Семь смертных грехов. Книга первая. Изгнание

За этот период уже изжиты непосредственные впечатления гражданской войны, и русский народ первый протягивает руку прощения эмигрантам, открыв широкую дорогу на родину нам, вольно и невольно обманутым сынам, которые искренне сознали свои ошибки и честно готовы послужить новой России.

Солдаты, казаки и офицеры белых армий!

Мы, старые ваши начальники и соратники по прежней службе в белой армии, призываем вас всех честно и открыто порвать с вождями белой идеологии и, признав существующее на родине правительство СССР, смело ехать на родину.

Ориентируясь на кого угодно, только не на интересы родины, Врангели, Кутеповы и прочие вожди белого движения ищут только случая, чтобы послать вас вновь творить каиново дело против родины в союзе с врагами России — на новую авантюру, чтобы восстановить свое прежнее положение и власть помещиков и капиталистов.

Боевые наши соратники!

Каждый лишний день нашего прозябания за границей отрывает нас от родины и даст повод международным авантюристам строить свои предательские авантюры на наших головах. Мы должны решительно отмежеваться от этого низкого и полого предательства нашей родины и всякого, у кого не заглохло чувство любви к отчизне, призываем быстрее присоединиться к трудящимся России..Ни одного солдата, казака, офицера на новую авантюру против России!

Да здравствует СССР! Да здравствует РККА!

Генералы: Клочков, Зеленин, Секретев, Гравицкий...

Полковники (подписи)

Войсковые старшины (подписи)

Сотники (подписи)»,

(Газета «Новая Россия», 1923 год — цитируется по книге И. Лунченкова «За чужие грехи». М. — Л., 1923, с. 175 — 182)

Глава первая. ЮЖНЫЙ БЕРЕГ КРЫМА. ВИЛЛА «БЕЛЬВЕДЕР»

1

Генерального штаба генерал-майор Вадим Николаевич Белопольский, выйдя в отставку с правом ношения мундира, уехал из Петрограда в Крым и поселился в отдаленном местечке между Форосом и Симеизом, где купил землю и построил дачу, чтобы поправить здоровье внучки Ксении, которую любил более всех на свете. Вадим Николаевич выглядел моложе своих семидесяти — высокий, поджарый, ширококостный, с четким профилем римлянина и длинной, расчесанной надвое пышной бородой, делающей его похожим на прославленного генерала Скобелева. Все мужчины в роду Белопольских отличались здоровьем и жили долго. Прадед Вадима Николаевича, тоже генерал и убежденный холостяк, выйдя в отставку, взял в жены крепостную, красавицу; которая, расстаравшись, родила ему четырех сынов и, видно, прибавила своей мужичьей крови в загустевшую дворянскую кровь: род князей Белопольских, захиревший было, стал развиваться, расти, давал отечеству и престолу добрых солдат и весьма сановных — без лести — царедворцев. А вот женщин в роду было мало. Все они отличались завидной красотой, умом, но слабым здоровьем, редко кто из них в замужество вступал, а уж роды не переживали точно. Разделила крепостная крестьянка свою силу и красоту поровну: мужчинам — силу, женщинам — красоту и слабость. И стало это как проклятье.

Лишь Ксения Белопольская будто бы опровергла фамильную эту традицию: росла крепким и резвым ребенком, умела плавать, скакала на лошади, участвовала в охотах. Окружавшие ее с детства мужчины — дед, отец, братья, дядья — души в ней не чаяли. В воспитании Ксении преобладало мужское начало. Мать свою, Ольгу Михайловну, урожденную баронессу фон Дихтгоф, она вообще не помнила: та умерла, дав жизнь Ксении, которую выходила кормилица Арина, привезенная в Петербург из смоленского поместья. Ольга Михайловна, по рассказам отца и деда, была женщина не светская, но очень образованная. Она окончила естественный факультет Высших женских курсов профессора Герье, любила историю и поэзию. Балы не любила, могла стать фрейлиной, но предпочла тихие домашние занятия и заботы. И замуж за отца Ксении, Николая Вадимовича, тогда помощника статс-секретаря, вышла охотно, легко отказав до этого кавалергарду и свитскому офицеру. Замужество оказалось удачным: поощряемый и направляемый женой, Николай Вадимович быстро делал карьер}. В Петербурге про него говорили с прибавлением обязательного эпитета «преуспевающий». Перед мировой войной князь Николай Белопольский имел уже чин статского советника, возглавлял ряд департаментских комиссий, почти догнав по гражданской линии своего отца генерал- майора. Были у него два сына, дочь и изрядное состояние. В начале войны с германцами он вдруг «полевел», стал «октябристом» и известным думским деятелем, последователем Гучкова и Родзянко, оратором и публицистом. Теперь к эпитету «преуспевающий» столь же обязательно прибавился другой — «анархиствующий», что звучало как ругательство. Хорошо, сыновья не нуждались уже в протекции и поддержке отца. Старший — Виктор, окончивший кадетский корпус и Павловское юнкерское училище, служил при штабе Киевского военного округа, в лейб-гвардии казачьем полку, был на хорошем счету. Младший — Андрей — кончал Горный институт. Ксения — вся в мать! — не больно-то увлекалась балами и приемами и тоже фрейлиной не стала, а поступила в ученицы Школы поощрения искусств, деля общество «бог знает с какими проходимцами». Ксения повзрослела вдруг и была удивительно хороша — высокая, стройная, белокурая, со смуглым лицом и голубыми глазами. К гордости деда, от женихов отбоя не было. И вдруг, как гроза с ясного неба, — частые простуды, недомогание, слабость, боль в груди, а затем и внезапно открывшаяся болезнь легких. Врачи, целый год не покидавшие дом князей Белопольских на Малой Морской, исследовали мокроту, но коховских бацилл, к счастью, не нашли. Однако говорили: малокровие, расстройство нервов, грудь у девочки слабая, сырой климат Петербурга ей противопоказан, надо на юг, на воды, виноград, кумыс — к теплому морю. Вот дед и обрек себя на добровольное изгнание. Это произошло еще в канун войны. С тех пор дед и внучка не возвращались в Петербург, о всех событиях знали по рассказам и из противоречивых газетных сообщений, а «мирное время» и «нарушение порядка» ассоциировались у них лишь с шикарным купе первого класса поезда из Петербурга, — как они по-прежнему называли Петроград, — ходившего нерегулярно.

