глянул с невольным уважением: настоящий породистый орхой, гриддским коням в роду верблюдов по цене и стати ровня. Их, кажется, уже лет двести как извели, смешав неудачно породы. Он подобных и не застал, но по описанию теперь сразу признал. Видно, плохо смотрел, невнимательно, живы и необычайно хороши…
Он перевел взгляд на погонщика орхоя, усмиряя бег коня и переводя его на шаг. Не гоже пылить здесь, на привале. Пожилой человек, безбородый, что странно… Волос темный, пробит седым серебром. Цвет глаз, видимо, светлый, в них костер пляшет, играя тонами радужки от карего до медового. Не особенно высок, сложен вполне средне. Вэрри сердито нахмурился: его самого так описывают – без явных примет.
Пожилой ночевщик следил за приближением всадника с интересом, но без тени удивления. Словно ждал! Вон уже заготовил для гостя на узорной кошме пиалу с чаем, сдобренным маслом. Странный он, столь невероятно предусмотрительный и к тому же явно страдающий раздумчивой бессонницей…
Молча дал гостю спешиться, пробормотать сбивчивое приветствие, расседлать коня и устроить в сторонке вьюки. Он отчетливо видел: прибывший понятия не имеет, к какому народу отнести случайного одиночку. И забавлялся, не произнося ни слова, лишь лениво кивая на фразу, торопливо повторенную на трех языках. Наконец вежливый гость сел, поклонился щедрому столу, обнял пиалу ладонями и поднес к губам. Само собой, догадка застигла его очень некстати, – на первом же глотке, дав новый повод к улыбке. Горячий чай облил рукава. Вэрри торопливо вытер ладони и отставил напиток.
Незнакомых людей в этом мире сколько угодно.
А вот незнакомый айри такого возраста может быть только один.
– Назовешь Великим – шею начищу, – весело предупредил тот. – Дан, это одно из моих прежних имен, вполне сносное.
– Шутки у тебя… Дан.
– А что мне, огнем плеваться, чудеса ради знакомства творить? Или ты дракона ждал увидеть? Так я крупноват
для нормальной беседы, знаешь ли, – почти сердито ответил Великий. – Сам не совсем уж мальчик, должен думать быстрее, вот и не будет мне так весело, а тебе – неловко. И нечего глазами гневно сверкать, ты меня звал. Год в ухо каждое утро шелестел! Это утомительно, ведь одно и то же, без вариантов, слово в слово…– Вот и выполнил бы, – окончательно рассердился Вэрри.
– Ну всё у тебя просто! – Усмехнулся дракон. – Ее, будет тебе известно, зрение с ума сведет, тем более вот так запросто возвращенное. Сперва болью, потом невозможностью найти соответствие привычного знания о предметах и людях их внешнему зримому облику. И что окажется страшнее, даже мне неведомо. Я ведь не Бог, а всего лишь очень старый дракон, который кое-чему научился. Ты попросил, ты и возвращай, тоже кое-что можешь, вот и привыкай сам исполнять, пора. Нечего на иных посильные дела переваливать. Ведь начал уже, и в главном разобрался. Глаза ты ей подобрал отменные, даже весьма красивые. Пусть такие носит пока, привыкает. А потом пройдет второе посвящение снави. Выловишь ее из Радужного.
– И?
– Нет бы молча старика послушать, не торопя, – лениво сощурился Великий без тени огорчения. – Она тебе не чужая. Бери ее боль, а ей отдай свое умение видеть. Отлежишься, не помрешь, заново научишься различать мир. За все надо платить. Честно оплатишь – видеть сможет не хуже айри. И учти, пока она будет без сознания, ее надо отвезти к мамке. А ты болей один, нечего девочку донимать наново ценой за ее хорошенькие глазки. Всё понял?
– Нет конечно, но буду думать.
– Именно, дело не вредное. Я твою Миру давно знаю, ей и шести лет не было, как повстречал. Может, рассказал бы поподробнее, будь у нас время. Но его нет, малыш. Я почему здесь тебя жду? В сорока верстах поворот на Карн. А тебе надо не туда. Бери восточнее, к Золотому морю. Не то пока поймешь, что стряслось, будет поздно. Обидят Миру. Сильно и очень хитро. А ты себе не простишь. Всего-то раз опоздал ко дню рождения, а жизнь ее начисто сломана. И Захра не простит, тоже единожды расплакалась не вовремя. И Деяна… да не сиди сиднем, седлай коня. Отдохнул он уже, это я обеспечил, так и быть.
– На байгу подалась? – похолодел Вэрри, торопливо набрасывая попону и расправляя ее. – Отлуплю!
– Сомневаюсь, хотя стоило бы, тебя самого и троих перечисленных – Миру, Захру и Деяну, скопом. Скачи на зеленые луга рода битри. Актама обрядишь в доспех, отобьешь Норима у мерзавцев и дашь обоим лошадкам гулять там по своему усмотрению. Эти кони прочее без тебя сделают. Возьми любого иного оседланного взаймы и скачи к белой кибитке. До второго заката от этой ночи, ты меня понял? Вот наглец, не дослушал… То в ухо шумит, то уезжает, не простившись… мальчишка.
Пожилой айри улыбнулся, аккуратно протер и убрал пиалы, свернул кошму, подозвал верблюда. Костер уже исчез, как ненужная более декорация. А когда Вэрри виновато обернулся, чтобы хоть махнуть на прощанье, не было и самого Дана. А звезды сияли ясно, их более не пугало сыростью шальное облако.
Все, что Миратэйя помнила из раннего, до встречи с Амиром, детства – это боль и голод. А еще темноту. Потому что в ее понимании светом и теплом было отношение окружающих, а в смешанном селении арагов, илла и брусов близ караванного пути маленькая слепая девочка оказалась совершено никому не нужна. Семья от нее отказалась, назвав «бесовым подкидышем». Соседи брезгливо сторонились грязной и странноватой оборвашки.
В тот день она сидела возле двери сарая совершенно без сил. Корова трактирщика, отбившаяся от стада и потерявшаяся, вернулась недоенной, с опухшим воспаленным выменем. Смур привычно позвал ее, «слепуху», которой и платить не надо. Всё из одной глупой жалости сделает, без оплаты, за «спасибо» да кусок хлеба, и то – если не запамятуют поблагодарить да отрезать от краюхи. А коли и хлеба жаль, довольно пригрозить, что больную скотинку живодер охотно заберет. И посетовать, как будет трудно телят без мамки выхаживать…