Семен Дежнев — первопроходец

— Внуков-то прибавилось?

— Каждый год прибавляется. В Москву, значит, путь держишь, атаман? Корнея-Кирилла проведаешь?

— Нет, не проведаю.

— Пошто так?

— Не понравился он мне. Либо княжеским высокомерием пропитался, либо иночество вытравило в нём всё живое. Не пойму.

— Может, и нет уже его в живых...

— Может, и нет. Плох он был, как мне показалось.

— Тогда царство ему небесное, коли помер. А Лександру проведаешь? Хороший он мужик, хоть и татарин.

— Этого непременно проведаю.

Дом Татаринова был наполнен детворой разного возраста, неугомонной, крикливой. Младший его сын уехал служить куда-то на юг воеводства, на границу с землями кочевников. А всю свою детвору оставил на попечение деда. Обрадовался Лександра визиту старого сослуживца, долго не отпускал, расспрашивал, угощал домашней снедью.

В Тобольске Дежнёв с товарищами провёл около полутора месяцев. В августе тронулись в дальнейший путь по Иртышу, Тоболу, Туре. В Верхотурье отряд прибыл уже в ноябре, когда реки у берегов окаймлял ледяной припой. Надвигалась зима. Тяжело нагруженные лодки шли против течения медленно, как ни напрягали свои усилия гребцы.

На Верхотурской таможенной заставе производили последний досмотр государевой казны. Таможенный и заставный голова Сила Садилов, осматривавший казну, заметил, что некоторые холщовые метки были повреждены и на них нанесены заплаты и заметны разрывы, наспех заштопанные. Голова потребовал, чтобы начальник отряда и целовальники, непосредственно отвечавшие за мягкую рухлядь, представили письменное объяснение порчи мешков. Дежнёв и целовальники Иван Самойлов и Гаврила Карпов составили для верхотурской таможни «сказку», в которой и дали подробное объяснение. Во время остановки в Тобольске соболиная казна была сложена для хранения в амбар, где некоторые мешки прогрызли мыши. Пришлось «мышьи пробоины» наспех зашивать, накладывать на них заплаты. Случились повреждения и во время плавания от Тобольска до Верхотурья.

— Примем к сведению ваше объяснение, — бесстрастно сказал голова Сила Садилов. — А уж как московская власть оценит ваш груз — это её дело.

Сказку Дежнёва и двух целовальников голова вместе со своей отпиской отправил в Сибирский приказ.

В Верхотурье ожидали становления зимнего пути и через европейскую часть страны двигались по зимнику на подводах. Вновь прошли Соликамск, Великий Устюг, Тотьму, Вологду, Ярославль.

В Великом Устюге нахлынули воспоминания. Перед глазами встали картины далёкой молодости. Родной русский Север. Спокойная Двина, её приток Пинега. А там родительский дом... От воспоминаний резко защемило сердце, спёрло дыхание. Дежнёв попытался сделать несколько шагов к саням, но резкая боль пронзила грудь в области сердца.

«Неужели это конец?» — подумал он, пошатываясь.

Целовальники заметили его состояние.

— Тебе плохо, Семён Иванович? — воскликнул участливо Самойлов и подхватил Дежнёва под руки.

— Не знаю, что случилось со мной. Сердце пошаливает. Неужели это конец? — с трудом выговорил Дежнёв.

— Ну вот ещё, что надумал, — стал успокаивать его Самойлов. — До твоего конца ещё далеко. Всех нас переживёшь.

— Други, уложите меня в сани и накройте тулупом, — попросил Семён Иванович. — Прими, Иван, начальство над отрядом.

Это распоряжение относилось к Ивану Самойлову.

На этот раз обошлось. Могучий организм Дежнёва смог победить. Дня через три острая сердечная боль прошла, и Дежнёв смог подняться. Самойлов доставал для него в деревнях, встречавшихся на пути, горячего молока.

