Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости
Шрифт:
— Императорский Эрмитаж? Что же в него входит? Я хорошо знаю собрание моего дяди — оно великолепно, но он никогда не позволил бы наполнять залы дворца молодыми ремесленниками, другое дело — мастера, такие, как вы, мэтр.
— Я назову вам всего несколько собраний, которые приобретены императрицей для Эрмитажа. В 1763 году это было собрание Гоцковского, в 769-м — Троншена.
— О, этого друга Вольтера, Дидро и даже Гримма, которого императрица сейчас так расхваливает как своего ближайшего конфидента?
— Совершенно верно, графиня. Ведь он пользовался при коллекционировании
— Что же, ничего не скажешь, эти собрания очень недурны.
— Но это лишь часть сокровищ Эрмитажа, ваше сиятельство. В 772-м году императрица приобрела собрание Кроза, а затем коллекцию Шуазеля и Амбуаза.
— О, вы могли бы служить чичероне по Эрмитажу, мэтр.
— Я бы никогда не взял на себя такой смелости. Но я действительно знаю Эрмитаж, потому что провожу в нем немало времени с моими учениками.
— Они только смотрят?
— И копируют.
— Это любопытно, кому вы отдаете предпочтение?
— В собрании Кроза, например, это картины Рембрандта, этюд мужских голов Тенирса, этюд старика Рубенса. Каждый из учеников моего класса должен выполнить хотя бы одну копию с Ван Дика и непременно с Рембрандта.
— На этих примерах мне не удастся разгадать ваших вкусов. Назовите же более земные имена, мэтр, или вы к таким совсем не обращаетесь?
— Обращаюсь, и постоянно. Молодым художникам необходимо познакомиться со всем разнообразием портретных изображений. Не знаю, знакомо ли вам, ваше сиятельство, имя Де Труа.
— Пожалуй, нет.
— Он работал во Франции в первой половине нашего столетия. Гораздо более знаменит Гиацинт Риго.
— Еще бы! Он так великолепен в своих костюмах!
— Я мог бы еще назвать Караччи, Рафаэля и Джанбеттино Чиниаролли, того самого Чиниаролли…
— Не продолжайте, Левицкий. Я сама продолжу рассказ и, кто знает, сумею сообщить вам несколько неизвестных вам мелочей. Император Иосиф II после посещения Вероны заявил, что видел там два чуда — амфитеатр и величайшего живописца Европы, как он окрестил Чиниаролли. Современники сказали о нем, что он находчив в композиции, изыскан в рисунке и насыщен в колорите. Император так увлекся его дарованием, что забрал итальянца в Вену, где Чиниаролли стал сначала директором венской Академии художеств, а одновременно — и основателем знаменитой Венской картинной галереи. Вы согласны с подобными восторгами, мэтр?
— Я разочарую вас, ваше сиятельство, сказав, что меня больше занимают теоретические выводы Чиниаролли, его труд о живописи и очерки о творчестве старых итальянцев. Тем не менее все ученики портретного класса выполняют хотя бы по одной копии с его работ.
— А, видите, и вам не удалось избежать его очарования! Кто ж еще достается на долю будущих портретистов?
— Я утомлю вас перечислением, ваше сиятельство, хотя и могу назвать Джузеппе Ногарини, Франческо Тревизани, Николо Бамбини. Я не называю русских имен — они вряд ли вам знакомы.
— Но, значит, есть и такие?
— Конечно, есть. Школа должна сохранять свои национальные черты.
— И тем не менее вы не удовлетворили моего любопытства. Вы говорите о многочисленных копиях. Но куда же они деваются? Не могу себе представить, чтобы
их можно было уничтожить — в отношении живописи это было бы настоящим варварством.— И вы совершенно правы, ваше сиятельство. Никто не покушается на существование этих картин, даже самых ранних и самых неумелых.
— Тогда что же? Я бы купила несколько из них, чтобы поддержать молодых художников. Вероятно, они небогаты.
— По большей части, очень бедны. А совершить свой благородный поступок вы можете в факторской — там продаются все учебные копии, композиции, натурные этюды и зарисовки. Они не представляют интереса для знатоков, но простонародье охотно разбирает их по грошовой цене для украшения своих домов.
— Как умно. Но послушайте, мэтр, для своего сельского дома я непременно отберу несколько десятков головок, непременно одинакового размера, и обобью ими одну из комнат. Это будет положительно чудесно, вы не находите?
— Наша императрица так поступила с работами художника Ротари. Он был очень трудоспособен, и после его смерти осталось несколько сотен головок, которые Ее Величество и велела в качестве обоев приобрести.
— Я поступлю совершенно так же. Но, дорогой мэтр, наш сеанс подходит к концу. Не могу ли я вас попросить о любезности — отберите сами четыре-пять десятков работ. Мой секретарь заплатит, сколько надо.
Петербург. Васильевский остров. Дом Левицкого. Н.А. Львов и Левицкий.
— Дмитрий Григорьевич, поздравляю вас с победой, и нешуточной.
— О чем вы, Николай Александрович, в толк не возьму?
— В толк можете и не брать, а графиня Урсула Мнишек от вас положительно в восторге. Вчера она наговорила Безбородке столько лестных слов, что положительно я, как индюк, напыжился от одного только, что имею честь водить с вами знакомство. Так-то-с, сударь! А теперь извольте объяснить, чем же вы нашу красавицу приворожили?
— Графиня очень снисходительна ко мне.
— Кто? Урсула Мнишек? Вы что, не знаете полячек: они способны быть снисходительными только к самим себе. А здесь разговор шел о вашем знании искусства, о родстве вкусов и множестве других вещей — всего и не упомнишь.
— Не вводите меня в смущение, Николай Александрович, тем более что ничего умного я, видит Бог, не сказал. Немного растолковал, как ученики в классе живописи портретной занимаются, что копируют — не больше.
— Так ли, иначе ли, графиня уже объявила, что это будет ее лучший портрет, который она поместит в своем салоне, а у нее, надо сказать, собирается весь литературный мир. Повезло же вам одновременно писать таких двух красавиц.
— Вы об Анне Давиа?
— Конечно, о ней. Разве не хороша? Первая певица комической оперы и вторая певица серьезной оперы, как написано в ее контракте! Только на деле она стала первой в такой серьезной драме для Александра Андреевича, что дай Бог ему ноги из всей этой истории унести.
— Ничего не понимаю. При чем здесь Безбородко?
— А кто вам, господин Академии советник, позвольте спросить, портрет сей заказал?
— Александр Андреевич. Но ведь он же графинин портрет писать приказал.