Семейные тайны

— Господи, помилуй нас, грешных, — под стандартный дядин тост мы махнули по чарочке за успех наших дел и дядя Андрей отбыл к себе.

— Отец, — решил я спросить, когда мы остались вдвоём, — а почему ты Василия к этим делам не привлекаешь?

— Василия? — переспросил отец. — Он так соображать, как ты, не может, чего греха таить...

— А от него и не требуется, на то я сгожусь, — самокритика моей сильной стороной никогда не была, вот и сейчас не удержался. — Как из моих задумок что-то путное сделать, твои мастера лучше нас с тобой знают. А нам нужен человек, что будет руководить производством, когда мы его наладим. Свой человек, из нашей семьи.

— Хм, — отец задумчиво огладил бороду. — Я-то Василия на Боярскую Думу поднатаскать хотел... Андрею в помощь, а потом и на смену. А теперь вижу, что ты и там получше него справляться сможешь...

— Ну вот, — согласно кивнул я. — Пусть сосредоточится на заводах.

— Ты что-то своё задумал? — в проницательности отцу не откажешь.

— Задумал, — признался я. — Только пока о том рано. Вот женюсь, куплю дом...

— Дом? — перебил меня отец. — Отделиться хочешь?

— А у меня есть выбор? — отозвался я. — Василий уже сейчас с Анной гостевую комнату под себя забрали. А там и дети пойдут... Нет, отец, хочу я отделяться, не хочу, а всё равно придётся. Я сначала, конечно, сам женюсь, тогда о моих задумках и поговорим. Сейчас рано.

Отец снова задумался. На этот раз думал он долго, я же тихо, стараясь не мешать его размышлениям, вернулся к разложенным на столе железкам.

— Прав Андрей, — отец прервал молчание. — И хочешь с тобой поспорить, да не выходит. Значит, потом и поговорим...

[1] Латуни

[2] Было. Резиновый уплотнитель имел затвор французской винтовки Шасспо 1864 года

[3] 17,7 мм

[4] 11,4 мм

Глава 4. О шантаже и медицине

— Малецкий? — Шаболдин весело усмехнулся. — Плут, мошенник и прохиндей, каких свет не видывал, но, скажу вам, презанятнейший! Числился купцом второй тысячи, только почти весь его капитал представлен был ценными бумагами, которые он многократно закладывал и перезакладывал. Однако же до банкротства никогда не доводил, всегда у него находились деньги, чтобы расплатиться по долгам и обязательствам. Прямо как из воздуха их доставал! В Москве Малецкий известен был своими кутежами, а уж бляди московские, почитай, все его в лицо знали и по особым приметам, хм, в других местах. Были подозрения, что Малецкий искал и находил всякие грешки московских купчишек, а потом брал с тех купчишек деньги за молчание да за возврат порочащих их бумаг, но доказать того долго не могли. Сами же знаете, купцы о таких делишках с нами говорить не любят... Но когда Малецкого взяли, при нём была бумага, каковую собирался у него очередной такой купчик выкупить. Там потом и другие дела размотать удалось, и отправился Малецкий на каторгу, где в первую же зиму и помер, слишком уж был изнежен. А вам-то он зачем?

— Его же взяли в лавке Эйнема, где Бабуров служил, — напомнил я.

— Так сам-то Бабуров тогда оттуда ушёл уже, — удивился Шаболдин. — Или думаете, они как-то связаны были?

— Я, Борис Григорьевич, ничего такого не думаю, — честно признал я. — Потому как ничего о том не знаю. Вот и хотел у вас поинтересоваться. Сами же говорили, что так, чтобы и тела не нашли, убивают за большие деньги.

— Малецкого Замоскворецкая губная управа брала и дело его вела она же, — сказал пристав. — Сыск вёл губной пристав, теперь уже старший губной пристав Елисеев, мне он хорошо знаком. Хотите, сведу вас с ним?

— Был бы очень признателен, — я, разумеется, захотел.

...Со старшим губным приставом Елисеевым мы встретились в той же кофейне Берга, где не так давно отмечали с майором Лахвостевым мой выход в отставку. Сделав заказ, мы удалились в отдельный кабинет ожидать его приготовления.

