Семья Тибо, том 1

Они отправились в путь в последнюю субботу сентября, в погожий послеобеденный час; ехали в полупустом поезде, одни в купе.

Антуан радовался двум дням отдыха, да еще вдвоем с Рашелью. Нервное напряжение у него прошло, помолодевшие глаза смеялись, он был оживлен, как мальчишка, подшучивал над Рашелью — над тем, что у нее столько свертков, завалила почти всю сетку, — и отказался сесть рядом, а устроился напротив, чтобы вдоволь на нее насмотреться.

— Да угомонись ты, пожалуйста, — проговорила она, когда он снова вскочил, чтобы опустить занавески на окне. — Я ведь не растаю.

— Конечно. Зато я слепну, когда тебя освещает солнце!

И правда: когда яркий свет падал на ее лицо и зажигал волосы, долго смотреть на нее было невозможно — слепило глаза.

— Мы ведь еще ни разу не путешествовали вдвоем, — заметил он. — Ты об этом подумала?

Она даже не улыбнулась, сжала губы с каким-то непокорным, своевольным выражением. Он наклонился:

— Что с тобой?

— Ничего… Поездка…

Он умолк, думая о том, как эгоистично ведет себя, совсем забыл о цели путешествия. Но она вдруг сказала:

— Меня всегда волнует отъезд. Пейзажи, мелькающие мимо… А впереди неизвестное.

На миг ее взгляд задержался на линии горизонта, убегающей назад.

— Покаталась я в жизни на всех этих поездах да пароходах!

Ее лицо омрачилось.

Антуан перебрался к ней, растянулся на диване и положил голову ей на колени.

— Umbilicus sicut crater eburneus [136] , — прошептал он. Потом, немного помолчав и ясно чувствуя, что мысли Рашели витают где-то далеко, он спросил: — О чем задумалась?

136

Пупок твой подобен сосуду из слоновой кости (лат.).

— Да ни о чем. — И она постаралась прикинуться веселой. — О твоем каком-то учительском галстуке! — воскликнула она, и ее палец скользнул под полоску материи. — Ну, скажи, пожалуйста, неужели, даже собираясь в дорогу, ты не можешь повязать его повольнее, чуть посвободнее? — Она потянулась и, снова улыбнувшись, добавила: — Нам повезло, мы с тобой одни… Ну, говори же… Расскажи что-нибудь.

Он рассмеялся.

— Но ведь всегда рассказываешь ты, а что у меня? Больные, экзамены… О чем же рассказывать? Всегда я жил, как крот в своей норе. А ты меня вытащила из темной ямы и показала вселенную.

Никогда еще он не делал ей такого признания. Она наклонилась, обхватила обеими руками его голову, лежавшую на ее коленях, и долго смотрела на любимое лицо.

— Правда? Истинная правда?

— Знаешь что, — продолжал он, не меняя позы, — на будущий год мы с тобой не будем торчать все лето в Париже.

— Ну что ж!

— В этом году я не брал отпуска; постараюсь получить две недели.

— Хорошо.

— А может быть, даже и три.

— Хорошо.

— Поедем куда-нибудь вместе, все равно куда… Верно?

— Хорошо.

— Если хочешь — в горы. В Вогезы. Или в Швейцарию. А может быть, и еще дальше?

Рашель сидела, задумавшись.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Да все об этом. Хорошо, поедем в Швейцарию.

— Или же на итальянские озера.

— Ну нет!

— Почему? Тебе не нравятся итальянские озера?

— Не нравятся.

Он все еще лежал — его убаюкивала легкая тряска вагона, и он согласился:

— Ну что ж, поедем в другое место… Куда захочешь. — Но после паузы он переспросил санным голосом: — А почему тебе не нравятся итальянские озера?

Она поглаживала кончиками пальцев лоб Антуана, его ресницы, поглаживала виски, чуть впалые, как и щеки, и не отвечала. Он закрыл глаза, и в его дремлющем мозгу засела упорная мысль:

— Значит, не хочешь говорить, почему ты против итальянских озер?

