Семья Тибо, том 1

— Фонтанен! Совершенно верно! — воскликнул Антуан. — Помнишь, отец, их семья живет летом в Мезон-Лаффите, у самого леса. Конечно, конечно, в эту зиму, возвращаясь вечерами домой, я много раз заставал Жака за чтением стихов, которые давал ему этот Фонтанен.

— Как? Чтение чужих книг? И ты не поставил меня в известность?

— Я не видел в этом ничего опасного, — возразил Антуан, глядя на аббата так, будто собирался с ним спорить; и вдруг его задумчивое лицо озарилось на миг молодой улыбкой. — Это был Виктор Гюго, Ламартин, — объяснил он. — Я отбирал у него лампу, чтобы заставить спать.

Аббат поджал губы.

— Но что еще важнее: этот Фонтанен — протестант, — сказал он, решив взять реванш.

— Ну вот, так я и знал! — удрученно воскликнул г-н Тибо.

— Впрочем, довольно хороший ученик, — поспешно заверил аббат, выказывая свою беспристрастность. — Господин Кийяр сказал нам: "Это взрослый мальчик, который всегда казался серьезным; здорово же он всех обманул! Его мать тоже держится вполне достойно".

— Ах, мать… — перебил г-н Тибо. — Совершенно невозможные люди, несмотря на весь их достойный вид.

— К тому же хорошо известно, — ввернул аббат, — что кроется за суровостью протестантов!

— Во всяком случае, отец у него вертопрах… В Мезоне [5] никто их не принимает; с ними едва здороваются. Да, нечего сказать, умеет твой братец выбирать знакомых!

— Так вот, — продолжал аббат, — мы вернулись из лицея, вооруженные всеми необходимыми сведениями. И уже собирались произвести расследование по всем правилам, как вдруг вчера, в субботу, в начале утренних занятий наш друг Жако ворвался к нам в кабинет. Ворвался, в полном смысле этого слова. Бледный, зубы стиснуты. И прямо с порога, даже не поздоровавшись, стал кричать: "У меня украли книги, записи!.." Мы обратили его внимание на крайнюю непристойность его поведения. Но он не желал ничего слушать. Глаза его, всегда светлые, потемнели от гнева: "Это вы украли мою тетрадь, кричал он, — это вы!" Он даже сказал нам, — добавил аббат с глуповатой улыбкой: — "Если вы посмеете ее прочесть, я покончу с собой!" Мы попытались действовать на него лаской. Он не дал нам говорить: "Где моя тетрадь? Верните мне ее! Я тут все у вас переломаю, если мне ее не вернут!" И прежде чем мы успели ему помешать, он схватил с нашего письменного стола хрустальное пресс-папье, — вы помните его, Антуан? — сувенир, который наши бывшие воспитанники привезли нам из Пюи-де-Дом [6] , — и с размаху швырнул в мраморный камин. Это пустяк, — поспешил добавить аббат в ответ на сконфуженный жест г-на Тибо, — мы вспомнили об этой мелочи лишь для того, чтобы показать вам, до какой степени возбуждения дошел наш дорогой мальчик. Потом он стал кататься по полу, с ним начался настоящий нервный припадок. Нам удалось схватить его, втолкнуть в маленькую классную комнату, смежную с нашим кабинетом, и запереть на ключ.

5

В Мезоне… — Имеется в виду Мезон-Лаффит, дачное место в окрестностях Парижа, получившее свое наименование по старинному замку, построенному знаменитым французским архитектором Луи Мансаром (1598–1666) и в XIX в. купленному финансовым магнатом времен Июльской революции Жаком Лаффитом (1767–1844).

6

Пюи-де-Дом — гористая местность в Оверни, получившая название по центральной горе массива, где добывают горный хрусталь.

— Ах, — произнес г-н Тибо, вздевая вверх кулаки, — бывают дни, когда он точно одержимый! Спросите у Антуана — разве не приходил он на наших глазах из-за сущей безделицы — в такое неистовство, что мы, конечно, сдавались; весь посинеет, на шее вздуются вены, — кажется, еще миг, и задушит кого-нибудь от ярости!

— Ну, все Тибо отличаются вспыльчивостью, — констатировал Антуан, всем своим видом показывая, что он ничуть этим не огорчен, и аббат счел своим долгом снисходительно улыбнуться.

