Семья Майклов в Африке

На следующее утро мы позавтракали вяленым мясом, попили кофе и отправились дальше, осторожно пробираясь по разбитым песчаным колеям со скоростью восьми миль в час. Мы приближались к обетованной земле львов, и это предчувствие наполняло нас первобытным магическим трепетом. Место близ засоленной впадины, которое мы выбрали в ту ночь для стоянки, было мне хорошо знакомо.

Я не раз видел, как сотни антилоп — канны, горные скакуны и камы — приходили сюда и с жадностью лизали соленую землю. Это был рай для львов, подстерегающих добычу, и рай для охотников, подстерегающих львов.

По пути сюда мы никого не встретили, однако в нашем лагере сразу же появились африканские охотники, мои прежние проводники. Каким-то совершенно загадочным путем они узнают обо всем, что происходит в их бушвельде. Наутро мы отправились в джипе вместе с охотниками и стали разыскивать вокруг соленой впадины свежие следы льва. Я нисколько не сомневался, что мы выследим его еще засветло, ведь следопыты в этих краях славятся своим высоким искусством. Сидя в джипе, мы все время ждали, когда кто-нибудь из них хлопнет себя по бедру — условный знак, что им удалось обнаружить свежий след.

Много часов кружили охотники около впадины, но тщетно — все следы были старые. Я решил проехать вперед миль на двадцать, к другому такому же месту. По дороге ко мне подошел какой-то мальчик и сказал, что около их деревни люди слышали рычание львов. Мы свернули к деревне, но оказалось, что львы были там несколько дней назад. Уже без прежнего пыла тряслись мы по отвратительной дороге, усталые, в синяках, сытые охотой по горло. Однако на охоте все дело случая. Я не был так уж уверен, что все наше путешествие кончится ничем, и поэтому решил поискать еще немного около такой же впадины. Солнце жгло нам затылки, а мы все ходили и ходили вокруг. Неожиданно знакомая дрожь пробежала у меня по спине: я увидел перед собой свежий след льва, и мы тут же отправились по следу.

Этот случай не выходил у меня из головы все те невеселые дни, что я провел в Лондоне, пытаясь заинтересовать какого-нибудь дельца фильмом «Ярость Африки». Я исходил Вардур-стрит вдоль и поперек и везде получал отказы через секретарш, которые так же ловко умели любезно отказать, как леопард подкараулить свою жертву.

Их шефы, должно быть, непрестанно заседали, завтракали, пили чай или даже смотрели фильмы. Во всяком случае, в конторе их никогда не было. Меня обычно спрашивали, не смогу ли я зайти завтра и не хочу ли я оставить свое имя и адрес.

Если я оставлял свое имя, о нем больше никогда не вспоминали. А если просил назначить мне личную встречу, то получал ответ, что это будет возможно лишь через неделю, а то и через две, потому что у шефа расписана каждая минута. Когда же я все-таки приходил к ним еще раз, ответы оставались точно такими же.

Лишь статья Джимми Лизора в «Дейли экспресс» о моей охоте на крупного зверя спасла меня от полного разочарования. Как только она появилась в газете, я воспользовался ею как рекламой и стал звонить в крупные кинокомпании. Должно быть, некоторые воротилы кино нее же читают газеты, потому что теперь я без труда добивался у них приема.

Однако после каждого просмотра моего фильма в закрытых кинозалах я по-прежнему переживал жестокие разочарования. Недостатка в комплиментах не было, но, потом начиналась беспощадная критика.

— Здорово, очень здорово, но, на мой взгляд, слишком много крови и жестокости.

— Слишком много реализма.

— Скверно подействует на детей.

Такого рода замечания, приводившие меня в бешенство, решили судьбу моего фильма, и он оставался во мраке своих металлических коробок.

Однако в фильме «Ярость Африки» показана лишь простая правда о жизни животных, и, если это слишком грубо для детей, могу ответить, что я не снимаю детских фильмов. Я показал Природу такой, какой она всегда была и останется. Возможно, я ошибся, думая, что люди, привыкшие к спокойной жизни, могут благосклонно смотреть на то, как убивают льва или как леопард терзает бабуина. Но я жил среди всего этого, видел это повседневно и принимал все как обычное проявление жизни в мире животных. Все это происходит постоянно, каждый день, каждую минуту.

Больше всего надежд и бодрости у меня появилось после посещения компании Артура Рэнка, которая очень заинтересовалась фильмом. Мы начали переговоры и для просмотра вызвали цензора. Я сидел на этом сеансе с крепко стиснутыми кулаками и возносил молитвы к небу, но это не помогло. Цензор заявил, что в фильме слишком много жестокости, и приказал сделать вырезки, которые ни меня, ни компанию Рэнка совершенно не устраивали.

— К черту! — решил я. — Если Англия так оценивает «Ярость Африки», повезу фильм в Америку.

Через несколько дней я был уже на борту «Куин, Мэри», которая отправлялась в Нью-Йорк. В Америку я ехал впервые, поэтому заранее послал телеграмму своему другу — полковнику Эдварду Блэнку, бывшему авиационному атташе при посольстве Соединенных Штатов в Претории. Он встретил меня в порту. Я оставил свой багаж в гостинице, и потом мы целую ночь совершали стремительные вылазки по барам, кабаре и ночным клубам.

После двух лихорадочных дней беспрерывных развлечений я понял, что Эд старается отплатить за гостеприимство, которое ему оказывали в Претории в течение трех лет. Я почувствовал, что могу похоронить себя навеки в самых глухих и недоступных джунглях. Доброте Эда, казалось, не будет конца, и, проведя с ним и ею семьей некоторое время в Вашингтоне, я удрал на Рождество к другому своему старому знакомому — турку Хармбургеру. Он был в Претории вторым авиационным атташе и моим партнером в увлекательных сафари. Вернувшись из Африки, он стал вести спокойную жизнь буржуа в городе Дайтоне штата Огайо.

Все дни праздника мы предавались воспоминаниям, а потом я улетел в Лос-Анджелес. Там я остановился в гостинице близ знаменитого перекрестка Голливудского бульвара и Вайн-стрит. Я сразу же позвонил Питеру Крафту, американскому продюсеру, с которым встретился в Претории, заинтересовав его фильмом «Ярость Африки». Мы назначили встречу на следующий день, и он обещал показать мне свою студию, монтажную и лабораторию. Контора его помещалась этажом выше.

Крафт имел странную привычку сообщать о цене каждого предмета оборудования, которое он мне показывал, водя по студии.

— Эта машина стоила мне двадцать пять тысяч долларов, — говорил он, а я делал вид, что цена произвела на меня впечатление. — Этот копировальный аппарат обошелся в двадцать тысяч долларов. А вот здесь машина, которая переводит снимки с 16-миллиметровой пленки на 35-миллиметровую. Мы используем эту малютку, когда начнем работать над вашей картиной.

Все это производило на меня очень приятное впечатление. Наконец-то, думал я, мы на верном пути. Вот человек, который располагает всем необходимым, чтобы мой фильм мог иметь успех. Мне не терпелось поскорее принести ему пленки.

Видя, что я сгораю от желания отдать ему свой фильм, Питер не стал терять времени и тут же составил договор, по которому я соглашался отчислять ему треть прибылей. Я подписал договор с радостью, и через несколько дней мы приступили к монтажу фильма. Это происходило не в студии, как я ожидал, а в маленькой комнатке рядом с его конторой. Оборудование было не лучше того, каким я пользовался в Претории, завершая свой первый монтаж.

— Внизу у нас слишком много срочной работы, — объяснил он, — а эту мы без труда можем делать и здесь.