Семьи

Давно уже Юрий стал замечать в себе подобные проявления. Друзья прямо говорили ему, что он часто напрягает их своими разговорами, да и сам он видел, что так в действительности и было. Отчасти это его удивляло: шутки и подколки товарищей никогда не отличались мягкостью и даже наоборот – всегда были пошлыми и грубыми; но если откровенные оскорбления Рината или, к примеру, Легкова воспринимались всеми непринужденно и весело, то его, в общем-то, вполне корректные замечания неизменно рождали крайне негативные реакции друзей. Он пытался исключить такие моменты и с этой целью постоянно анализировал свое общение с товарищами, но, странное дело, чем больше проходило времени, тем чаще возникали подобные ситуации. Они появлялись вне зависимости от его воли, как-то сами по себе.

Вспоминая же сейчас случаи сегодняшнего вечера, почти во всех из них Юрий видел себя полностью правым. Он на самом деле считал нелепым вести свою девушку на пинг-понг шоу, и даже более того – готов был усомниться в развитости личности подруги Легкова, отправившейся с ним на представление, где женщины курят влагалищем; он действительно считал безрассудством для женатого мужчины выставлять на заставку телефона фотографию обворожительной голой модели; и он действительно был убежден в том, что к способности и желанию человека разнообразить свои сексуальные отношения стоит подходить с большей серьезностью ввиду возможных их крайне негативных проявлений. Во всех этих случаях Юрий мог упрекнуть себя только в своей несдержанности, неспособности промолчать, но никак не во взглядах, в которых он был искренне убежден. Но среди множества подобных ситуаций время от времени возникали моменты, возвращаясь к которым, он со всей очевидностью понимал, что высказывался исключительно для того, чтобы задеть друзей.

Случилось это и сегодня, когда он в разговоре с Легковым сбил с него восторженность своей свободной холостяцкой жизнью рассказом про существующее в американском обществе убеждение, что если у человека нет семьи – значит, с ним что-то не так. Эта ситуация отличалась от остальных тем, что Юрий сам не разделял занятой им точки зрения. В действительности он считал убеждение «если у человека нет семьи – значит, с ним что-то не так» глупым стереотипом закоченевшего в своем отсталом консерватизме общества. Если бы в любой другой ситуации кто-нибудь высказал подобное убеждение, он бы первый открыто восстал против него, но, несмотря на свою истинную позицию, в разговоре с Легковым занял совершенно противоположную точку зрения. И размышляя сейчас над этим, Юрий ясно увидел, что высказал это мнение не потому, что считал его справедливым, а исключительно для того, чтобы задеть товарища, подвергнуть сомнению и разрушить его ликование по поводу своего положения. Сегодня вновь в нем проявилось желание принизить друга, желание, которое он регулярно замечал за собой и которое доставляло ему всегда сильнейший душевный дискомфорт. Юрий упорно пытался определить для себя, почему поступает иногда подобным образом, и ничего не находил. Правда, такие моменты всегда возникали бессознательно, ненамеренно, но данный факт мало успокаивал его.

Всю дорогу Юрий был занят размышлениями о сегодняшней встрече с друзьями, о мотивах своего поведения и даже не заметил, как добрался до дома. На подходе к подъезду он полез в карман джинсов за ключами, но вдруг обнаружил в нем какой-то незнакомый предмет. Он достал его – это был телефон, тот самый, который он нашел у входа в клуб и о котором благополучно забыл, как только показал друзьям.

Юрий замер на месте. Его охватило чувство глубокого разочарования. Весь нахмурившись, до скрипа сжав зубы, он преисполненным болью взглядом уставился на телефон. С минуту он стоял, не думая ни о чем, лишь ощущая, как одно за другим вспыхивали в его душе тягостные переживания. Ему вдруг стало и стыдно, и гадко. В отвращении швырнул он телефон на засыпанный листвой газон и быстрым шагом, почти бегом заспешил домой.

Глава XI

Попрощавшись с друзьями у боулинг-клуба, Завязин отправился не в гараж, как сказал им, а в ближайший цветочный павильон. Заняв своей огромной фигурой все пространство крохотного киоска, он долго вертелся из стороны в сторону, не в состоянии остановиться на чем-либо одном среди окружающего его многообразия, чем не на шутку встревожил продавщицу, начавшую опасаться, как бы он невзначай не опрокинул какой-нибудь вазон с цветами. Решив вмешаться в происходящее, продавщица умело сосредоточила внимание растерянного посетителя на двух стоящих рядом вариантах, так что Завязин еще некоторое время колебался между шикарными нежно-голубыми астрами и букетом лилий, после чего купил три красные розы и поехал в ночной клуб.

Поздоровавшись на входе в заведение с охранником и контролершей билетов, Завязин прошел внутрь и, с трудом протиснувшись сквозь сплошную массу стоящих и движущихся во всех направлениях людей, устроился возле барной стойки, поближе к танцполу.

