Семья Тибо, том 1

— Дадут ли ему отпуск? — усомнился Жак.

"При создавшемся положении, — думал он, — да еще из пограничного гарнизона!"

— Конечно… А почему бы нет? — возразил Антуан, не понимая.

Он уже сел за стол и начал составлять текст телеграммы. Но передумал и скомкал исписанный лист.

— Нет… Лучше обратиться прямо к полковнику, Это будет вернее. — Он взял другой лист и начал писать, бормоча: "Прошу вас… настоятельно срочно разрешить… отпуск… сержанту Фонтанену… отец которого…" Кончив, он встал.

Жак послушно взял от него телеграмму.

— Встретимся в клинике? Где она находится?

— Если хочешь… бульвар Бино, четырнадцать… Но стоит ли? — добавил он, подумав. — Не лучше ли тебе ехать домой, старина, и хорошенько выспаться… (Он чуть было не прибавил: "Где ты остановился? Не хочешь ли перебраться ко мне на Университетскую улицу?" — но воздержался.) Позвони мне по телефону завтра утром до восьми часов; я сообщу тебе обо всем, что случилось за ночь.

Жак уже направился к выходу, когда Антуан снова окликнул его:

— Тебе следовало бы дать телеграмму и самому Даниэлю тоже и указать ему адрес клиники.

XIX. Воскресенье 19 июля. — Жак поздно вечером. Политические новости

Когда Жак вышел из почтового отделения у Биржи, время близилось к полуночи.

Мысли его были заняты Даниэлем; он представлял себе своего друга распечатывающим телеграмму, которую он только что отправил, подписав: "Доктор Тибо". Жак в нерешительности остановился посреди тротуара, устремив невидящий взгляд на ярко освещенную пустую площадь. Все тело его слегка поламывало, как перед началом болезни; у него кружилась голова. "Что это со мной?" — подумал он.

Он заставил себя подтянуться, выпрямился и перешел улицу. Воздух уже не был так неподвижен, но ночь оставалась теплой. Жак побрел вперед без определенной цели. "Что со мной? — вторично задал он себе вопрос. — Женни?" Образ девушки, бледной и тоненькой в своем строгом синем костюме — такой, какой он внезапно увидел ее после стольких лет разлуки, — вновь предстал перед ним. Всего лишь на одно мгновение. Он тотчас же без особого усилия отогнал его прочь.

По улице Вивьен Жак дошел до бульвара Пуассоньер и тут остановился. Бульвары, в этот воскресный летний вечер остававшиеся почти пустынными, начинали теперь понемногу оживляться, но всего лишь на какой-нибудь час: публика покидала театральные залы и заполняла террасы кафе. Открытые такси вихрем неслись к Опере. Поток толпы двигался по тротуарам в сторону западных районов. Девицы легкого поведения, кокетливо-задорные под своими большими шляпами с цветами, направлялись против течения к воротам Сен-Мартен, откровенно заглядывая в лицо одиноким мужчинам.

Прислонившись к ларьку на углу улицы, Жак наблюдал, как мимо него вереницей проходили все эти ослепленные люди. Заблуждение, в котором находился Антуан, несомненно, было всеобщим. Был ли среди этих радостно настроенных прохожих хоть один человек, догадывавшийся, что Европа уже попалась в ловушку? Никогда еще Жак не постигал с такой остротой, что судьба миллионов беспечных людей находится в руках нескольких человек, выбранных, можно сказать, случайно, людей, которым народы по глупости вверяют заботу о своей безопасности.

Газетчик, шлепая старыми башмаками, кричал не слишком уверенно:

— Второй выпуск… "Либерте"… "Пресса"…

Жак купил газеты, просмотрел их при свете фонаря: "Процесс Кайо… Поездка г-на Пуанкаре… По Сене вплавь через весь Париж… Соединенные Штаты и Мексика… Драма на почве ревности… Велосипедные Гонки вокруг Франции… Игра в мяч на Большой приз в Тюильри… Финансовый бюллетень…" Больше ничего.

Снова возникла мысль о Женни. И внезапно Жак решил ускорить свой отъезд на два дня. "Завтра же уеду в Женеву". Решив это, он неожиданно почувствовал, что ему стало легче.