— Чем обязан? — сидевший напротив невысокий человек лет тридцати с небольшим, обладавший очень удобной для сыщика невыразительной и незапоминающейся внешностью, посмотрел на меня своими тускло-серыми глазами, сняв очки и аккуратно положив их на стол. — Борис Григорьевич просил вам помочь, отзывался о вас очень лестно. Его слово для меня не пустое, но как-то это странно, прошу простить. Боярич, герой войны — и вдруг губной сыск.

— Фёдор Павлович, чтобы не было неясностей, губной сыск для меня дело не чужое, — дружелюбно улыбнулся я. — Борису Григорьевичу я по мере сил помогал расследовать покушение на меня же, а не так давно по государеву повелению участвовал в розыске и поимке усть-невского маньяка, — я употребил прозвище, коим наградили Бессонова газетчики. С губными работал рука об руку, о службе вашей представление имею.

— Весьма польщён знакомством, — Елисеев поднялся со стула, низко поклонился и вернулся на место. — Тогда, Алексей Филиппович, вы понимаете, что я просто обязан спросить, в чём тут ваш интерес.

— Я частным образом расследую безвестную пропажу Петра Бабурова, служившего приказчиком в кондитерской лавке Эйнема. Вспоминая день, когда Бабуров выходил в лавку последний раз, другой приказчик, Харлампий Лизунов, сказал, что было это за четыре дня до того, как вы взяли там Малецкого.

— Малецкого нам кто-то из его же подручных сдал, — сказал Елисеев. — Письмо подбросили прямо на порог управы. Мол, будет он встречаться в лавке Эйнема с купцом Бермуцевым и будет у него при себе долговая расписка, что давал Бермуцев ростовщику Гирсону.

— И что в той расписке такого страшного для Бермуцева было, что он её у Малецкого выкупал? — не понял я.

— Сама расписка. Большую часть своих доходов Бермуцев имеет с торговли ситцами, которую ведёт на паях с купцом Никаноровым, а Никаноров Гирсона на дух не переносит. Если бы Никаноров узнал, что товарищ его у Гирсона денег занимал, вылетел бы Бермуцев из прибыльного дела сей же час, и, уж поверьте, на его место Никаноров другого товарища себе бы нашёл в тот же день. А Малецкий долг Бермуцева у Гирсона перекупил, да и потребовал у него и сам долг, и проценты по нему, и всё это в тройном размере, а иначе грозил передать расписку Никанорову, — пояснил Елисеев. М-да, умел Малецкий делишки проворачивать, ничего не скажешь...

— Так и оказалось, — продолжал Елисеев. — Расписка у Малецкого и правда в кармане лежала, а Бермуцев был при деньгах. Потом выяснилось, что в лавке Эйнема Малецкий и другим своим жертвам встречи назначал. Мы, ясное дело, заподозрили приказчиков в причастности к делишкам Малецкого и допросили. Только ни Лизунов, ни Бабуров нам ничего интересного не сказали, а поймать их было решительно не на чем.

— Так ваши Бабурова допрашивали? — в деле, что давал мне Шаболдин о том не было ни слова. Хотя оно и понятно — розыск Бабурова и следствие по Малецкому вели разные управы, а единой информационной системы тут и близко нет.

— Сам же я и допрашивал, — сказал Елисеев, когда удалился слуга, поставив на стол кофе с пирожными.

— И как он вам показался? — стало мне интересно.

Елисеев задумался. Отхлебнул кофе, отделил ложечкой кусочек пирожного, отправил в рот, прожевал, снова глотнул кофе.

— Нехорошо показался, Алексей Филиппович. Вроде и говорил гладко, не жался и не мялся, а вот видно — не всё говорил, что знал, не всё. Но поймать его было не на чем. Лизунов — тот просто невеликого ума человечек, но говорил всё то же самое, что и Бабуров, в показаниях оба не путались, а моё сыскное чутьё к делу не пришьёшь, тут доказательства надобны. А потом Бабуров пропал, мне Борис Григорьевич сказал. Чёрт, залёг на дно, паскудник, вот не иначе!