Семисвечник царя Соломона
Шрифт:
«Во всех ты, душечка, нарядах хороша!» – говорит в таких случаях баба Шура. Или если сердилась на Ваську, то говорила, что подлецу все к лицу.
И я в который раз признала, что она права.
Неудивительно, что мужики на Ваську пачками западают…
Потому что ей все идет. И эти растрепанные волосы, и восковая бледность, и огромные перепуганные глаза…
Сестра отступила в глубину прихожей и поманила меня:
– Заходи уже!
– Васька, – проговорила я, справившись с раздражением. – Ты вообще как? Вроде на ногах держишься…
– Я? – Она попятилась. – При чем тут я?
– А кто? – переспросила я тупо.
– Ты дверь наконец закроешь? – прокричала она шепотом, если такое возможно.
Я закрыла дверь, повернула головку замка и снова повернулась к сестре:
– Да что, наконец, случилось?
Она прикусила губу и боком, как песчаный краб, пошла в глубину квартиры, маня меня за собой и повторяя, как заклинание:
– Пойдем… увидишь сама… пойдем… увидишь сама…
Я вспомнила совершенно некстати, как в детстве мы с Васькой гуляли во дворе и она вдруг поманила меня:
– Пойдем, я тебе что-то покажу…
– Что ты мне покажешь?
– Пойдем – увидишь сама!
Я в пять лет готова была куда угодно идти за старшей сестрой – и она повела меня за старый кирпичный гараж, повторяя через каждый шаг таинственным голосом:
– Пойдем… увидишь… пойдем… увидишь…
Точно так же, как сейчас.
Там, за гаражом, она замедлила шаги, и на лице ее проступила значительность, ощущение важности момента.
Василиса театральным, торжественным жестом вытянула руку и показала мне… показала мне очень большую мертвую окровавленную крысу.
Меня тогда передернуло от омерзения, я закричала, развернулась и бросилась бежать, споткнулась и шлепнулась в лужу (дело было ранней весной), и Ваське потом здорово попало от мамы за мою изгвазданную одежду.
И сейчас я вспомнила эту сцену – и у меня мелькнула дикая идея, что Василиса снова хочет показать мне дохлую крысу…
Впрочем, сейчас мне не пять лет, и меня не так легко испугать. Кроме того, для крысы на Ваське слишком много крови.
А Василиса все так же боком, как краб, пересекла прихожую и вошла в спальню…
Я от порога увидела разобранную кровать в смятых простынях.
В смятых окровавленных простынях.
Под этими простынями угадывалось человеческое тело.
Мне стало тяжело дышать, и промелькнула дикая, идиотская мысль: пусть бы это лучше была крыса… Да хоть две или три, я уж как-нибудь переживу…
А Василиса подошла к кровати и таким же театральным жестом, как тогда, в детстве, сдернула простыню…
Я увидела голое окровавленное тело.
Мужское тело. Мужское крупное тело.
А потом я разглядела лицо…
И мне стало еще хуже.
Потому что я его узнала.
Конечно, узнала с трудом, потому что лицо было окровавлено и перекошено предсмертной судорогой, да и освещение было так себе, но узнать его все же было можно.
На кровати лежал Арсений.
Тот самый Арсений, с которым я постоянно сталкивалась
за ланчем, тот самый Арсений, с которым я невинно флиртовала… или не совсем невинно?Тут меня затошнило. Да не просто так, а с невыносимыми рвотными позывами.
Я бросилась в туалет, наклонилась над унитазом, и меня буквально вывернуло наизнанку.
Я прополоскала рот, стало немного легче, и я подумала: как бы было хорошо, если бы все это мне просто приснилось, если бы я сейчас проснулась дома, в своей собственной постели… И пускай бы баба Шура шастала по квартире и стучала палкой в стену, потому что ей слышится шум. Шумит у нее в голове, а она думает, что это соседи ругаются. Пускай, я бы все выдержала.
Но нет. Это не сон, и там, в комнате, лежит мертвый Арсений.
Я обернулась.
За моей спиной стояла Василиса, с закушенной по обыкновению губой.
Она оглядела меня и прошипела:
– Ты зачем приехала – чтобы я тут с тобой возилась?
Я задохнулась от возмущения:
– Ты вообще что несешь? Ты еще мне будешь выговаривать?
Кажется, она поняла, что переборщила, и снова сделала жалостное лицо:
– Извини… я сама не знаю, что несу…
Мы вернулись в комнату, хотя мне очень этого не хотелось. А хотелось бежать из этой квартирки как можно быстрее. И никогда сюда не возвращаться. Но не получится.
В комнате ничего не изменилось – на кровати лежал мертвый, окровавленный мужчина.
И это был Арсений.
– Это Арсений, – проговорила я тупо.
– Ой, а я-то не догадалась! – фыркнула Василиса.
Тут же она снова осознала неуместность своей интонации, опустила уголки губ и жалобно пролепетала:
– Да, это Арсений…
– Что тут произошло? – спросила я.
– А ты не догадалась? – вскипела она. – Обязательно надо так себя вести? Были мы тут с ним, сказать, для чего? Чтобы потрахаться!
Не знаю, чего она от меня ждала после этих слов. Но не дождалась, потому что неожиданно я не то чтобы совсем успокоилась, но взяла себя в руки.
– Это я поняла, – ответила я, – у тебя других желаний нет, только с мужиком поваляться. Я спрашиваю, как у вас до такого дошло. – Я выразительно на нее посмотрела.
Она молчала. Я преодолела себя, подошла ближе к кровати и внимательно посмотрела на мертвеца.
Только сейчас я разглядела торчащую у него из груди рукоятку ножа.
Вот откуда столько крови…
Я повернулась к сестре и скорее испуганно, чем строго спросила:
– Это ты его?
Она шарахнулась от меня – или от моих слов, замахала руками и опять прокричала шепотом:
– Ты что?! Как ты могла такое подумать?
– Но кто тогда? – Я огляделась по сторонам, давая тем самым понять, что не вижу в квартире больше никого, на кого моя неподражаемая сестрица могла бы свалить происшедшее.
Она молчала, опустив глаза.
Тогда я нашла какой-то стул, села на него и проговорила усталым голосом: