Семилетняя война
Шрифт:
Однажды в ночной, неурочный час его позвали в кордегардию. Незнакомый нарядный офицер с любопытством смотрел на него.
— Собирайтесь. Мы с вами сейчас поедем.
— Куда?
— Не велено сообщать.
Опять «не велено»!.. Всё равно, лишь бы уехать от опостылевшего забора, от унылого дворика, от пугающих таинственных сполохов.
Иван не знал, что в предыдущем году пойманный беглый преступник Зарубин показал на допросе, что доходил в своих странствиях до Берлина и что король Фридрих призвал его там к себе и уговаривал выкрасть малолетнего императора из холмогорского далека и поднять его
К рассказу беглого отнеслись с сомнением, но вывели заключение, что местопребывание свергнутого императора уже не тайна, а потому надлежит, осторожности ради, перевести его в другое место, да понадёжнее. А куда же, как не в Шлиссельбург?
В пути Иван на всё глядел с изумлением.
— Что это? — спрашивал он своего спутника.
— Шлагбаум.
— Зачем это? — И, не дожидаясь ответа, вдруг спрашивал: — А какой год у нас сейчас?
— 1757-й… Не приказано с вами разговаривать.
Так подъехали они к Петербургу. Офицер приказал задёрнуть шторы на окнах кареты, но Иван по доносившемуся уличному шуму понял, что они прибыли в большой город.
— Согласно инструкции я должен завязать вам глаза, — сказал офицер, когда карета остановилась.
Иван послушно наклонил, голову, пока провожатый стягивал у него на затылке плотную тёмную повязку. Его долго вели по лестницам и коридорам; потом офицер снял повязку и удалился.
Иван увидел себя в просторной, роскошно убранной комнате. Смутные воспоминания с новой силой шевельнулись в нём. Золотые канделябры, лепные узоры на потолке, нагие прекрасные женщины на картинах — всё это было странно знакомо.
— Подойдите сюда, — раздался чей-то мелодичный голос.
Он обомлел: у окна стояла невиданно прекрасная дама в мехах и бриллиантах. Подле неё — представительный мужчина.
Он робко подошёл и, потупясь, остановился.
Ему было теперь семнадцать лет. Он был высок ростом, с орлиным носом, большими голубыми глазами и вьющимися белокурыми волосами. Лицо его было покрыто неестественной, мраморной бледностью.
Елизавета пристально рассматривала его.
— Граф, — тихо сказала она стоявшему подле неё мужчине, — поговори с ним.
Шувалов ласково произнёс:
— Не бойтесь, молодой человек. Вам не сделают ничего худого.
— Я н-не боюсь, — вымолвил Иван. Голос у него был приятный, но он сильно заикался.
— Чего бы вы хотели? — продолжал Шувалов.
— С-солнышка мало… Гулять не пускают. И с-скучно тож. Книжечку дали бы…
— Как зовут вас?
Юноша недоумённо молчал; взгляд его блуждал по сторонам. Видимое усилие отразилось на его лице.
— Н-не знаю, — тихо сказал он. — Иваном к-кликали, ништо Григорием. Не п-помню я.
Дама сочувственно смотрела на него. Потом, поманив Шувалова, отошла с ним в дальний угол.
— Довольно, граф Пётр, — прошептала она. — Сам видишь, не гож он в монархи. Жалок он, бедненький. Может, отпустишь его на волю?
— Как прикажете, государыня, — жёстко ответил Шувалов, — токмо не пожалеть бы потом: коли вороги сего юношу для козней злоумышленных используют. Нет, уж лучше, если не нам, никому пусть не послужит. Надлежит его спрятать так, чтоб ни одна душа о нём не проведала.
— Ну, как знаешь, — вздохнула императрица. Она ещё раз сочувственно взглянула на юношу, неожиданно
погладила его по вьющимся кудрям и, шумя платьем, вышла из комнаты.Ивану снова завязали глаза, повезли по тряской мостовой, потом посадили в лодку. Ласковые волны плескались о борта, что-то лепетали непонятным говорком. Ивану разрешили опустить руку в воду, и он с наслаждением ощущал неведомую речную прохладу. Плыли долго, солдаты тяжело дышали, выгребая против течения. Наконец лодка причалила, загрохотали тяжёлые ворота, опять потянулись длинные коридоры, в которых гулко отдавались шаги и голоса.
— Пришли, — сказал кто-то отдуваясь.
Ивану развязали глаза. Он находился в тёмной комнате; свет не проникал в неё, так как перед окном во дворе была высокая постройка. Даже днём горели свечи. Воздух был душный и затхлый.
Иван в оцепенении молчал. Так вот о чём пели говорливые волны… Новая темница — пуще прежней.
— Гулять п-пускать будете? — спросил он, уронив руки.
— Не велено, — сухо ответил давешний голос, и все вышли, заперев за собою массивную дверь.
Шлиссельбургская крепость приняла нового узника.
2
Ни смотрителю, ни коменданту не было известно, кто таков новый заключённый. «И с виду встрёпан, и умишком беден, а стерегут, как паву», недоумевали в крепости.
Но не только в крепости интересовались таинственным арестантом. На воле также следили за ним, и не в одной лишь России. Прусский король не был уверен в Петре III: чересчур глуп и бестактен, к тому же подле него супруга, эта чересчур умна. Неплохо было бы вместо этой пары посадить на русский престол вовсе не искушённого в политике, слабоумного и слабовольного Ивана VI.
И в очередном секретном письме главный конфидент Фридриха в Петербурге Таген, он же Шлимм, получил прямое предписание всеми мерами содействовать освобождении неудачливого императора из крепости и возведению его на престол.
Барон Шлимм после опалы Пальменбаха перешёл на службу к Фермору и вскоре получил доступ во все петербургские салоны. Корректный, хладнокровный, с манерами прирождённого аристократа, он примелькался всюду, отпускал изысканные комплименты дамам, устраивал pepits jeux [28] , разговаривал с мужчинами о негоциации и политике, рассказывал сообщённые ему из Голландии новости, участливо спрашивал о военном положении.
28
Игры.
В последнее время у него было много забот: несмотря на все старания, ему не удавалось склонить ни одного министра или хотя бы влиятельного придворного к мысли о необходимости заключения мира. Фридрих слал письма, в которых брань перемешивалась с угрозами, требовал отчётов в израсходованных суммах, — у Шлимма голова шла кругом, а тут ещё это новое поручение.
Мнимый господин Таген лихорадочно соображал, как подступиться к этому щекотливейшему делу. Государева крепость, арестант за семью замками — тут нужна помощь кого-нибудь из внутреннего гарнизона, иначе и не проникнешь в это узилище. Да где взять такого?