В Москву отряд въехал ярославским трактом через Сретенские ворота 25 декабря 1671 года. Был день Рождества, ясный и морозный. Город оглашался праздничным перезвоном колоколов. Гудел мощным басом Иван Великий. Нарядные боярские возки объезжали сибиряков. Знатные бояре спешили на богослужение в кремлёвские соборы. У ворот Китай-города несли караульную службу стрельцы с секирами. На Красной площади у торговых рядов толпился народ. Что-то выкрикивали бирючи с лобного места.

По случаю рождественского праздника в Сибирском приказе был неприсутственный день. Лишь нёс дежурство дежурный подьячий. В тот же день прибытия Дежнёв явился в Сибирский приказ и сдал дежурному подьячему всю якутскую почту. Дежурный препроводил весь отряд на постоялый двор. Участники отряда, промышленные и служилые люди, разбрелись по праздничной Москве. Одни заходили в храмы и выстаивали службу, другие шли в кабаки. И, забывая грозные напутствия воеводы Барятинского, нещадно прикладывались к кружкам с зельем. Третьи бродили по улицам и с любопытством взирали на праздничную Москву.

Дежнёв, ощущая тяжёлую усталость и недомогание, беспробудно спал на постоялом дворе в течение нескольких дней. Охрану у ценного груза всё же выставил и наказал целовальникам по очереди следить за охраной и за грузом. Приём соболиной казны отложили до конца праздников.

Хотя Дежнёв продолжал чувствовать себя неважно — сильное сердцебиение и голова кружилась, с окончанием праздничных дней он явился в приказ. На прежнем месте за большим столом сидел дьяк Котельников, как будто и не постаревший, такой же отменно вежливый.

— С приездом, наш атаман, — приветствовал он Дежнёва. — С чем на этот раз пожаловал?

— Да вот... на этот раз с мягкой рухлядью.

— Что-то выглядишь, Семён Иванович, нехорошо. Осунулся, побледнел. Нездоровится?

— Есть малость. Должно, переутомился в дороге.

— Да ты садись. У своих ведь. Пусть передачей ясачной казны займутся твои целовальники. А мы пригласим приёмщиком и оценщиком мягкой рухляди именитого гостя Остафья Филатьева.

— Слышал это имя.

— Ещё бы не слышать. Его приказчики вели торговые операции и у вас, в Восточной Сибири. И ты мог не раз их встретить, в Якутске. Остафий для нас свой человек.

Пригласили именитого купца Филатьева, жившего неподалёку. С помощью приказного купец сверил по описи общее количество шкурок, убедился в их отменном качестве и дал заключение, что казна целиком доставлена в Москву в сохранности. Об этом свидетельствовала «приёмная роспись», составленная Филатьевым. Она убеждает нас в том, что никаких злоупотреблений со стороны Дежнёва и его товарищей допущено в пути не было, и объяснения начальника отряда о вынужденном вскрытии сум и мешков кажутся нам убедительными. Подмоченные шкурки на вынужденных стоянках удалось просушить. А на объеденные мышами несколько шкурок за время их хранения в тобольском амбаре Филатьев не стал обращать внимания. Естественная убыль в такой большой партии за время столь долгого и трудного пути неизбежна.

Начальник приказа Стрешнев принял Дежнёва, расспрашивал его о сибирской службе, успешно ли идёт промысел. И он обратил внимание на болезненный вид Семёна Ивановича и спросил участливо:

— Нездоровится?

— Дорогу тяжело переносил. Ослаб. Боюсь, что не доехать мне до Якутска. Дозвольте, батюшка, отряд снарядить и отправить в обратный путь. За начальника я бы поставил целовальника Самойлова. В помощь ему можно дать другого целовальника Гаврилу Карпова. Люди надёжные.

— Коли не уверен в себе, оставайся в Москве. Позаботимся о тебе. Отдохнёшь, окрепнешь, избавишься от хворей, воспрянешь духом. Вернёшься тогда в свой Якутск, к семье.