Семья Поланецких

Но панна Кастелли не позволила ей докончить. Помешало и появление в гостиной Плавицкого, который расстроил общий разговор. Плавицкий был без ума от Анеты, с которой познакомился у Марыни, и не скрывал этого, а она беззастенчиво с ним кокетничала на потеху себе и остальным.

– Садитесь, папочка, вот сюда, со мной рядышком, нам будет с вами хорошо, правда ведь?

– Как в раю, как в раю! – восклицал Плавицкий, похлопывая себя по коленям и от удовольствия высовывая кончик языка.

Завиловский подсел к панне Кастелли.

– Я счастлив, что смогу у вас бывать каждый день… – сказал он. – Но это отнимет у вас много времени.

– Ну и что из этого! – отозвалась она, глядя ему в глаза. – На вас тратить время не жалко, не то что на других. Я не настаивала, оттого что боюсь вас.

Теперь он в свой черед взглянул ей в глаза и сказал с ударением:

– Не надо меня бояться.

Линета потупилась, и наступило неловкое молчание.

– Почему вы не приходили так долго? – минуту спустя спросила она, понизив голос.

«Потому что боялся», – чуть не сорвалось у него с языка; но это значило зайти слишком далеко, и он ответил:

– Писал.

– Стихи?

– Да, стихотворение «Паутинка». Завтра принесу. Помните, в день нашего знакомства вы сказали, что хотели бы стать паутинкой? С тех пор у меня все время перед глазами паутинка, летящая по воздуху.

– Она летит… но не сама, – отвечала панна Кастелли. – Самой ей высоко не подняться, если только…

– Если – что? Почему вы не договариваете?

– Если не увлекут крылья какой-нибудь огромной птицы…

И она быстро встала, поспешив на помощь Основскому, который пытался открыть окно.

У Завиловского потемнело в глазах. Ему казалось, он слышит, как кровь стучит у него в висках.

Из забытья его вывел медоточивый голосок тетушки Бронич:

– Старый пан Завиловский говорил, что вы родственник ему, но бывать у него не хотите, а он посетить вас не может из-за подагры. Почему вы у него не бываете? Такой любезный, благовоспитанный человек! Навестите, доставьте ему удовольствие. Зайдете к нему?

– Хорошо, зайду, – отвечал Завиловский, который был на все согласен в ту минуту.

– Вот какой вы добрый, уступчивый! И с кузиной своей Еленой познакомитесь. Смотрите только, не влюбитесь – тоже барышня очень томная.

– Это мне не грозит, – засмеялся Завиловский.

– Говорят, она в Плошовского была влюблена, в того, который застрелился, и теперь вечный траур по нем носит в сердце. Когда вы к ним пойдете?

– Завтра, послезавтра… Когда вам будет угодно.

– Они, видите ли, уезжают скоро. Лето ведь не за горами. А вы куда летом собираетесь?

– Не знаю. А вы?

– Мы еще не решили, – услышав вопрос Завиловского, поспешила ответить панна Кастелли, которая тем временем вернулась и сидела неподалеку с Основским.

– Мы собирались в Шевенинген, – продолжала пани Бронич, – но с Линеткой это не так просто… Вокруг нее, – понизила она голос, – всегда столько поклонников увивается, вы не поверите; так и льнут. Да и при чем тут верить, не верить, достаточно на нее взглянуть. Муж-покойник как в воду глядел, когда ей еще только двенадцать было. «Вот посмотришь, – говорил, – сколько с ней будет хлопот, когда подрастет». Так оно и вышло, хлопот хватает. Муж вообще много чего предвидел… Я вам не говорила, он был последним Рю… Ах да, говорила! Своих детей у нас не было – первенец наш умер, а муж был старше меня на сорок лет, в последние годы относился ко мне… как отец.

«Какое это ко мне имеет отношение?» – подумал Завиловский.

