Сёмкина находка

Петька снова возмутился, но приятель подмигнул: молчи, так надо. Для полной убедительности украдкой показал кулак.

— Вы, дяденька, тоже в Озёрки едете?

— Нет.

— Куда же?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

Подводчик то и дело подгонял карего меринка, и тот трусил бойко. Поднялся холодный ветер. Пролетал редкий снежок. Сёмка поднял воротник своего пальтишка. Петька покрепче запахнул телогрейку. Подводчик взглянул на хмурого Петьку, нахлобучил ему шапку на глаза, улыбнулся:

— Ничего, цел будет твой отец!

Чтоб не дать Петьке проболтаться, Сёмка вставил:

— Он к партизанам удерёт.

— К партизанам, — усмехнулся подводчик. — Ты что ж, говоришь такое и не боишься?

Сёмка похолодел: неужели немецкий холуй? Отодвинулся, готовый в любую минуту выпрыгнуть, а сам сказал:

— Я же вижу — вы не такой!

— На лбу не написано, какой, — строго возразил подводчик и надолго замолчал.

Петька вздохнул. Сидел бы сейчас дома на печке, и всё было бы хорошо. А тут трясись на подводе, дрожи от холода. И дядька какой-то загадочный: то шутит, то сердится. И Сёмка хорош — врёт напропалую.

А Сёмка тоже примолк: он собирался рассказать про дедушку Кузьмича, но теперь не решался. Так и ехали молча.

Не доезжая до Озёрок, возле поворота на просёлочную дорогу дядька остановил карего. Улыбнулся пригорюнившимся ребятам.

— Дальше нам не по пути, — сказал он, — подвёз бы, да не могу. Нельзя. Дело неотложное. А в деревне поостерегайтесь: там немцы.

Когда ребята спрыгнули на землю, подводчик подозвал к себе Петьку, вытащил у него из кармана телогрейки револьвер, повертел в руках и вернул растерявшемуся хозяину:

— Выкинь! Придёте в Озёрки, первый же немец сцапает. Спросит, откуда оружие?

Петька переминался с ноги на ногу, Сёмка похвастал за друга:

—Это ему командир подарил.

— Неважно. Пропадёте ни за грош. Револьвер к тому же неисправный. Ну, счастливо, хлопчики. Прощайте! — подводчик дёрнул вожжи, карий махнул хвостом и покатил к лесу, что синел за увалом.

Сёмка жёстко сказал:

— Брось наган, Петька!

Но тот заупрямился как всегда:

— Как бы не так! У тебя нет, так и брось. Хитрый!

— Не хитрый. Слышал, что подводчик говорил?

— Я за пазуху спрячу, наган-то.

— Ну и дурак. За пазухой ещё скорее найдут.

— Не найдут!

— Найдут!

Вдруг в той стороне, куда уехала подвода, поднялась пулемётная стрельба. Друзья сразу притихли. Петька проворно прыгнул в кювет, лёг на живот и зашептал:

— Сём, ложись, ну ложись, увидят!

Сёмка обеспокоенно смотрел в сторону увала. Стрельба там разгоралась, приближаясь. Но вот на гребень увала карий на всём скаку вынес подводу, на которой на коленях стоял подводчик и строчил из автомата. За ним гнались три мотоцикла. На колясках были установлены пулемёты. Поле там было кочковатое, мотоциклы швыряло из стороны в сторону, поэтому немцы не могли попасть в подводчика, а он в них. Но они настигали подводу. Тогда дядька метнул гранату. Она взорвалась впереди мотоцикла и опрокинула его.

— Вот здорово! — закричал на большаке Сёмка.

Петька из кювета слёзно уговаривал:

— Спрячься, Сёма, ну, спрячься же!

Сёмка словно не слышал друга. Крепко проучил фашистов подводчик! Немцы прекратили погоню. Они повернули к большаку, к тому месту, где всё ещё стоял Сёмка. Увидали мальчика, дали по нему пулемётную очередь. Пули просвистели где-то рядом. Петька завопил:

— Ложись, говорят!

Сёмка и без того перепугался, кубарем скатился в кювет и ткнул Петьку в бок:

— Кидай наган...

— Ишь, ты...

— Кидай, чёрт конопатый. Кидай скорее!

Петька нехотя полез за пазуху и бросил револьвер в заросли лопуха.

Немцы ещё постреляли. Пули взбили струйки пыли на дороге. Ребята крепче прижались к земле. Так, дрожа всем телом, лежали несколько минут. Немцы не стали рисковать. Соскочили с мотоциклов, и осторожно начали продвигаться вперёд, держа автоматы наизготове. Добрались до кювета, в котором лежали напуганные друзья, окружили их слева и справа и заорали:

— Хенде хох!

Сёмка спросил Петьку:

— Это нам, что ли?

— Хенде хох!

— Давай, Петька, подниматься.

Ребята поднялись, исподлобья оглядывая рослых фашистов в зелёных шинелях. Немцы были разочарованы. Вместо русских партизан поймали двух мальчуганов. Очкастый немец толкнул Сёмку автоматом и скомандовал:

— Шнель, шнель!

— Ты чего пихаешься? — зло огрызнулся Сёмка. — Гад этакий!

Но тут же получил по затылку такую оплеуху, что полетел вперёд и растянулся на дороге. Сжал зубы, чтобы не расплакаться от обиды и ненависти. Петька порядком перепугался. Он вжал голову в плечи, ожидая такую же оплеуху. С ненавистью подумал: «У, зверюги проклятые! Был бы исправный наган, ещё посмотрели бы, кто кого...»

Их посадили в коляску. В Озёрки они влетели с ветерком на фашистских мотоциклах.

В ОЗЁРКАХ

Друзей втолкнули в тёмную холодную избу. Сёмка о что-то ударился и процедил сквозь зубы:

— Ещё толкается, гад.

Темно. Петьки не видно.

— Петь, а Петь, — позвал Сёмка.

— Здесь я, — отозвался тот.

Постепенно глаза привыкли к темноте. Оказалось, в избе они не одни.

— Господи, ребятишек-то зачем трогают? — простонал в углу женский голос. Петька подполз к другу, сел рядом. Женщина лежала на полу. Рядом с нею сидел старик, седенькая, клинышком бородка выделялась в темноте. Там, где было окно, теперь накрепко заколоченное снаружи, застыла тёмная плечистая фигура мужчины. Старик вздохнул:

— Эхе-хе-хе, Дарьюшка, что поделаешь? Война...

Фигура мужчины колыхнулась, придвинулась к ребятам. Сёмка приметил бровастое широкоскулое лицо.

— Попались? — спросил он и опустился возле Сёмки. — За что же вас?

— Не знаем, — ответил Сёмка.

— За деревню выходили?

— А что? — встрепенулся Петька, но Сёмка тихонько щипнул его за руку: «Молчи».

— А то. Приказ такой вывесили: в деревню ни входить, ни выходить нельзя! Даже собак стреляют, — пояснил мужчина.

— О господи, — опять вздохнула женщина. — Корову ходила искать, а они, как вороньё налетели. Все внутренности отбили, анафемы!

— Молчи, Дарьюшка, молчи! — вмешался старик. — Тебе говорить вредно.

— Так ведь у меня ребятишки не поены, не кормлены.