Семья Тибо, том 1

Однако покорная, ничего не выражающая физиономия брата вдруг напомнила ему о тех подозрениях, что мелькнули у него, когда Жак появился во дворе.

— Тебя предупредили, что я жду тебя после мессы? — спросил он без обиняков.

Жак смотрел на него, не понимая.

— Когда ты выходил из часовни, — настаивал Антуан, — ты знал, что я тебя жду?

— Да нет. Откуда?

Он улыбался с наивным удивлением.

Антуану пришлось идти на попятный; он пробормотал:

— А я решил было… Здесь можно курить? — поспешил он переменить тему.

Жак глянул на него с беспокойством и, когда Антуан протянул ему портсигар, ответил:

— Нет. Я не буду.

Он помрачнел.

Антуан не знал, о чем еще с ним говорить. И, как это всегда бывает, когда пытаешься продолжить беседу с человеком, который едва отвечает тебе, он мучительно выдавливал из себя все новые вопросы:

— Так что, ты в самом деле ни в чем не нуждаешься? У тебя здесь есть все необходимое?

— Конечно.

— Спать-то тебе удобно? Одеял достаточно?

— О да, мне даже слишком жарко.

— А учитель? Он с тобой вежлив?

— Очень.

— Ты не скучаешь, занимаясь с утра до вечера, один, без друзей?

— Нет.

— А вечерами?

— Я ложусь после ужина, в восемь часов.

— А встаешь?

— В половине седьмого, по звонку.

— Капеллан к тебе когда-нибудь заходит?

— Да.

— Он хороший?

Жак поднял на Антуана затуманенный взгляд. Он не понял вопроса и не ответил.

— Директор тоже заходит?

— Да, часто.

— Он приятно держится. Его любят?

— Не знаю. Наверно, любят.

— Ты никогда не встречаешься с… другими?

— Никогда.

Жак сидел потупясь и при каждом вопросе чуть заметно вздрагивал, словно ему было трудно всякий раз перескакивать на новый предмет.

— А поэзия? Ты все еще пишешь стихи? — спросил Антуан игривым тоном.

— О нет!

— Почему?

Жак покачал головой, потом кротко улыбнулся, и улыбка довольно долго держалась у него на губах. Он улыбнулся бы точно так же, если б Антуан спросил, играет ли он еще в обруч.

Окончательно выдохшись, Антуан решился заговорить о Даниэле. Этого Жак не ожидал — у него слегка порозовели щеки.

— Откуда же мне о нем знать? — ответил он. — Писем ведь здесь не получают.

— Но ты-то, — продолжал Антуан, — разве ему не пишешь?

Он не спускал с брата глаз. Тот улыбнулся точно так же, как минуту назад, когда Антуан заговорил о поэзии. Потом слегка пожал плечами.

— Все это старая история… Не будем больше об этом.

Что он хотел этим сказать? Ответь он: "Нет, я ни разу ему не писал", Антуан мог бы его оборвать, пристыдить — и сделал бы это даже с тайным удовольствием, потому что вялость брата начинала его раздражать. Но Жак ушел от ответа, и его тон, решительный и грустный, парализовал Антуана. Тут ему вдруг показалось, что Жак уставился в дверь за его спиной; к Антуану, пребывавшему в состоянии какой-то безотчетной злости, разом вернулись все его подозрения. Дверь была застеклена — наверняка для того, чтобы из коридора можно было наблюдать за всем, что происходит в комнате; над дверью было еще и маленькое слуховое окошко, зарешеченное, но не застекленное, позволявшее слышать, что говорят внутри.

— В коридоре кто-то есть? — резко спросил Антуан, понизив, однако, голос.

Жак посмотрел на него, как на сумасшедшего.

— Как в коридоре? Да, иногда… А что? Да вот, я сейчас видел, как прошел дядюшка Леон.

В дверь тут же постучались — дядюшка Леон зашел познакомиться со старшим братом. Он по-свойски присел на край стола.

— Ну, нашли его небось в добром здравии? Подрос-то как с осени, а?

Он засмеялся. У него были обвисшие усы и физиономия старого служаки; от густого смеха скулы у него покраснели, щеки покрылись мелкими лиловыми прожилками, которые, ветвясь, добежали до белков глаз и замутили взгляд, по-отечески добрый, но лукавый.

— Меня в мастерские перевели, — объяснил он и поиграл плечами. — А ведь я так привык к господину Жаку! Ну да ладно, — добавил он, уходя, — жизнь есть жизнь, чего на нее жаловаться… Привет господину Тибо передайте, не в службу, а в дружбу, — скажите, от дядюшки Леона, он меня знает!

— Славный старикан, — сказал Антуан, когда тот вышел.

Ему захотелось продолжить прерванный разговор.

— Я могу, если хочешь, передать ему письмо от тебя, — сказал он. И так как Жак не понимал, о чем идет речь, добавил: — Разве ты не хотел бы черкнуть несколько слов Фонтанену?

Он упорно пытался уловить на этом невозмутимом лице хоть какой-то намек на чувство, какую-то память о прошлом, — все было напрасно. Юноша помотал головой, на этот раз без улыбки:

— Нет, спасибо. Мне нечего ему сказать. Это все быльем поросло.

Антуан больше не настаивал. Он устал. К тому же и времени оставалось мало; он вынул часы.

— Половина одиннадцатого, через пять минут мне надо идти.

Тут Жак внезапно смутился; казалось, он хочет что-то сказать. Стал спрашивать брата, как его здоровье, когда отправляется поезд, как у него дела с экзаменами. И когда Антуан встал, его поразило, как горестно Жак вздохнул:

— Уже! Посиди еще немного…

Антуан подумал, что Жака огорчает его холодность, что, может быть, приезд брата доставил малышу куда больше радости, чем это могло показаться по его виду.

— Ты рад, что я приехал? — пробормотал он смущенно.

Жак будто ушел в какие-то свои мысли; он вздохнул, удивился и ответил с вежливой улыбкой:

— Конечно, я очень рад, спасибо тебе.

— Ну ладно, я постараюсь приехать еще, до свиданья, — сказал Антуан сердито. Собрав всю свою проницательность, он еще раз посмотрел младшему брату в глаза; в нем опять пробудилась нежность.

— Я часто думаю о тебе, малыш, — отважился он. — Все время боюсь, что тебе здесь плохо…

Они были возле двери. Антуан схватил брата за руку.

— Ты мне сказал бы, правда?

У Жака сделалось смущенное лицо. Он наклонился, будто хотел в чем-то признаться. И наконец, решившись, быстро проговорил:

— Хорошо, если б ты дал что-нибудь Артюру, служителю… Он такой старательный…

И, видя, что Антуан озадачен и колеблется, добавил:

— Дашь?

— А неприятностей не будет? — спросил Антуан.

— Нет, нет. Будешь уходить, скажи ему "до свиданья", только повежливее, и сунь тихонько на чай… Сделаешь?

В голосе его звучала почти что мольба.

— Ну конечно. Но ты все-таки мне скажи, не нужно ли тебе чего. Ответь… тебе здесь не очень худо?

— Да нет же! — отозвался Жак с едва уловимой ноткой раздражения. Потом, опять понизив голос, спросил: — Сколько ты ему дашь?

— Да я не знаю. Сколько? Десяти франков хватит? Или, может, двадцать дать?

— Да, конечно, двадцать франков! — воскликнул Жак с радостным смущением. — Спасибо, Антуан.