Небольшая двухэтажная дача в духе русских усадеб начала века стояла не под Смоленском или Вязьмой, где ей более пристало, а над Черным морем. Здесь, западнее Симеиза, горная гряда подступала к берегу, поднимаясь над ним отвесной стеной. Пологий терренкур, обсаженный с двух сторон молодыми кипарисами, и сто три крутые ступеньки, вырубленные в скале, вели к морю, к маленькой песчаной бухточке, затерявшейся среди серо-красноватых каменных глыб — обломков древних горных обвалов и оползней. Округа была малолюдна. Главное севастопольское шоссе лежало севернее, в горах, и выходило к Байдарским воротам. Основная масса состоятельных и знатных людей селилась на побережье значительно восточнее, в Кореизе, Ореанде, Ялте, поближе к царствующим особам. Наиболее удобные под застройку и разбивку парков участки были именно там и уже в начале века стоили баснословно дорого. Впрочем, быстро дорожали все крымские земли. Вадиму Николаевичу просто повезло: немец Штеймер, разорившийся нефтепромышленник, чувствовавший приближение войны, решил быстро ликвидировать свои русские дела и вернуться в Vaterland. Они поладили, и князь Белопольский стал владельцем райского уголка. Доктор Вовси из симеизской частной туберкулезной лечебницы, который был приглашен для постоянного наблюдения за Ксенией, утверждал, что здесь — одно из самых теплых мест, что продолжительность солнечного сияния, количество тепла в году, температура морской воды — все это значительно превосходит другие курортные места Крыма.

Аркадий Львович Вовси, маленький, лысый и щуплый, стерильно чистый и, как казалось Ксении, холодный даже в самый жаркий день, появлялся в их доме еженедельно. Он приезжал в легком шарабане, которым сам управлял, по нижней проселочной дороге и обычно оставался ночевать. Это была особая процедура, целый ритуал, — его придерживались все по молчаливому уговору, возникшему сам по себе неизвестно когда и вносившему какое-то разнообразие в уединенную жизнь Бело- польских. Доктор привозил кипу свежих газет и журналов, сладости, купленные по заказу Ксении у знаменитого симеизского грека-кондитера Маноса, новые ноты, полученные из Ялты. Доктор долго мылся с дороги. Затем готовился к врачебному осмотру, который начинал с подробной беседы об аппетите, самочувствии, сне и сновидениях, прогулках, купании, музыкальных экзерсисах и прочем. Его холодные цепкие пальцы методично выстукивали Ксении грудь и спину. Его белый матово-блестящий череп, от которого отражалось солнце, неизменно настраивал пациентку на веселый лад. Она начинала улыбаться и с трудом сдерживала смех, но доктор Вовси ничуть не обижался и тоже начинал улыбаться, потому как его рекомендации приносили пользу и лечение шло хорошо. Он советовал почаще спать на свежем воздухе и начать наконец лечение виноградом — виноградотерапию, оказывающую на чахлых петербургских девушек чудодейственное влияние.

После осмотра наступало время обильного обеда. Старый генерал был отменный гастроном и хлебосольный хозяин. Он и здесь, вдали от Петербурга, никогда не краснел за свою кухню, любой нежданный визит не мог застать его врасплох: одним из первых его строительных объектов был вместительный ледник и винный погреб.

