Семигорье

Алёшка шёл, бережно опуская ноги на покрытую снегом тропу. Он делал шагов двадцать и оглядывался: с каким-то мальчишеским старанием он заботился о том, чтобы первый в эту зиму его след на снегу был прямым и красивым.

У парома нос к носу Алёшка столкнулся с Обуховым и Витькой Гужавиным. Он знал, что оба они каждый день возвращаются из школы домой, в Семигорье, но встречался с ними на переправе редко. Они жили по разному графику: Гужавин и Обухов обычно возвращались из школы много позже Алёшки. Теперь у паромных сходен они сошлись, как у дверей дома, и Алёшка даже замешкался, не зная, как держать себя после вчерашнего дня.

— Здорово. С зимой тебя! — первым сказал Витька и, пропустив Алёшку, следом за ним ступил на паром. Обухов молча кивнул. Он держался замкнуто, похоже, он ещё не определил своего отношения к тому, что случилось на собрании.

Витька сунул за пазуху учебники и тетради, завёрнутые в холстину, придерживал их подбородком. Он стеснялся своих длинных рук, торчащих из коротких рукавов старенького пальто, и держал руки в карманах. Он был задумчив, рассеянно поглядывал на Алёшку, как будто хотел о чём-то спросить и не решался.

Под тарахтенье катера паром плыл к городу. Все трое стояли у заледенелой, покрытой снегом опалубки, молча разглядывали Волгу. На время ледостава семигорские и поселковые старшеклассники переезжали в город, в общежитие, скоро всем троим жить под одной крышей, и Алёшка поймал себя на том, что впервые думает о самом тоскливом для себя времени без уныния, даже с ожиданием каких-то новых, необычных открытий. Рядом он видел прямой, твёрдый, как будто застывший профиль Васи Обухова и, странно, не ощущал в нём вчерашнего врага.

Обухов, не отводя взгляда от реки, вдруг спросил:

— Как у тебя с лыжами, Полянин? — и уточнил, заметив удивлённый взгляд Алёшки: — В кроссах участвовал?

— Нет. На охоте выхаживал километров по двадцать. А что?

Обухов, не отвечая, смотрел на Гужавина.

— Пойдёт у него с лыжами? — спросил он Витьку.

— Потренировать, так пойдёт… По плаванью он бы его запросто. Обухов и Гужавин разговаривали на языке, понятном им, но ещё непонятном Алёшке.

Алёшка догадывался, что разговор имеет какое-то отношение к давней их заботе, и терпеливо ждал, сочтут ли они его лишним в этом разговоре или признают за своего. Под равнодушием он старательно скрывал неясное ему самому волнение.

— Тут вот какое дело, Полянин, — Обухов хмурился, но своё отношение к Полянину он, видимо, определил и действовал теперь напрямую. — Дело такое. Перед Новым годом начнётся общегородской лыжный кросс. Надо, чтобы кто-то из нас победил Кобликова…

Алёшка откинул голову, и Обухов заметил и настороженный прищур его глаз, и ироническую усмешку на губах, но подчёркнуто не обратил внимания на эти знаки затронутого самолюбия.

— Я не верю в героя без скромности, Полянин! А Кобликов на всех плюёт из своей рамки героя. Исключительность положения вредит ему, как лишняя вода земле. Надо сбить его с чемпионства. Дело не лёгкое. Пробовали обойти его и в беге, и в лыжах — не вышло. На лыжне он бешеный. Техникой бьёт. И расчёт у него точен, как у бухгалтера… Не возьмёшь на себя это дело? — светлые умные глазки Васи Обухова без улыбки, в упор смотрели на Алёшку. — Знаем, что дружишь с Кобликовым. Вот и спасай друга!

