Семь преступлений в Риме

— «Eum qui peccat…» — прочитал он, выделяя каждый слог. — Да, это, конечно, кровь… Хорошо бы вам попросить капитана узнать у свидетелей, не было ли среди гостей человека, у которого топор является приложением к маскарадному костюму. Топор у него мог быть либо в начале праздника, либо в конце. Вы ему также скажете… — Он секунду поколебался, искоса посмотрев на меня. — Вы скажете, чтобы он разузнал, не пропал ли в последние дни какой-нибудь молодой подмастерье. Ученик живописца или красильщика… Я… мне кажется, я заметил следы синей краски — почти неразличимые — под ногтями рук трупа. Извинитесь перед капитаном за мою забывчивость: шарлатаны из больницы совсем заморочили мне голову. А впрочем, я полагал, что они и сами обнаружат их. С другой стороны…

Леонардо замолчал, чтобы еще раз рассмотреть надпись.

— С другой стороны?..

— Да, так вот! С другой стороны, обследуя сегодня анальный проход жертвы, я заключил… Заключил, что у него были половые сношения с лицами мужского пола.

— Мужского пола?

Удивление мое не было притворным, тем более что мессер Леонардо проговорил это с некоторым смущением.

— Да, как врач, вы должны знать, что это означает: судя по всему, молодой человек торговал своим телом. Такое иногда случается в среде самых непритязательных учеников. Отсюда и мысли о мастерских…

Умозаключение восхитило меня, но нерешительность Леонардо обеспокоила.

— Раз вы так считаете, почему не сказали декану или капитану?

— Тогда я не подумал, что это может помочь следствию.

— А теперь?

— Теперь… кое-что прояснилось. Более чем. Взгляните повнимательнее на эту надпись. Что вы видите?

— Три слова, те же самые, что и утром: «Eum qui…»

— Разумеется, — прервал он меня. — А что еще? Как, по-вашему, убийца писал их?

— Пальцем и кровью своей жертвы, как мне кажется.

— Пальцем… Превосходно! Но ведь палец — не кисточка… Взгляните еще раз, как именно он это делал.

Я сосредоточился и наконец увидел то, что хотел мэтр: убийце пришлось несколько раз обмакнуть палец в кровь, чтобы начертать свою эпитафию. Буквы Е, Q, Р и второе С были более отчетливыми и более толстыми, словно «чернил» на них потребовалось больше: «EUM QUI PECCAT…» Но до меня никак не доходило, к чему клонит Леонардо.

— Ну и что?

— Обратите внимание на многоточие! После Т в слове РЕССАТ ему пришлось опять макнуть палец в кровь, чтобы поставить его. На первый взгляд точки эти ничего не меняют в содержании послания: «того, кто грешит» бесспорно означает, что жертва дурно вела себя, — а такое, отмечу в скобках, применимо к безнравственному молодому человеку — и убийца покарал его. И тем не менее он не поленился снова набрать пальцем крови и добавить в конце эти точки. Зачем? Не хотел ли он дать понять, что продолжение последует? Нет, Гвидо, многоточие поставлено здесь не случайно. Это — предостережение. Убийца, конечно же, намерен продолжить свое черное дело и предупреждает нас. Поэтому для меня отныне важны все детали. И поэтому я передаю вам все, что понял.

Он посмотрел мне в глаза.

— Сейчас речь не о том, чтобы просто расследовать это убийство, мой молодой друг… Речь, вероятнее всего, пойдет о том, чтобы предотвратить еще и следующее!

Сегодня я думаю, что подобное предсказание должно было бы испугать меня. Но, к своему стыду, должен признать, что оно меня заворожило.

3

Прошло по меньшей мере дня три, прежде чем я снова увиделся с мэтром в Бельведере.

За это время я несколько раз ходил в Дом полиции близ Пантеона, чтобы передать капитану мнение Леонардо о жертве и о намерениях убийцы. Меня обрадовало то, что Барбери нисколько не рассердился за запоздание информации, хотя и был крайне озабочен поиском истины. Короче, он заставил своих людей еще раз опросить свидетелей, дабы выяснить, был ли кто-либо с топором или другим предметом того же рода.