После обеда мужчины отдыхали, покуривая и лениво беседуя, а Ксения, взяв мольберт, уходила в парк на этюды. Парк был громадный и запущенный. Говорили, Штеймер очень увлекался им, выписал даже садовника из Италии: хотел, чтоб его парк хоть и в миниатюре ничем не уступал Воронцовскому парку в Алупке. Было высажено много субтропических деревьев — агавы, олеандры, пробковые дубы, веерные пальмы. Многие из них погибли. А хвойные деревья прижились. Только не росли. Остались маленькими — меньше человеческого роста, кривыми и резко наклоненными в сторону моря, на юг. Наверное, из-за северного ветра, дующего с гор. Летом в парке было душно. Стойко стоял густой залах разогретой хвои и тамариска. Он заглушал запах цветов. Ксения не могла долго находиться здесь: у нее кружилась голова, рука становилась нетвердой. И каждый раз без сожаления бросала она неоконченную акварель и торопилась на свежий воздух, к любимой своей скале. Отсюда открывался прекрасный вид на море, и уже из-за одного этого стоило жить здесь, в забытой богом и людьми дыре...

Вечерами, после купания и до ужина, собирались в гостиной. Ксения музицировала, чтобы доставить удовольствие деду. Мужчины играли в карты. Арина, кормилица, сорокалетняя статная женщина, кажущаяся двадцатипятилетней — щекастая, высокогрудая, с белой шеей и пышной косой, обернутой венцом вокруг головы, — плела кружева на коклюшках. Спать ложились рано. И вставали рано. После завтрака доктору подавали шарабан, запряженный отдохнувшим и хорошо накормленным конем, и он уезжал — тихо исчезал на неделю, — маленький человечек, словно гномик, появившийся из скальной расщелины.

Иногда приезжал отец. Самоуверенный, деловито-гордый, проповедник конституционной монархии. Еще реже наведывались братья Виктор и Андрей. Как-то приехала на целый месяц тетка, сестра матери, с внуком и внучкой. Нет, весной, летом и ранней осенью на «Бельведере» — как Ксения и дед называли свою виллу — жизнь была вполне сносная. Хуже было осенью и невозможно — зимой, когда стылые дожди секли землю, расквашивали и делали непроходимой нижнюю проселочную дорогу. Только доктор Вовси и рисковал раз в неделю по-прежнему пробираться по ней. Время останавливалось. Любое дело валилось у Ксении из рук. Она ходила из комнаты в комнату, маялась, тосковала неизвестно о чем, приставала к деду с фантастическими и невыполнимыми просьбами и. наконец, успокаивалась, затихала, погрузившись в какую-нибудь книгу. Рояль, мебель и библиотеку Белопольские привезли из Петербурга, чтобы хоть родные вещи напоминали им о доме и скрашивали одиночество. Библиотека была фамильная, дедовская, мужская — книги все исторические или по военному делу. Вадим Николаевич, командовавший в свое время бригадой и дивизией, отличившийся при Горном Дубняке и Козулбеке в турецкую кампанию, собирался, пользуясь уединением, написать книгу, поделиться с потомством мыслями о сильных и слабых сторонах русской военной доктрины — для этою как подспорье и взял сюда многие сочинения. Все готовил себя к написанию мемуаров, все собирался — пока не началась мировая война. А кому интересны теперь соображения какого-то отставного генерал-майора по поводу событий, происходивших будто и вовсе на другой планете?

С началом мировой войны крымская жизнь Белопольских совершенно потускнела. К тоске прибавилось постоянное чувство томительной неизвестности и беспокойства: оба внука старого князя были на фронтах, известия от них приходили крайне редко. Виктор отличился в деле под Перемышлем, был произведен в штаб-офицеры, награжден орденом Владимира 3 степени с мечами и бантом. Андрей, отправившийся в действующую армию вольноопределяющимся, был ранен, впрочем не тяжело, поправился, сдал экзамены на первый офицерский чин и, отклонив протекцию отца, вновь уехал на фронт. Дед гордился внуками, но был недоволен сыном. Это недовольство возросло после того, как Вадим Николаевич в сентябре 1916 года выбрался все же в Петербург. У себя дома на Малой Морской он застал «филиал» Государственной думы и за один вечер наслушался таких бунтарских речей, порочащих государя императора и государыню императрицу, что был повержен и словно раздавлен. Неудачи на фронтах, отставка Сухомлинова, продовольственные трудности и брожение в обществе, разговоры о германофильстве Александры Федоровны и ее окружения, все растущая ненависть к Распутину, неспособность царя довести войну до победного конца — все это потрясло старого князя Белопольского. Он возмущался было, спорил, доказывая, что Россия сильна крепостью престола, что критика государя императора, откуда бы она ни исходила, расшатывает престол и губит Россию. Аргументы сына и его единомышленников, факты, которые они приводили, заставили Вадима Николаевича замолчать, оскорбиться за идеи, которым он всегда служил верой и правдой, и в конце концов, почувствовав себя обкраденным и обманутым, обратиться в бегство. «Такое не должно, не может долго продолжаться», — решил он. А пока — прочь из страшного города в спокойное, ставшее привычным крымское захолустье.