Семья Тибо, том 1

Хотя Антуан не собирался немедленно осматривать брата, он машинально сделал шаг вперед, и Жак так же машинально отступил. Он уже отвык, чтобы им занимались; малейшее внимание к его особе казалось ему посягательством на независимость. Впрочем, он тут же спохватился, больше того, заботливость брата растрогала его, он ощутил какую-то сладость, будто где-то в глубине его существа теплое дыхание вдруг омыло давно загрубевшие струны.

— Раньше ничего подобного у тебя не было, — продолжал Антуан. — Откуда это?

Жак, пожалев о том, что так демонстративно отпрянул назад, решил ответить, объяснить. Но вот только сумеет ли он сказать правду?

— Началось это после какой-то болезни… вроде шока… грипп, что ли, я и сам не знаю… а может быть, малярия… Я месяц провалялся в больнице.

— В больнице? А где?

— В… Габесе.

— В Габесе? Значит, в Тунисе?

— Да. Я, кажется, бредил. И с тех пор целыми месяцами мучался от ужасных головных болей.

Антуан ничего не сказал, но было ясно, что он думает: "Иметь в Париже комфортабельную квартиру, быть братом врача и чуть не подохнуть в какой-то тунисской больнице!.."

— Спасло меня вот что, — продолжал Жак, с намерением меняя разговор, спас страх. Страх умереть в этом пекле. Я мечтал об Италии, как потерпевший кораблекрушение, которого носит по волнам на плоту, мечтает о суше, о пресной воде… И я держался только одной мыслью: живым или мертвым сесть на пароход, добраться до Неаполя.

Неаполь… Антуану вспомнилась вилла Лунадоро, Сибилла, прогулки Джузеппе по заливу. Осмелев, он спросил:

— А почему именно до Неаполя?

Жак густо покраснел. Он, видимо, старался побороть себя, дать хоть какое-то объяснение, потом взгляд его синих глаз неестественно застыл.

Антуан поспешил прервать молчание:

— Я полагаю, тебе надо бы просто отдохнуть, но в хорошем климате.

— Прежде всего потому, что у меня было рекомендательное письмо к одному из сотрудников французского консульства в Неаполе, — проговорил Жак, и Антуан догадался, что тот не слушал его. — К тому же получить отсрочку от воинского призыва за границей легче. Я хотел, чтобы в этом отношении все было в порядке. — Он пожал плечами. — Впрочем, я скорее согласился бы стать дезертиром, чем возвратиться во Францию, где меня запрятали бы в казармы!

Антуан даже бровью не повел. И переменил тему разговора.

— Но ведь для путешествия нужны деньги, они у тебя… были?

— Что за вопрос! Типичный для тебя! — Засунув руки в карманы, Жак снова зашагал по комнате. — Ни разу я не сидел подолгу без денег — на самое необходимое хватало. Конечно, поначалу приходилось браться за любую работу… — Он снова покраснел и отвел глаза. — Впрочем, ненадолго… Но когда человек один, он, знаешь ли, из любого положения выкрутится быстро.

— Но как? Каким способом?

— Ну, скажем… уроки французского языка в ремесленном училище… Ночью держал гранки в "Курьер Тюнизьен", в "Пари-Тюнис". Как мне пригодилось мое умение писать по-итальянски так же бегло, как по-французски… В скором времени я уже устроился в одном еженедельнике, давал им статьи, делал обзоры прессы, вел хронику… А потом, как только удалось, перешел на репортаж! Глаза его заблестели. — Эх, если бы только здоровье позволяло, я бы и сейчас работал репортером! Это жизнь!.. Помню, как-то в Витербе… (Да садись же. А я лучше похожу…) Так вот, они послали меня в Витерб, куда никто не смел сунуться, освещать процесс Каморры, совершенно необычайный процесс, помнишь? В марте тысяча девятьсот одиннадцатого года… Настоящий приключенческий роман! Остановился я у неаполитанцев. Просто логово. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое они все смылись; когда появилась полиция, она обнаружила только меня одного, я спал и ничего не слышал, ну и пришлось… — Жак не договорил начатой фразы, хотя Антуан слушал его с огромным вниманием, возможно, не договорил именно из-за этого внимания. Как описать словами, хотя бы даже просто дать понять другому, какую умопомрачительную жизнь вел он в течение многих месяцев! И, пренебрегши вопросительным взглядом брата, Жак уклонился от темы: — Как все это уже далеко… Брось!.. Давай об этом не думать.

И, желая вырваться из колдовского круга воспоминаний, он снова принудил себя продолжить разговор, на сей раз в спокойном тоне:

— Ты говоришь… головные боли. Так вот, пойми, я положительно не выносил итальянской весны. Как только я смог, как только стал свободен, Жак нахмурился, очевидно снова налетев с размаху на мучительные воспоминания, — как только я смог улизнуть, — добавил он, отчаянно махнув рукой, — я подался на север.

Жак прекратил ходьбу и стоял, так и не вынув рук из карманов, не подымая глаз, устремленных на огонь печурки.

— На север Италии? — спросил Антуан.

— Нет! — воскликнул Жак и даже вздрогнул всем телом. — Вена, Будапешт. А потом Саксония, Дрезден. А потом Мюнхен. — Лицо его внезапно омрачилось; но теперь он кинул на брата пронзительный взгляд и, видимо, действительно заколебался, губы его дрожали. Но уже через секунду он скривил рот и пробормотал, так плотно сжав зубы, что Антуан с трудом разобрал его слова: Ох, Мюнхен… Мюнхен тоже от-вра-ти-тель-ней-ший город.

Антуан поспешил ему на выручку:

— Во всяком случае… ты был обязан… Пока не обнаружена причина… Мигрень не болезнь, а симптом болезни…

Жак не слушал его, и Антуан замолчал. Уже не в первый раз происходило одно и то же непонятное явление: Антуан готов был поклясться, что Жака распирает желание вырвать из себя с корнем какую-то подтачивавшую его тайну; губы уже начинали шевелиться, казалось, сейчас с них слетит признание, но вдруг слова застревали в глотке, он резко останавливался. И каждый раз Антуан, скованный глупейшим страхом, вместо того чтобы помочь брату взять барьер, сам увиливал в сторону, тушевался и очертя голову сворачивал разговор на совсем другую тропку.

Он бился над вопросом, как вернуть Жака на прежний путь, но тут на лестнице послышались чьи-то легкие шаги. В дверь постучали, сразу же приоткрылась створка, и Антуан успел заметить мальчишескую физиономию под всклокоченными волосами.

— Ох, простите, я вам помешал?

— Входи, — пригласил Жак, идя навстречу гостю.

Оказалось, что вовсе это не мальчик, а просто очень низенький человечек неопределенного возраста, с гладко выбритым подбородком, молочно-белой кожей и встрепанной, какой-то бесцветной шевелюрой. Он замялся на пороге и кинул на Антуана беспокойный взгляд, однако трудно было утверждать, так ли это, потому что густая щеточка бесцветных ресниц не позволяла видеть игру его глаз.

— Подойди к печке, — посоветовал Жак, помогая посетителю снять насквозь промокшее пальто.

И на сей раз, по-видимому, он не собирался представлять вновь прибывшему своего брата. Но улыбался он непринужденно, и видно было, что присутствие Антуана ничуть его не стесняет.

— Я пришел сообщить, что приехал Митгерг и привез письмо, — пояснил гость. Говорил он быстро, с присвистом, негромким, даже каким-то боязливым голосом.

— Какое письмо?

— От Владимира Княбровского.