"А что, если зайти в "Юма"?" — подумал он и почти весело направился на улицу Круассан.

В квартале, где в этот поздний час изготовлялось большинство утренних газет, кипела жизнь. Жак проник в этот муравейник. Ярко освещенные бары и кафе были переполнены. Царивший в них шум через открытые окна и двери доносился на улицу.

Перед редакцией "Юманите" небольшое сборище людей загораживало вход. Жак обменялся рукопожатиями. Здесь уже комментировалось сообщение, которое Ларге только что передал патрону: по слухам, во Французский банк был на днях сделан чрезвычайный вклад в четыре миллиарда золотом (это называлось "военным резервом".

Вскоре группа разбрелась в разные стороны. Кто-то предложил закончить вечер в кафе "Прогресс", находившемся всего в нескольких шагах на улице Сантье; там социалисты, жаждущие новостей, всегда могли рассчитывать на встречу с редакторами газет. (Те, кто не посещал "Прогресс", отправились в "Круассан" на улицу Монмартр или в "Кружку пива" на улицу Фейдо.)

Жака пригласили выпить пива в кафе "Прогресс". Он уже бывал в этих местах, где обычно собирались, и всегда встречал там друзей. Было известно, что он приехал из Швейцарии с поручением. К нему относились с почтительным вниманием; старались осведомлять его обо всем, чтобы облегчить ему задачу; однако, несмотря на доверие и товарищеское отношение к нему, многие из этих активных работников партии, вышедшие из рабочего класса, считали Жака "интеллигентом" и "сочувствующим", который, по существу, не был "своим".

В "Прогрессе" они расположились на антресолях в довольно обширном зале с низким потолком, куда управляющий кафе, член партии, пускал только постоянных посетителей. В этот вечер здесь собралось человек двадцать различного возраста; они сидели за неопрятными мраморными столиками в атмосфере, насыщенной табачным дымом и кисловатым запахом пива. Обсуждалась статья Жореса, появившаяся утром, о роли Интернационала в случае войны.

Здесь присутствовали Кадье, Марк Левуар, Стефани, Берте и Рабб. Они окружали бородатого великана, белокурого и краснощекого немца — социалиста Тацлера, которого Жак встречал в Берлине. Тацлер утверждал, что эта статья будет перепечатана и прокомментирована всей германской прессой. По его мнению, речь, произнесенная недавно Жоресом в палате, чтобы оправдать отказ французских социалистов голосовать за кредиты на поездку президента в Россию, речь, в которой Жорес заявил, что Франция не позволит "вовлечь себя в авантюру", получила широкую огласку по ту сторону Рейна.

— Во Франции тоже, — сказал Рабб, бывший типографский рабочий, бородатый, с причудливо-шишковатым черепом. — Именно эта речь побудила Сенскую федерацию [244] голосовать за предложение о всеобщей забастовке в случае угрозы войны.

— А как ваши немецкие рабочие? — спросил Кадье. — Будут ли они готовы, достаточно ли они дисциплинированны, чтобы провести забастовку без рассуждений, если ваша социал-демократическая партия в принципе на нее согласится… и отдаст распоряжение осуществить ее при угрозе мобилизации?

244

Сенская федерация — то есть руководящий орган социалистической партии в департаменте Сены, объединяющий секции.

— Могу задать тебе тот же самый вопрос, — возразил Тацлер, смеясь своим искренним, простодушным смехом. — Будет ли рабочий класс у вас, во Франции, достаточно дисциплинирован, чтобы в день мобилизации…

— Я думаю, что это будет в значительной мере зависеть от поведения немецкого пролетариата, — заметил Жак.

— А я отвечу: да! Без малейшего сомнения, — оборвал его Кадье.

— Неизвестно! — сказал Рабб. — Я склонен скорее сказать: нет!

Кадье пожал плечами.

(Это был длинный, худой, нескладный малый. Его можно было встретить повсюду — в секциях, в комитетах, на Бирже труда, во Всеобщей конфедерации труда, в редакциях, в приемных министерств, — всегда на бегу, всегда спешащий, неуловимый. Обычно с ним сталкивались где-нибудь в дверях, и, когда его начинали искать, он уже исчезал; он был из тех людей, которых узнают в лицо всегда слишком поздно, когда они уже прошли мимо.)