– Его огорчало, что у нас сына нет, – продолжала пани Бронич. – То есть был, но я выкинула… – В голосе ее послышались слезы. – Мы его положили в спирт и долго хранили так… Ах, грустно вспоминать! Муж так печалился, что пресечется род Рю… Но довольно об этом! В конце концов он полюбил Линетку, как родную дочь, – она ведь ближайшая наша родственница, все, что после нас останется, к ней перейдет. Может, поэтому у нее столько кавалеров… Хотя при ее красоте это неудивительно. Но если б вы знали, какое это мученье и для нее, и для меня! В Ницце два года назад один португалец, граф Жоао Колимасао из рода Алькантаров, так совсем голову из-за нее потерял, просто до смешного. А в прошлом году в Остенде грек один… Сын банкира из Марселя, миллионер… Забыла его фамилию. Линетка, как фамилия того грека, ну, миллионера, помнишь…

– Тетя! – промолвила Линета с видимым неудовольствием.

Но «тетя» уже не могла остановиться, как паровоз на полном ходу.

– А, вспомнила! – сказала она. – Канафаропулос, секретарь французского посольства в Брюсселе.

Линета встала и пошла к Анете, которая разговаривала за обеденным столом с Плавицким.

– Рассерчала девочка… – провожая ее взглядом, пробормотала тетушка. – Не любит, когда о ее победах говорят, а я не могу удержаться! Меня-то можно понять, правда ведь? Посмотрите, стройная, высокая какая! Вытянулась девочка! Недаром ее Анетка то Лианкой, то Тростинкой называет, и впрямь на тростиночку похожа! Что удивительного, если все на нее оборачиваются. Я еще вам не рассказывала об Уфинском. Это наш близкий друг. Покойный муж очень его любил. Не слышали о пане Уфинском? Тот самый, который так искусно силуэты из бумаги вырезает. Его знают во всем мире. Затрудняюсь даже сказать, при каких только дворах он не вырезывал силуэтов, последний раз – принца Уэльского. Был еще венгр один…

Основский, сидевший рядом и забавлявшийся от нечего делать брелоком в виде карандашика, не выдержал.

– Еще парочку таких, и настоящий бал-маскарад получится, дорогая тетушка!

– Вот именно, вот именно! – подхватила та. – Я их только потому упоминаю, что Линетка отвергла всех до одного. Она у нас страшная патриотка! Вы и понятия не имеете, какая патриотка!

– И слава богу, – откликнулся Завиловский.

И встал, чтобы откланяться. Прощаясь с Линетой, он задержал ее руку в своей, и она ответила ему долгим пожатием.

– До завтра! – сказал он, глядя ей в глаза.

– До завтра… после пана Коповского. Про стихи не забудете?..

– Не забуду… ни за что не забуду, – ответил он взволнованно.

От Основских вышли они вместе с Плавицким, и когда оказались на улице, старик ударил его легонько по плечу и, приостановясь, сказал:

– Известно ли вам, молодой человек, что я скоро буду дедушкой?

– Известно, – отвечал Завиловский.

– Да, да! – повторил Плавицкий, блаженно улыбаясь. – А все-таки, доложу я вам: нет на свете ничего соблазнительней молодой замужней женщины!.. М-м-м… – И, восторженно поцеловав сложенные щепотью пальцы, он похлопал его по плечу и удалился. Издали еще раз донесся его слегка дребезжащий голос: «Нет ничего соблазнительней…»

Остальное заглушил уличный шум.

ГЛАВА XLV

С тех пор Завиловский стал каждый день бывать у тетушки Бронич. Иногда он заставал там Коповского. Портрет «Антиноя» в последнее время подвигался туго. Он не удовлетворял Линету, которая говорила, что не может никак схватить выражение, оно не такое, как надо, – словом, придется еще потрудиться. С Завиловским же сразу пошло быстрее.

– У Коповского такое лицо, что достаточно одного неверного штриха, не там положенной тени – и все пропало, – сказала она как-то. – А у пана Завиловского главное – сам характер передать.