Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3

Глава 28

Те тополя, что шпилями своими вонзались в небо, вблизи оказались могучими деревьями с темной, потрескавшейся корой. С двух сторон они обходили старую церковь с позеленевшими от времени кирпичными стенами и смыкались возле дома с каменным крыльцом. Дом этот, на высоком каменном фундаменте, когда-то принадлежал станичному атаману. Теперь же в нем помещался станичный Совет.

В дом вели крутые, из серых каменных плит ступеньки, сильно стертые ногами. Так же, как во всех станицах, перед домом образовалась площадка для стоянки машин и подвод. Была она укатана колесами и утрамбована копытами. Валялись объедья сена, темнели пятна машинного масла. И тут же, тоже как во всех станицах, стояла коновязь из дубовых, искусанных конскими зубами бревен.

Перед крыльцом выстроились грузовики, подводы. Лошади выпряжены и поставлены к задку, куда положено сено. У коновязи дремали два неказистых, похлестче Кузьмы Крючкова, конька под старыми, видавшими виды седлами. Хвосты куце подвязаны, ноги и животы забрызганы грязью.

Никто, пожалуй, не заметил, как Холмов, в бурке и в папахе, похожий на табунщика или чабана, подъехал к коновязи; как он, натужась, с трудом слез с седла, и не сам, а с помощью женщин; как одна из женщин привязала коня к коновязи, потом обе они заботливо взяли всадника под руки и помогли ему подняться по ступенькам.

Превозмогая боль и подметая полами бурки пол, Холмов вошел в коридор. И этот длинный, просторный коридор, и смежная с ним, тоже длинная и просторная комната были заполнены народом. Мужчины, женщины, молодые, старые. Кто сидел на лавке, уронив на грудь голову, и, казалось, дремал. Кто стоял у окна и бесцельно смотрел на тополя и на церковь. Хромая, Холмов смело, как это он делал всегда, когда, бывало, появлялся в станичном Совете, направился к дверям, пухлым оттого, что они были обтянуты войлоком и дерматином, и табличкой «Председатель стансовета Ивахненко А. А.». Возле дверей, как на страже, стоял коренастый, крепкого сложения мужчина с белесыми усами. Он преградил рукой Холмову дорогу и сказал:

— Эй, бурка! Куда прешь без очереди!

— Можно и повежливее! — Холмов с упреком посмотрел на светлоусого мужчину. — Я не бурка!

— А кто же ты будешь?

— Человек!

— О! Слыхали, граждане!! Нашел чем хвастать!

— Родимый, все мы тут люди-человеки, — сказала суровая на вид старая женщина, сидевшая на лавке. — Так что прилаживайся к общему порядку и жди своего череда.

— Какие дела у вас к Ивахненко? — по привычке деловито спросил Холмов, взглядом обращаясь к людям. — И кто вы?

— Кто, кто, — сердито ответил мужчина со светлыми усиками. — Слепой, что ли? Не видишь? Жалобщики мы!

— И у всех у вас есть дела к Ивахненко? — тем же деловым тоном спрашивал Холмов. — Давно тут сидите?

— Да ты чудак, ей-богу! Или с неба свалился?

— К кому же еще пойдешь, как не к Ивахненко? — говорил старик, сидя на лавке и опираясь на суковатый посох. — Больше идтить не к кому. Мы народ, а Ивахненко есть слуга народа, стало быть, наш слуга. А без слуги мы и шагу ступить не можем. Вот и сидим, поджидаем, когда наш слуга изволит нас допустить к своим ясным очам.

— Слуга — это, конечно, правильно, — сказал Холмов. — Вы Ивахненко избирали, и он обязан служить вам верой и правдой.

— Нету у Ивахненки уже ни веры, ни правды.

— Слуга сидит там, в кабинете, а господа в коридоре огинаются.

— Почему же вы не идете к Ивахненко? — спросил Холмов. — Почему не потребуете?

