Семь мужчин одной женщины

– Кто это написал? – улыбаясь, спросила Агнес.

– Лермонтов, его стихи знают все русские, – ехидно парировала ей Васса.

Глаза их встретились, и женщины рассмеялись, Агнес одобрительно похлопала по плечу девушку и сказала:

– Правильно! Нужно знать историю своей страны и гордиться ею, какие бы трагичные времена она не переживала!

Зайдя в кафе «Le Closerie des Lilas», они сразу окунулись в особую атмосферу. Кафе было почти полностью заполнено, стоял неимоверный шум, многие посетители расхаживали от столика к столику с бокалом вина и о чем-то оживленно спорили. Женщины заняли только что освободившийся столик в центре зала, и первое, что бросилось Вассе в глаза, – скатерти, на которых краской по трафарету были нанесены автографы и подписи на разных языках. Заметив ее взгляд, Агнес объяснила:

– Это легендарное в своем роде кафе, его на протяжении десятков лет посетили многие знаменитости из разных стран. Из дореволюционной России здесь побывали Ленин и Троцкий, говорят, что в этой атмосфере они любили играть в шахматы. Именно здесь написал свой роман «Фиеста» Хемингуэй, и некоторые его почитатели специально приезжают в Париж и посещают места, в которых он побывал. А вот подпись Пикассо, – и Агнес показала на подпись на скатерти. – Он был здесь частым гостем и приходил в основном со своими друзьями, одним из которых был великий художник и скульптор Модильяни, его по праву называли певцом женского тела. Кстати, он любил русскую поэтессу Анну Ахматову. Говорят, что на протяжении целого года их связывали близкие отношения. Она посвятила ему вот эти строки в «Поэме без героя»:

В черноватом Париж тумане,И наверно, опять МодильяниНезаметно бродил за мной.У него печальное свойстводаже в сон мой вносить беспокойствои быть многих бедствий виной.

– Она тоже была в этом кафе? – спросила Васса.

– Конечно, была.

– Моя бабушка относилась к ней с особой нежностью. Она часто читала мне ее стихи, помню, у нее было одно любимое стихотворение, я не вспомню его сейчас дословно, но что-то про кольца и девичьи сердца.

– О, наверное, это:

На руке его много блестящих колец —Покоренных им девичьих нежных сердец.Там ликует алмаз, и мечтает опал,И красивый рубин так причудливо ал.

– Да, да, это оно! – воскликнула Васса и с восторгом посмотрела на Агнес.

Агнес продолжила:

Но на бледной руке нет кольца моего,Никому, никогда не отдам я его.Мне сковал его месяца луч золотойИ, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:Сохрани этот дар, будь мечтою горда!»Я кольца не отдам никому, никогда.

– Как вы запоминаете столько информации в вашем возрасте? – удивилась Васса.

– Тренировка, ежедневная тренировка, – ответила непринужденно Агнес и дала знак официанту принять заказ.

К ним подошел высокий официант средних лет и, узнав Агнес, долго восторгался ее пьесой, с триумфом прошедшей на прошлой неделе. Потом он спросил, почему ее не было на премьере, и Агнес ответила:

– Я была в России, ездила за вдохновением.

– О! Я понимаю вас!

Приняв заказ, он поспешно удалился на кухню и минуты через две из ее дверей стали появляться любопытные повара, старающиеся рассмотреть Агнес. Заметив это, Васса спросила:

– О какой премьере он говорил?

– О! Очередная моя пьеска. Ничего грандиозного, а вот история, над которой я работаю сейчас, действительно будет ярким событием в театральном мире. Мой друг Поль, режиссер театра, ждет ее окончания с большим нетерпением. Стоило рассказать ему вкратце всю историю, как он прокричал в трубку, что он первый, кто должен прочитать ее после завершения.

* * *

Поужинав, женщины вернулись в квартиру. Когда солнце село за горизонт, Васса включила свет и задернула портьеры на окнах. Агнес вышла из своей комнаты, открыла коробку, которую дал ей Гастон, вынула из нее аудиокассету и мужское кольцо-печатку. Кассета была старой модели, и на ней стояла дата: «20 июля 1998 года». Агнес попросила Вассу вставить кассету в магнитофон, который они нашли в кладовой, и стала рассматривать кольцо. Когда кассету включили, послышался звук, похожий на скрип патефона, и в динамике заиграла музыка. Услышав первые аккорды, Агнес села в кресло, закрыла глаза и сказала:

– Это моя любимая ария из оперы «Набукко» Джузеппе Верди. «Хор рабов-иудеев».

Тихо и осторожно зазвучали мужские и женские голоса. Агнес начала вполголоса подпевать. Когда хор зазвучал громче, она сделала звук тише и произнесла:

– Мы жили в Монте-Карло несколько лет и часто вместе ходили в оперу, и там я не раз говорила ему, что это самая любимая моя часть оперы. Такое величие и драматизм момента композитору не часто удается передать.