Ответ пришел после целого дня расспросов: кузина Марчиалли Виолетта Мелькиоро якобы заметила одного субъекта, соответствующего описанию. Уверенность основывалась на ее любви к птицам. Сама она для костюмированного праздника выбрала маску попугая, которую заказала некоему ремесленнику из Трастевере, дав ему в качестве образца парочку этих птиц, подаренных весной папе Льву X португальским послом. Все приглашенные, уверяла она, были в восторге от ее наряда.

Как бы то ни было, с самого начала праздника дама развлекалась тем, что раскланивалась со всеми гостями, носившими птичьи маски, — что-то вроде братства пернатых в царстве зверей. Однако один из приглашенных остался глух к такой забаве, не произнеся в ответ ни единого слова. На нем была красивая маска серого удода с длинным черным клювом и шелковистым хохолком на макушке. Ко всему прочему, одет он был в мавританскую одежду гранатовых тонов, на руках у него были черные перчатки.

Но это не главное. Виолетта Мелькиоро вспомнила, что в начале вечера у того гостя за пояс был заткнут короткий меч, а может быть, ножны от него, — она точно не вспомнила, — но вот ближе к ночи человек в маске удода появился с топором. В этом она была уверена. Виолетта даже поинтересовалась у своего кузена Марчиалли, не знает ли он этого странного типа, но хозяин дома не смог ей ничего сказать: все удовольствие от маскарада для него заключалось в незнании имен ряженых. По его собственному признанию, на бал мог проникнуть кто угодно, лишь бы на нем был маскарадный костюм.

Откровения синьоры Мелькиоро взволновали полицию. Меч вечером — клинок, вонзенный в спину жертвы? — а к ночи — топор… Совершенно очевидно, это мог быть убийца. Сперва он явился на маскарад во дворец, затем каким-то образом проник в колонну, убил человека, потом, пользуясь темнотой, водрузил труп на коня императора. Осмелев от успеха, незаметно покинул колонну и выставил напоказ топор, тщательно очищенный от крови жертвы. Подобная наглость, какой бы поразительной она ни казалась, могла тем не менее обернуться против преступника: достаточно было узнать, кто скрывался под маской удода, либо отыскать изготовителя этой маски. Уж тот-то, без сомнения, укажет на убийцу.

Однако все оказалось не так просто. Дополнительный опрос свидетелей подтвердил присутствие «мавра» с головой удода, но никто не видел его лица, не слышал голоса. С ремесленниками тоже не выгорело. Полиция прочесала Трастевере, Парион и все кварталы, где были мастерские изготовителей масок, париков и прочего, но никому из них не заказывали ни удода, ни чего-нибудь похожего. Можно было подумать, что маску изготовили очень давно или сделали в другом месте.

Словом, к вечеру второго дня расследование снова затопталось на месте.

Зато утром третьего дня кое-что случилось: ночью под дверь дома суперинтенданта Витторио Капедиферро была подсунута написанная печатными буквами записка. Но главный смотритель улиц в то время находился в Остии, где провел ночь подле только что скончавшейся матери. Нашел записку слуга, и у него хватило ума отнести ее властям.

Послание гласило:

«Джакопо Верде головы лишился,

И Сола опустела, весь город веселился».

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы увидеть здесь намек на колонну и ее страшного всадника.

Капитан Барбери со своим отрядом немедленно отправился на улицу Сола, что находится за пьяцца ди Сьярра, в одном из римских кварталов с дурной репутацией. Не много потребовалось времени, чтобы установить: вышеназванный Джакопо действительно жил по соседству. Вскоре нашли и его комнатенку в одном из облупленных зданий. Увы! Там обнаружили лишь старенький пустой сундучок, свечные огарки да кое-что из мужской одежды, находившейся в крайне жалком состоянии.

Домовладелица быстренько выложила все, что знала: ее жилец снимал эту каморку за куатрино в неделю — цена непомерная, если учесть, что единственное оконце выходило на пустырь с помойкой. Постояльца звали Джакопо Верде, он родом из Авеццано, ему около девятнадцати лет. Отец отправил его в Рим к одному из своих друзей, мэтру Баллокио, дабы сын обучился ремеслу художника. Но у молодого Верде не оказалось призвания к живописи, и он сбежал из мастерской, чтобы никогда не возвращаться туда. С тех пор молодой человек жил чем и как придется, занимаясь поденной работой то у одного, то у другого ремесленника.