Семилетняя война

— Это очень просто, — авторитетно сказал Зейдлиц, смакуя ананас. — Почти все прусские офицеры невежественны. Отцы наши полагали, что страх перед розгой учителя помешает мальчику стать хорошим солдатом. Принц Леопольд фон Дессау рассказывал при мне, что он запрещал сыну учиться, желая посмотреть, каков получится результат, если предоставить дело одной природе. И что же получилось? Пфуй! Офицеры наши неспособны понять основного закона войны: побеждает уверенность в себе, напор.

— Нахальство, — подсказала Барберина.

— Если угодно, — поклонился в её сторону Зейдлиц. — Во всяком случае кавалерия побеждает не саблей, а хлыстом.

Довольный своим афоризмом, он поправил висевший у него на груди орден Чёрного орла и, поклонившись в сторону дам, выпил стоявший перед ним бокал лафита.

Барберина пристально смотрела на него. Вот уж про кого можно сказать, что родился в сорочке! В битве при Коллине заслужил чин генерал-майора, при Росбахе — генерал-лейтенанта. И в то же время первый жуир и ловелас в королевстве. Привил во всей кавалерии щегольство, особенно эту глупую моду на узкие мундиры. Зейдлиц попадает в подброшенный на другом конце комнаты талер, простреливает из своего дома верёвки колоколов, и подражания ради офицеры калечат друг друга, соревнуясь в нелепейшей стрельбе. А его обращение с пленными! Барберина съёживается. Говорят, что однажды Зейдлиц велел закопать пленных живьём.

— О чём вы задумались, мадам? — Зейдлиц, не обращая внимания на присутствие жены, наклоняется к Барберине так близко, что она откидывает голову и лёгким движением корпуса слегка отодвигается. — Я хочу рассказать вам очаровательную историю. Вчера король увидел в своей передней тёплую муфту. Так как я только что вышел от него, он решил, что муфта принадлежит мне, и, желая отучить меня от неги, швырнул её в камин. А муфту забыл испанский посол, который по вечерам всегда зябнет. Теперь король посылает в Берлин за новой муфтой.

С улицы донёсся стук колёс, из-за угла показалась просторная открытая коляска и остановилась у подъезда.

— Его величество, — встала Барберина.

Зейдлиц вынул изо рта трубку и отошёл в угол.

Фридрих, едва появившись на пороге, потянул носом воздух и проворчал:

— Как вы накурили, генерал!

У него был жёлтый, нездоровый цвет лица. Неподвижные, более обычного, выпученные глаза придавали ему сходство с совою.

Так как Зейдлиц ничего не ответил, король брезгливо добавил:

— Когда-нибудь я велю вас повесить на балконе, чтобы из вас выветрился табачный запах.

Зейдлиц засмеялся.

— Я бывший корнет, ваше величество. А корнета и кошку можно сбросить с балкона, не причинив им вреда.

Фридрих улыбнулся уголком рта и потрепал по плечу своего любимца.

— Что вы скажете об этом дураке Веделе? — сказал он, располагаясь в кресле. — Русские водили за нос Дона, а Веделя они просто побили.

— Наверное, у этого ужасного Салтыкова огромное войско, — прощебетала графиня.

— Что? Что? — вскинулся Фридрих. — Чушь… Простите меня, графиня. Его побили, потому что он полез в рукопашный бой. А я всегда твержу моим генералам, что нужно избегать рукопашной, потому что там решает дело рядовой, — а именно на рядового я не могу положиться.

— У русских, как я слышала, хорошая артиллерия, — сказала Барберина.

— Гм… Это верно, но ведь и я довёл число пушек с двух до пяти на каждую тысячу солдат.

— Как бы там ни было, — со вздохом сказал Зейдлиц, — Веделя здорово побили. Хорошо ещё, что русские дали ему уйти, почти не преследуя его.

Фридрих пожал плечами.

— Что касается моей армии, самый опасный момент — это первый момент после победы. Все потеряли голову от радости, что избежали опасности, и никто не хочет снова подставлять лоб. Поэтому преследующий легко может оказаться в очень незавидном положении.

Король нахмурился и повернулся к Барберине.

— Я вижу подле вас книги, мадам. Что вы читаете?

— Это — Лессинг, это — Клейст, а это — Виланд.

— Виланд, Лессинг, Клейст… Чёрт возьми, откуда они взялись?

— Это немецкие поэты, ваше величество…

— Гм… Я предпочитаю классиков или французов. Я не читаю поэтов, пишущих по-немецки. Я не верю в то, что мы уже обзавелись своей литературой.

Королю, по-видимому, было неприятно, что ему, хвалившемуся познаниями в области словесности, неизвестны поэты, появившиеся на литературном горизонте Германии.

Он встал и принялся рассматривать гравюры, развешанные по стенам.

В комнату вошёл Глазау с громадным серебряным подносом и стал осторожно расставлять на столе напитки и яства. Король скорчил гримасу.

— Глазау всё ещё у вас? — пробормотал он. — Вы очень терпеливы, мадам, что держите таких строптивых лакеев. Впрочем, вкусы женщин мне всегда были непонятны.

— Прошу вас отведать вина, ваше величество. Отличная малага. Мне подарил её испанский посол. Господин генерал-лейтенант! Прошу вас и милую Сузанну.

Глазау наполнил бокалы. Зейдлиц залпом выпил своё вино; король, напротив, медленно тянул его, с видом знатока пробовал на язык и наконец сказал:

— Да… Превосходное. Вы бы, Зейдлиц, вместо того, чтобы подсовывать мне муфту этого сеньора, постарались раздобыть у него и для меня ящик такой малаги. Если я сам обращусь к нему, мне это обойдётся в уступку целой провинции.

— Я укажу вам человека, который пригодится вам для этой цели, — расхохотался Зейдлиц. — Это — Шметтау. Они с послом по целым дням сражаются в экарте.

— Шметтау? — изумился Фридрих. — Не знал… Я вызвал его из Саксонии, потому что тамошнее население так ненавидело его, что в конце концов, наверное, дело плохо кончилось бы. Взяв Дрезден, я назначил туда Шметтау комендантом. В прошлом году, когда Даун подошёл к Дрездену. Шметтау, не надеявшийся отстоять город, послал сказать Дауну, что сожжёт его. И действительно, в лучших зданиях разложили удобозагорающиеся вещества, и при первых австрийских выстрелах Шметтау велел поджечь их. Даун прекратил приступ и послал спросить у Шметтау, по приказанию ли своего короля он решился на такое дело.

Глазау снова наполнил бокалы. Острый взгляд Барберины подметил, что рука его дрожала. Почему-то это вдруг обеспокоило её.

— Ну что, приятель, — добродушно обратился к Глазау король, — понравились тебе мои фухтвли? Небось, в Шотландии таких нет. Сколько времени у тебя чесался после них?

Лакей мучительно покраснел, губы его задёргались, казалось, что он вот-вот разрыдается. Даже Зейдлицу стало жаль его, и, желая вернуть короля к прежней теме, он сказал:

— На свой вопрос Даун получил недавно ответ от вас самих, ваше величество. Вы показали ему, что шутить не любите. Осаждая тот же Дрезден, вы велели учинить столь страшный обстрел города, что все главные улицы были разрушены.