Семь пар железных ботинок

Но оказалось все-таки, что кое-что Ванька понял, потому что оборвал свой рассказ деловым предложением:

— А познакомиться вам, товарищ адъютант, можно. Напишите записочку, я ей в руки передам. От того, мол, командира, который мимо верхом скачет.

— А отец? —простонал Потапенко.

— Без отца обойдется! Может, он вовсе в стороне окажется...

— Как в стороне?

— Очень просто как. Взять и украсть ее...

— Что украсть? — не понял сначала убитый горем адъютант.

— Таисию! Наши погостовокие парни ужас сколько девчат из Нелюдного повыкрали... По доброму согласию, понятно... Посадят на телегу и — прямо к попу... У нас на полковой конюшне коней, что ли, не стало? Парную фурманку запрячь, а еще лучше закрытую санитарную двуколку... А вместо попа — в загс! Ежели этак обделать, чуждый элемент ни при чем останется и сам от дочери отречется.

Употребленное Ванькой слово «украсть» покоробило бывшего студента-юриста, но было в смелом и простодушном Ванькином предложении (если исключить использование санитарного транспорта) нечто романтическое, а потому и привлекательное. В конце концов исход дела решался согласием невесты. А остальное... Как ни запугивал себя влюбленный адъютант родством с нежелательным элементом, а не запугал: написал-таки по Ванькиному совету записку!

В свою очередь и Ванька, увлекшийся делом, проявил ловкость неимоверную. Сумел сунуть письмецо в руки адресатке в ту минуту, когда она выходила из моленной. И не только сунул, но еще и шепнул на ухо: «От командира, который мимо окон ездит».

И что же? Записка не выпала из рук купеческой дочери! В тот же день и ответ приспел.

— «Товарищ командир! Не смущайте моего бедного сердца. Тося».

Прочитав его полсотни раз подряд, Потапенко сообразил, что бедное сердце порядком смущено и что его следует успокоить... новым письмом.

По три, по четыре раза в день пришлось Ваньке бегать к условленному тайнику. Зато на третий день переписки адъютант Потапенко был обрадован внушительным по толщине письмом, начинавшимся словами:

— «Товарищ командир! То, что предлагаете Вы, кажется мне невозможным. Я рождена не для счастья...»

Слова «кажется мне», как понимает читатель, несколько противоречили утверждению о «невозможности». К тому же в конце письма корреспондентка в самой краткой форме давала понять, как представляет она себе счастье:

— «Ужасно мечтаю видеть вокруг себя живых людей, учиться, читать и, по возможности, счастья — попасть в общество живых людей, учится, читать, и, по возможности, стать артисткой!»

Добиться такого счастья — попасть в общество живых людей, а, тем более, посвятить себя артистической деятельности, разумеется, можно было только удрав из дома...

Прочитав письмо до конца, адъютант Потапенко ударил кулаком по столу. Ему стало ясно, что Ванька прав: счастье стоило и следовало украсть. Украсть немедленно, не взирая ни на какие препятствия! Естественно, что старый староверский способ «увода» надлежало модернизировать, избежав таких шумовых эффектов, как конский топот и церковное богослужение. Приглашенный для совета Ванька сначала был разочарован, однако подумав, все же согласился, что бесшумный вариант был предпочтительнее. Но как его осуществить? Над этим оба крепко задумались.

— А что ежели... в гардероб ее нарядить? — неуверенно предложил Ванька.

При одной мысли о каком-то гардеробе (возможно, он вспомнил о военкомовской мебели) адъютант Потапенко пришел в ужас.

— Какой еще гардероб? И откуда ты его возьмешь?

— Я про свой гардероб говорю, в какой наряжаюсь, когда девчат представляю.

Поняв, что Ванька предлагает вариант с переодеванием, Потапенко облегченно вздохнул. Ванькин гардероб действительно со счета скидывать не следовало, но из дальнейшего обсуждения сразу выяснилось, что, облачившись в него, похищаемая невеста как была, так и останется девушкой, которую не так-то легко не заметить. Больше того, цветастые платки и платья придали бы ей совершенно неуместную сценическую внешность.

Вариант с переодеванием явно требовал доработки. Ванька поскоблил затылок, и лицо его сразу озарилось веселой и хитрой улыбкой.

— Ух ты, как все здорово устроить можно! — воскликнул он.

— Говори!

— Так здорово!.. Только боюсь, вы не согласитесь...

Адъютант Потапенко был готов на все, точнее, почти на все. Втайне от Ваньки он начинал подумывать о возвращении к самому шумному варианту увоза с помощью санитарной двуколки.

— Да говори же наконец!

— Вовсе мне с ней одеждой поменяться! Я в ее одежду оденусь, она — в мою.

— В форму?!

— Ага!

Осмотрев новое Ванькино обмундирование, адъютант сразу оценил конструктивные достоинства нового предложения.

— Это выход!.. Так и сделаем... Только... косы! Куда она денет свои косы?

— А ножницы на что? Чик-чик, и готово!

— Ни за что в жизни!— простонал адъютант.— Косы — это... Ни одного сантиметра не отдам, об этом и говорить нечего!!!

Непомерная жадность влюбленного грозила если не испортить, то осложнить замысел. Вопреки пословице, приписывающей косам способность «находить на камень», в данном случае сами косы становились камнем преткновения.

Ванька понял, что спорить бесполезно, и только неодобрительно покачал головой.

— Из-за этих кос ей, Таисии, ух как попреть придется! — предупредил он.

— Почему?

— Шлем зимний опущенный надевать ей надо будет, опять же шинель накидывать, под ворот гимнастерки косы-то не полезут...

— Пусть шлем, пусть шинель, но косы должны быть целы! Я сам напишу ей об этом, и... она согласится!

Примерно в таком же духе были разработаны и остальные детали плана. С некоторым риском местом временного укрытия беглянки была намечена библиотека. За ее шкафами, стеллажами и сундуками, по авторитетному мнению Ваньки, можно было спрятать мамонта. Что касается завбиба, то адъютант Потапенко имел основание рассчитывать на его дружбу и романтический характер.

И действительно, втянуть завбиба в заговор труда не составило.

3.

Факт передислокации полка уже перестал быть военной тайной. Уже за Двиной на запасные пути товарной станции были поданы эшелоны. Уже двинулись к переправе первые фурманки, груженные кубами прессованного сена... Наступала очередь библиотеки...

Приготовления к отъезду были все сделаны. В «штаб-офицерской» царил беспорядок: пустые стеллажи, столы, скамьи сдвинуты со своих мест, частично даже вынесены на улицу. Библиотечные сокровища, за исключением книг, предназначенных для походных передвижек, уложены в сундуки и ящики. Каталоги, подшивки газет зашиты в рогожные тюки.

Одна печь осталась на своем месте; Холодная, черная, она кажется завбибу очень печальной. Из жалости к ней завбиб набивает пустую топку мятой бумагой и мусором и зажигает. Красное пламя ярко вспыхивет. Три минуты бешеного огненного танца, и в топке нет ничего, кроме горсточки серого пепла. Печь холодна и грустна по-прежнему. Чтобы утешить ее, завбиб гладит черное железо, потом, подобрав с пола кусок штукатурки, чертит на печке приличный случаю элегический экспромт:

О печь! Твоя судьба жестока,