– Моя дорогая Агнес, – послышался приятный баритон, и с этими словами из глаз пожилой женщины хлынули слезы. – Не знаю, дойдет ли до тебя мое послание, а у меня есть сильные подозрения, что тебя никто не будет искать даже после оглашения моего завещания, но я все равно рискнул записать свой прощальный монолог. Я умираю, Агнес. Умираю от своего старого порока. Уже не помню, сколько раз я бросал, а потом снова начинал. Это как заезженная пластинка. В один момент льется музыка, и ты получаешь удовольствие, а в следующий игла соскальзывает, раздается скрипучий звук, и тебя отбрасывает назад. Ты знаешь, что можешь потерять все самое дорогое в своей жизни, но все равно идешь на это. Агнес, ты была моим спасителем, но тогда я не понимал этого. Когда ты была рядом, у меня еще был шанс. Но как только ты ушла, все вокруг медленно померкло. Как бы я хотел вернуть то время, когда мы только познакомились, прожить все заново. Помню, как твой смех, твой запах и улыбка сводили меня с ума. До сих пор помню ту сумасшедшую неделю в Монпарнасе. Что бы ты обо мне ни узнала – не верь ничему. Анри Фернан умер в тот день, когда ты ушла от него. А потом родился совсем другой человек, которого ты не знаешь, и не надо судить о его поступках. Он несчастный затворник, который потерял вкус к жизни. Ничто меня не радует, ни к чему в жизни я не привязан. Сейчас я думаю, что так и не научился любить по-настоящему, даже себя.

Агнес! Прости меня за все те страдания, которые я тебе причинил! Я искренне сожалею, что не смог сделать тебя счастливой. Не смог удержать тебя. Не смог стать хорошим мужем и отцом. Сейчас я верю, что мы приходим в жизнь не единожды, и я прошу у Бога дать мне шанс снова встретить тебя и все исправить. Так что я скажу тебе – до встречи!»

Музыка закончилась, кассета остановилась и отключилась. Агнес и Васса сидели в полной тишине и обдумывали услышанное. Наконец Васса произнесла:

– В вашей жизни по крайней мере был такой человек, за которым в огонь и в воду можно пойти!

– С Анри всегда было так, – тихо ответила Агнес и, сделав паузу, сухо добавила: – Никогда нельзя было узнать, где правда, а где ложь.

– В каком смысле? – удивленно спросила Васса.

– Для того, чтобы понять его прощальное послание, нужно хорошо знать его жизнь.

– Расскажите, – попросила Васса, а потом добавила: – Пожалуйста.

Агнес улыбнулась и ответила:

– Конечно. Я и сама хочу облегчить себе душу.

Она укуталась в плед и начала свой монолог:

– В один из послевоенных вечеров я с подругой пошла на открытие персональной выставки начинающего художника. После выставки к нам подошли двое наших друзей и пригласили на вечеринку, где парижская богемная молодежь отмечала триумф молодого художника. Мы веселились, танцевали и пили шампанское, как вдруг я заметила на себе чей-то пристальный взгляд. Я обернулась и увидела у бара приятного молодого человека в белом костюме. Наши глаза встретились, и я стояла как завороженная и смотрела на него в упор. Это был брюнет небольшого роста, с широкими скулами, глаза у него поблескивали на свету и были ярко-зеленого цвета. У него были необыкновенно чувственные губы. Это был Анри. Мир вокруг нас просто растворился, мы смотрели друг на друга и не могли пошевелиться. Наконец моя подруга не выдержала и одернула меня за руку. Я оглянулась и посмотрела на нее, она у меня что-то спрашивала, но я была в прострации и не слышала ее слов. Я думала только о нем. Вдруг я почувствовала за спиной жар и, обернувшись, увидела прямо перед собой Анри. Он взял меня за руку и молча повел танцевать. И как только одна его рука оказалась на моем бедре, а вторая обвила шею, я совсем потеряла голову. Он стал целовать меня страстно и нежно, и в каждом его движении было столько чувственности и желания, что я даже не заметила, как оказалась у него в квартире. Это было просто сумасшествие какое-то, я прежде не испытывала таких чувств. Как будто весь остальной мир растворился. Сегодня я не могу себе даже представить, как мы могли неделю не выходить из этой квартиры.

– Это его квартира?! – удивленно воскликнула Васса.

– Да, мне удалось ее снять. Так я нашла его внука, который, кстати, очень похож на Анри, – с этими словами она достала выцветшую фотографию и показала ее Вассе.

– Этого не может быть! Просто мистика какая-то! – воскликнула Васса, взглянув на фото.

– Да, жизнь иногда смеется над нами. Когда я его сегодня увидела там, на веранде, в белом костюме, мне показалось, что я попала в прошлое, и на секунду я потеряла равновесие.

Васса вернула снимок и спросила:

– А что было потом?

– О! Потом был бурный роман в течение двух месяцев. Тогда я не придала значения многим его особенностям до того, как вышла за него замуж.

– Чему именно?

– Анри ничего по большому счету не интересовало и не радовало, он находился в постоянном состоянии уныния, и мне приходилось расталкивать его с большим трудом, чтобы вывести куда-то за пределы квартиры. У него были резкие перепады настроения. То он сидел дома целый день, был вялым и ленивым, то уходил на три-четыре часа, приходил домой веселым и возбужденным, казалось, что он пьяный, но спиртным от него не пахло. Такое настроение длилось часа два, а потом он опять впадал в свое обычное состояние. Правда вскрылась после первой годовщины нашей свадьбы. Мы переехали жить в Монако и как-то поехали в путешествие по Средиземноморью, и там, на корабле, я наконец-то узнала, что он был наркоманом.