Семь загадок Екатерины II, или Ошибка молодости

„Я обязана вам жизнью…“

„Густав де Линар“, — поспешил представиться я.

„Граф“, — добавила она.

„Вам знакомо мое имя?“

„Мы соседи, — отвечала незнакомка. — А теперь еще раз благодарю и прощайте“.

Она тронула поводья, и успокоившаяся лошадь пошла в галоп».

— Отличнейший перевод, Александр Александрович, отличнейший. И, я так полагаю, переводчик сообщил оригиналу новые достоинства. Какая досада, что вы не довели свой труд до издания. А, кстати, мне вспомнилось, как когда-то батюшка Николая Андриановича успешно начинал свою службу с переводов.

— Для меня новость, что Грибовский-старший всерьез занимался литературой.

— Как же, как же! Его сам Гавриила Романович Державин похвалял за язык легкий, непринужденный. Гавриил Романович частенько о сем студенте Московского университета у Львовых толковал. А уж когда Андриан Моисеевич свой перевод повести господина де Бакуляра д’Арно «Опасности городской жизни» выпустил, забрал его к себе в Петрозаводск да сразу казначеем приказа общественных денег и назначил. Вот какую ему службу перо сослужило!

— А впрочем, сочинения д’Арно я в те поры читал, и с превеликим удовольствием. «Испытания чувств», «Услаждения человека чувствительного», «Полезные досуги».

— Вот-вот, и все они в переводе Андриана Моисеевича.

— По службе своей тогдашней, дипломатической, довелось мне многое о господине д’Арно узнать. Знаю, что вел с ним переписку сам Фридрих Великий, к себе приглашал. Господин д’Арно у него в Берлине целый год провел. Потом в Дрезден советником французского посольства отправился. Во Франции во время террора в тюрьму попал. Да он уж больше десяти лет назад умер.

— Тогда у нас толковали, что господин д’Арно больше об ужасах всяческих писать любил. Николай Александрович Львов очень его за это порицал.

— Да, ваша правда, от его рассказов кровь в жилых подчас стыла. Мне довелось их читать с одной юной особой, так она подчас вскрикивала от страха. Чего стоило ее успокоить…

— Вы не были женаты, Александр Александрович?

— Женат? Что за идея!

— Почему же?

— Но… скорее всего, я не создан для семейных радостей.

* * *

Дом Левицкого. Мастерская художника. Входит Якимыч, позже А.А. Стахиев.

— Батюшка Дмитрий Григорьевич, барыня узнать велела, когда обед подавать прикажете: по обычаю аль попозже.

— Попозже, Агапыч, попозже. Сам видишь, погода какая стоит. Свет ясный, ровный — только бы писать да писать.

— Оно так и сказал барыне: не иначе Дмитрий Григорьевич писать станет. Была бы работа.

— Есть пока, грех жаловаться.

— Вчерась каково господин Грибовский портрету-то своему радовался. Уж таково-то расхваливал.

— Верно, понравился.

— Вашей работе-то, батюшка, да не порадоваться. А и то сказать, не всегда верна пословица: яблоко от яблоньки недалеко падает. Андриана Моисеевича сынок, да совсем другой человек. Уж на что папаша-то ловок был, а этот что твоя красна девица. Стеснительный да обходительный.

— И то правда, Агапыч.

— Ой, Господи, да как же я вас, Александр Александрович проглядел. Вот старый пень: коляски недослышал!

— Не казнись, старик, я коляску у шляхетного корпуса оставил. Пройтись решил.

— Стало быть, получше себя чувствуете, Александр Александрович? Значит, поработаем сегодня, а то перерыв большой получился.

— Знаю, что виноват, Дмитрий Григорьевич, да так вышло. Не так на здоровье жаловаться надобно, как новостями всякими отвлекся.

— Дай Бог, чтоб хорошими.

— Да ведь у каждой медали две стороны бывает. Кстати, слыхали, госпожа Криденер приезжает. Теперь уж самая верная весть. Сам государь император пригласить баронессу изволил. Благоволит к ней очень. Беседовать подолгу любит.

— Сказывали мне, до светских утех баронесса не охотница. Все больше философические разговоры ведет.

— Да, меняют людей годы.

— Это вы о ком изволите?

— Хоть о Грибовском. Отце, конечно.

— А я подумал, о баронессе отозвались.

— Откуда бы мне госпожу Криденер близко знать. С супругом ее точно работать по иностранным делам приходилось, не более. А с Грибовским, помнится, такие истории случались.

— Случались, ничего не скажешь. Гавриил Романович Державин тогда же в Петрозаводске из какой истории его спас: до денег казенных, непутевый, добрался.

— Не успел за службу приняться, и растрата?

— Да какая! А чтоб Гавриилу Романовичу обязанным не быть, в походную канцелярию Григория Александровича переметнулся. За декорации потемкинские принялся — деревни до поля картинами уставлять. Государыня императрица в те поры в Крым собиралась. Так Потемкину лучшего помощника было не сыскать: театр на пустом месте устраивать.

— Что ж, снова растрата.

— Ваша правда. А от Светлейшего соглядатаем в канцелярию графа Зубова назначен был.

— И благодетеля своего тут же и позабыл.

— Так он в большую силу вошел: за фаворита все вопросы решать стал. В покои государыни по этому случаю допущен был, и иностранную почту подносил, и указы составлял, а там и былое место Гавриила Романовича занял: статс-секретарем императрицы у принятия прошений.

— Говорят, взятки брал, как никто.

— Говорят. Да только недолго ему карманы-то набивать довелось. При государе Павле Петровиче сразу в крепость угодил.

— В крепость? Так государя разгневал?

— Что в крепость — сначала в Петропавловскую, а там и в Шлиссельбургскую! Не вступи на престол ныне здравствующий государь, так бы ему там и гнить до скончания века. Не знаю, правда ли, будто госпожа Криденер за него хлопотала. Уж не переводы ли старые вспомнила? Да нет, шучу, конечно. Она, поди, их и не знала. Хотя все толкуют, будто характер у нее непростой.

— Мало ли что говорят. Может, мне, Дмитрий Григорьевич, еще перевода моего почитать? И вам разговорами от дел отвлекать не буду.