— Опять свое: почему? — Мужчина со светлыми усами с горестной улыбкой посмотрел на Холмова. — Сам-то ты кто? Табунщик или чабан? Живешь в степи, одичал там без людей. Через то все кажется тебе в диковину.

— К Ивахненко, брат, так не пройдешь, — сказал мужчина с болезненным небритым лицом. — К нему надо походить да подождать. Я вот уже третий месяц торчу здесь по пустяковому делу.

— Какое же у вас дело? — спросил Холмов.

— Нет, старик, ты, видать, заявился сюда не со степи, а из космоса! — искренне удивился мужчина со светлыми усами. — Да ты даже не знаешь, какие у земных людей бывают дела? Смех! А может, дурачком прикидываешься? Может, выпытываешь? Что, да как, да какие жалобы?

— Просьбы или, сказать, жалобы, известно, разные, — сказала мрачная старая женщина, сидевшая на лавке. — Сказать, дела житейские. У одного то, у другого это. Или что продать, или что купить, или налоги, или еще что. Без разрешения Ивахненко ничего нельзя. Через то и тянемся к нему, как к магниту.

— Отчего же он вас не принимает? — с той же озабоченностью спросил Холмов. — Уже прошло полдня.

— Шут же его знает, отчего не принимает!

— Это ты, старик, у него спроси!

— Пустите его без очереди, вот он и спросит! — подал кто-то голос из толпы. — Старик, видать, бедовый! Да и хромой он!

— Без очереди никому не позволю! — решительно заявил светлоусый мужчина. — Все мы тут равные!

— Присаживайся, родимый, — сказала пожилая женщина, отодвигаясь и освобождая место на лавке. — Насиживай очередь. Тебе-то еще, горемычному, ждать да ждать.

На сердце у Холмова было тоскливо. Не зная, что делать и как поступить, он подобрал полы бурки и сел на предложенное ему место рядом с пожилой женщиной. На лавке, вытянутой вдоль стены, видимо, так часто и так подолгу сидели люди, что своей одеждой они до блеска вытерли давно крашенные доски.

Холмов снял папаху, ладонью вытер лоб и, с грустью глядя на стоявшую у порога Евдокию и ее подруг, на скучные лица людей, задумался. «Голосуя за Ивахненко, они верили, что потом, когда он станет их избранником, смогут прийти к нему запросто, как приходят к самому близкому человеку, — размышлял Холмов. — И вот ошиблись. Они сидят в коридоре, и Ивахненко не приглашает их к себе в кабинет. Тот дед, что сидит, низко опустив голову, с насмешкой говорил об Ивахненко как о слуге народа. „Без слуги мы и шагу ступить не можем“. В этом-то и беда! Если бы было наоборот!.. Если бы депутат и шагу не мог сделать, не спросив об этом позволения у своих избирателей! И почему бы не сделать так, чтобы не Ивахненко ждали люди, собравшись у дверей, а Ивахненко ждал бы людей, радовался бы их приходу, готовый во всем прийти на помощь?»

— И все же, братцы, я пойду без очереди!

То ли потому, что сказано это было энергично и твердо, как о чем-то давно решенном, то ли потому, что человек в бурке обратился к людям с доверительным словом «братцы», только на этот раз никто Холмову не возразил. Даже сердитый светлоусый мужчина улыбнулся, сам открыл дверь, и Холмов, подметая буркой пол и припадая на правую ногу, прошел в кабинет.

На вид Ивахненко можно было дать лет тридцать пять. Одевался он по-казачьему. Полугалифе, хромовые сапоги, рубашка со стоячим воротником, подхваченная узким горским пояском с наборами черненого серебра, наверное, работы дагестанских мастеров. Заложив руки за спину, он прохаживался по кабинету. Следом за ним с раскрытой папкой в руках ходил худой высокий мужчина. Иногда тот нагибался, как бы желая показать, как легко сгибается его спина.