Она сделала чуть приметную недовольную гримаску:

— Да ведь там умер Арон. Ну да, мой брат, ты же знаешь? В Паланце.

Он подосадовал на свою настойчивость и все же осведомился:

— А разве он там жил?

— Да нет же; он там путешествовал. Совершал свадебное путешествие.

Она нахмурилась и немного погодя, как бы отгадав мысли Антуана, прошептала:

— Чего только мне уже не привелось в жизни увидеть…

— Ты что, в ссоре со своей невесткой? — спросил он. — Ты никогда о ней не говорила.

Поезд шел медленно. Она поднялась, выглянула в окно. Но, очевидно, услышав вопрос Антуана, обернулась, спросила:

— Что? С какой невесткой? С Кларой?

— С женой твоего брата: ты же сказала, что он умер во время свадебного путешествия.

— Она умерла вместе с ним. Я же тебе рассказывала об этом… Нет? — Она не отрываясь смотрела в окно. — Оба утонули в озере. Так никто и не узнал, как все это произошло. — Она поколебалась: — Никто, кроме, пожалуй, Гирша…

— Гирша? — воскликнул он, приподнимаясь на локте. — Значит, он был там вместе с ними? Но… тогда и ты тоже?

— Ах, не будем говорить об этом сегодня, — умоляюще сказала она и снова села. — Передай-ка мне сумочку. Ты не голоден?

Она развернула плитку шоколада, сжала ее зубами и протянула Антуану он, улыбаясь, подхватил игру.

— Так всего вкуснее, — сказала она, и в ее глазах мелькнуло что-то сластолюбивое. Неожиданно она произнесла резким тоном:

— Клара была дочерью Гирша. Теперь-то понимаешь? Через дочь я и познакомилась с отцом. Неужели я тебе никогда не рассказывала об этом?

Он отрицательно покачал головой, но больше ни о чем не выведывал, стараясь сопоставить новые для него подробности с теми, о которых слышал раньше. К тому же Рашель, как всегда, когда он прекращал расспросы, начала обо всем рассказывать по собственному почину:

— Ты не видел фотографии Клары? Я разыщу и покажу тебе. Она была моей подругой. Мы познакомились еще в младшем классе. Но она пробыла в Опере всего лишь год. Здоровье у нее было слабое, А может быть, Гирш предпочитал держать ее при себе, что вполне возможно… Мы с ней подружились. По воскресеньям я отправлялась к ней, в манеж Нейи. Тогда-то я и начала учиться верховой езде, в одно время с ней. А позже, по заведенной привычке, мы вместе катались верхом — все трое.

— Кто же это — все трое?

— Ну да — Клара, Гирш и я. А начиная с пасхи я стала заезжать за ними три раза в неделю к шести утра. В восемь мне уже следовало быть в Опере. В эту пору весь Лес принадлежал нам одним; было чудесно.

Она ненадолго замолчала. Он смотрел на нее, облокотясь на полку, и совсем притих.

— Она была сумасбродка, — продолжала Рашель, отдаваясь воспоминаниям. Очень смелая, очень добрая; обаятельная; обаятельная и немного озорная, а иногда взгляд у нее становился жуткий — совсем отцовский. В те времена она была моей лучшей подругой, а мой брат уже несколько лет был в нее влюблен: он и работал, поставив перед собой цель в один прекрасный день жениться на ней. Но Клара не желала. Гирш, разумеется, тем более. И вдруг она сразу перерешила, причем я сначала не могла понять почему. Впрочем, и во время помолвки я еще ни о чем не подозревала. А потом уже было слишком поздно вступиться я не могла. — Она помолчала. — Ну а потом, недели три спустя, я получила телеграмму от Гирша, который звал меня в Паленцу. Я понятия не имела, что он поехал к ним, но когда выяснилось, что он там, я мигом почуяла трагическую развязку. Да тут и тайны никакой нет. Ведь на шее у Клары виднелись кровоподтеки. Он наверняка задушил ее.