Алёшка навалился на заледенелую опалубку, глядел, как паром давит и отваливает в сторону тяжёлую воду. Он вслушивался в медленный, округлый басок Васи Обухова и не знал, радоваться ли тому, что Обухов звал его на помощь. Случись такой разговор раньше, Алёшка, наверное, встал бы на дыбы — он не потерпел бы вмешательства в свои отношения с другом. Но между «раньше» и «теперь» было «вчера», было собрание, был Юрочка с потрясшей Алёшку изворотливостью. И это «вчера» стояло не между ним и Обуховым — оно стояло между ним и Кобликовым.

— Как смотришь на такое дело?..

Алёшка повернулся к Обухову. Какое-то время они смотрели в глаза друг другу: Алёшка испытующе, Обухов спокойно, даже как-то тяжеловато, на его упрямо выпирающей губе на этот раз не было обычной, раздражающей Алёшку, усмешки. Оба выдержали взгляд, оба улыбнулись: Алёшка во всё лицо, Обухов сдержанно, углами губ, — и эти их улыбки были как пожатие рук.

— Надо так надо, — сказал Алёшка. — До Нового года ещё далеко!

— Не так уж и далеко! — сказал Обухов. — Ты, Виктор, оформи Полянина в спортшколу. А насчёт особых тренировок я договорюсь. Порешили? — Вася Обухов не скрывал удовлетворения, на минуту посветлело и лицо Витьки. Он пошевелил медлительными крупными губами и посмотрел на Алёшку, и опять Алёшке показалось, что он хотел о чём-то его спросить и не спросил.

Сошли с парома. Охваченные первым морозцем, все трое быстро пошагали улицей в гору.

Алёшка, взбодрённый близостью этих простых, немногословных и терпеливых семигорских парней, ощущал незнакомую и приятную прочность оттого, что по одну руку от него шёл Обухов, по другую — чем-то всегда влекущий к себе Витька Гужавин. Он легко шёл, радостно пружинил ногами и не замечал в своей душевной приподнятости сумрачный, обращённый в себя, взгляд Витьки. Он не знал, что по этой ведущей к школе, знакомой им до каждого камня и забора улице, покрытой сейчас весёлым снегом и уже наезженной обозами, ходить Витьке оставалось недолго.

ПЕРЕПУТЬЕ

1

В метельный мартовский вечер Витька постучал в дом к Макару Разуваеву. Услышал глухой за дверью голос тётки Анны:

— Входи, если добрый человек! Открыто…

Витька как был — в худых кирзовых сапогах, тайком взятых с повети, в старом полушубке и в заношенной батиной кепке с длинным козырьком, с мешком за спиной, в котором лежало полкаравая хлеба, рубашка, пошитая бабкой Грибанихой, да ещё не сношенные ботинки из кожаных лоскутков, купленные ему Васёнкой к прошлой осени, — как был, как собрал себя в дальнюю дорогу, так и шагнул в Макарову избу, встал у порога, с красным лицом, от кепки до штанов забелённый липким мартовским снегом.

Ни Макару, ни его матери, Анне Григорьевне, не пришлось гадать, с чем пожаловал гость: одежда и безнадёжность в лице яснее ясного говорили, что парень собрался не до их избы.

— Далёко? — спросил Макар.

— В город, — глухо ответил Витька.

— И надолго?..

— На всю жизнь…

Макар положил на пол колесо от прялки, с колен сбросил стружки. Заметая сор к подтопку, попросил:

— Мама, соберите поесть. Самовар я поставлю.

Витька угрюмо запротестовал:

— Не буду я. Я проститься… — Он нахлобучил кепку до глаз.

Макар поставил к умывальнику веник, распрямился.

— Иди, — сказал он спокойно. — Только добрые люди выходят в путь с утра.

Он подошёл, снял с его плеч мешок.

Витька сидел за столом, сдержанно ел, не поднимая от тарелки глаз. Макар молчал. Тётка Анна, тоже подсевшая к столу, пыталась расспрашивать его, но Макар с укоризной взглядывал на мать, и Анна Григорьевна замолкала — замолкнет и, как будто осердясь, махнёт на Макара рукой.

Макар помог матери убрать со стола, сел достругивать колесо.