В клубе было шумно и весело. Вечер уже перешел в самую оживленную стадию. Расслабленные легким хмельком посетители до отказа заполонили собой танцпол, те же, кто не танцевал, увлеченно беседовали с новыми знакомыми, не замечая уже ничего из того, что происходило вокруг. Но никто в этой толпе не интересовал Завязина. Все его внимание было приковано к одной из трех площадок, установленных на возвышенности вокруг танцпола. На этих оборудованных шестами площадках, разогревая толпу и показывая пример, танцевали девушки в сетчатых колготках, туфлях на высоких платформах и блестящих костюмах, закрывающих лишь самые пикантные части их стройных изящных тел. И на одной из этих площадок, той, что была справа, ближе всего к Завязину, танцевала она.

Не отрываясь от нее ни на секунду, Завязин заказал бутылку пива и сместился ближе к условленному месту. Она ждала его: не прошло и двух минут, как взгляды их встретились. Больше она ни разу не посмотрела в его сторону, но Завязину казалось, что с этого мгновения она танцевала только для него одного.

Ее танец завораживал Завязина. Каждое ее движение, каждый изгиб, каждая частичка тела казались ему сейчас чем-то невероятным, недосягаемым, недоступным, и в то же время все это было ему очень близко, знакомо – было его. Завязин видел, с каким вожделением смотрели на нее мужчины, и в душе у него все ликовало от сладостного сознания обладания ею. И если все эти мужчины созерцали только невероятно волнующий танец умопомрачительной в своей сексуальности девушки, то для него этот танец был неотделим от ее личности: помимо движений тела он видел в нем ее чувства, ее эмоции, видел ее душу. Он забыл в эти мгновения обо всем. Только ее он ждал, и это ожидание будоражило его сознание, волновало так, как, пожалуй, мало что во всей жизни.

Когда танец закончился, Завязин взял цветы, сделал глоток пива из бутылки, к которой за все это время ни разу даже не притронулся, и направился к выходу. Она не хотела, чтобы они встречались в клубе, и поэтому он всегда ожидал ее на улице.

Завязин стоял на повороте в проулок, в котором располагался служебный вход в клуб. Дверь открылась, и появилась она: молодая, цветущая и, как всегда при встречах с ним, счастливая.

– Красные розы, – заметила она с улыбкой, когда Завязин протянул ей букет.

– Тебе они, наверное, уже надоели?

– Нет, – взяв цветы, улыбнулась она еще радостней. – Мне очень приятно.

Глава XII

Детство Глеба Завязина, сколько он себя помнил, прошло в разъездах. Отец его был крановщиком, и семья моталась по всему Союзу, от Риги и до Дальнего Востока, пытаясь захватить затухающие уже к тому времени стройки, на которых он мог бы побольше заработать. Мать же, имевшая за плечами только среднее образование да трехмесячные курсы медсестер, сопровождая мужа в его путешествиях по стране, занималась в основном тем, что подрабатывала в местных больницах на полставки или просто сидела дома, если не могла найти ничего подходящего.

Двух лет не проходило, чтобы семья не перебиралась в новый город, как правило, за тысячи километров от прежнего своего места жительства. Завязин по-разному переживал переезды: иногда он легко и быстро вливался в новый коллектив сверстников в детском саду, позже – в школе; чаще же так и не мог сойтись ни с кем, но уже с ранних лет обладая впечатляющим своей мощью телосложением, значительно выделяющим его среди одногодок, изгоем никогда не был, и если и держался особняком, то неизменно сохраняя независимость и чувство собственного достоинства. Он был единственным ребенком в семье, и, оказавшись на новом месте, родители всегда старались определить его в какой-нибудь кружок, чтобы мальчик не сидел дома с матерью. В разные периоды своего детства Завязин посещал секции шахмат, карате, плавания, хоккея на коньках, рисования, но хотя и достиг кое-где даже довольно приличного любительского уровня, так особенно ничем и не увлекся. Отчасти причиной этому были постоянные переезды, отчасти – то, что ни одно из занятий по-настоящему его не захватило.

Отец Завязина был высококвалифицированным рабочим, настоящим профессионалом, и со своим неоконченным средне-специальным образованием получал больше, чем работающие на тех же объектах инженеры. Деньги у него были всегда, и всегда в необходимом количестве; обладая к тому же впечатляющей наружностью статного красавца, он представлял собой уверенного в себе самодостаточного мужчину и, когда Завязину было семнадцать лет, покинул семью, оставив их с матерью вдвоем в N-ске.

Спустя несколько месяцев после того, как ушел отец, Завязин окончил школу, и его призвали в армию. Добросовестно отслужив положенный срок, он получил звание старшины, а по возвращении сумел поступить в университет на факультет городского строительства. Учеба давалась ему легко, но вскоре Советский Союз развалился, все стройки заморозили, и Завязин решил перевестись на ставший более востребованным юридический факультет. Однако, не отучившись на новой специальности и двух семестров, окончательно разочаровался в высшем образовании и оставил институт.