— Когда через час мы отперли дверь, — продолжал он, — Жак сидел за столом, зажав голову ладонями. Он посмотрел на нас ужасным взглядом; глаза у него были сухие. Мы потребовали извинений, он не отвечал ни слова. Безропотно проследовал он за нами в наш кабинет — с упрямым видом, взлохмаченный, уставясь глазами в пол. По нашему настоянию он подобрал обломки злосчастного пресс-папье, но нам так и не удалось выжать из него ни слова. Тогда мы отвели его в часовню и решили оставить на какое-то время наедине с господом. Потом мы вернулись и преклонили возле него колена. В этот момент нам показалось, что он перед нашим приходом плакал; но в часовне было темно, и мы не решились бы это утверждать. Прочитав вполголоса несколько молитв, мы обратились затем к нему с увещеваниями, живописали ему страдания отца, когда он узнает, что плохой товарищ осквернил чистоту его дорогого ребенка. Скрестив руки и подняв голову, он глядел на алтарь и, казалось, нас не слышал. Видя, что его упрямство еще не сломлено, мы отвели его в класс. Он оставался там до вечера на своем месте, по-прежнему скрестив руки, не раскрывая учебника. Мы делали вид, что ничего не замечаем. В семь часов он ушел, как обычно, — однако не попрощался с нами. Вот и вся история, сударь, — заключил аббат с большим воодушевлением. — Прежде чем ввести вас в курс дела, мы ожидали сообщений о том, какие меры примет инспектор лицея в отношении этого субъекта по имени Фонтанен; нет сомнения в том, что его просто исключат. Но сейчас, видя, как вы встревожены…

— Господин аббат, — прервал его г-н Тибо, переводя дыхание, как после быстрого бега, — я в отчаянии, ничего другого не могу вам сказать! Когда думаю о том, какие еще сюрпризы ожидают нас при таких задатках… Я просто в отчаянии, — повторил он задумчиво, почти шепотом и застыл, вытянув вперед шею и упершись руками в бедра. Веки его были опущены, и, если бы не едва заметное подергивание нижней губы, прикрытой седеющими усами и белой бородкой, могло показаться, что он спит.

— Негодяй! — крикнул он внезапно, устремляя вперед подбородок, и острый взгляд, блеснувший из-за ресниц, убедительно показал, как можно ошибиться, слишком доверяясь его кажущейся неподвижности. Он снова прикрыл глаза и всем корпусом вопросительно повернулся к Антуану. Молодой человек отозвался не сразу; он уставился в пол, зажав в кулаке бороду и хмуря брови.

— Я сообщу в больницу, чтобы там меня завтра не ждали, — сказал он, — и утром пойду поговорить с этим Фонтаненом.

— Утром? — повторил машинально г-н Тибо. Он встал. — А пока нам предстоит бессонная ночь. — Он вздохнул и направился к дверям.

Аббат пошел следом. На пороге толстяк протянул священнику вялую руку.

— Я в отчаянии, — вздохнул он, не открывая глаз.

— Будем молить бога, чтобы он нам всем помог, — учтиво отозвался аббат Бино.

Отец и сын молча прошли несколько шагов. Улица была пуста. Ветер утих, потеплело. Было начало мая.

Господин Тибо подумал о беглеце. "Хорошо хоть, что он не мерзнет, если у него нет сейчас крова над головой". От волнения он ощутил слабость в ногах. Он остановился и обернулся к сыну. Поведение Антуана немного успокаивало его. Он любил своего старшего сына, гордился им, а в этот вечер любил его особенно нежно, ибо усилилась его враждебность к младшему. Не то чтобы он был неспособен любить Жака; дай, малыш, хоть какую-то пищу отцовской гордости, и он пробудил бы в г-не Тибо нежность; но сумасбродные выходки Жака всегда уязвляли его в самое чувствительное место: они ранили его самолюбие.

— Лишь бы только все обошлось без излишнего шума, — проворчал г-н Тибо. Он приблизился к Антуану, и голос его дрогнул: — Я рад, что ты смог уйти с дежурства на эту ночь, — сказал он. И сам испугался выраженных чувств.

Молодой человек, смущенный еще больше, чем отец, не отвечал.

— Антуан… Мой милый, я рад, что ты в этот вечер со мной, — шепнул г-н Тибо и, наверно, впервые в жизни взял сына под руку.

II. Антуан у г-жи де Фонтанен. — Допрос Женни

В это же воскресенье, вернувшись к полудню домой, г-жа де Фонтанен нашла в прихожей записку от сына.

— Даниэль пишет, что Бертье оставляют его у себя завтракать, — сказала она Женни. — Значит, тебя не было, когда он вернулся?

— Даниэль? — Девочка встала на четвереньки, чтобы достать забившуюся под кресло собачонку. Она долго не поднималась. — Нет, — сказала она наконец, — я его не видела.

Она схватила Блоху, прижала ее к себе обеими руками и, осыпая поцелуями, вприпрыжку побежала в свою комнату.

Она появилась перед завтраком.

— У меня болит голова. Я не хочу есть. Лучше полежу в темноте.

Госпожа де Фонтанен уложила ее в постель, задернула шторы. Женни свернулась под одеялом в клубок. Она никак не могла заснуть. Проходили часы. Много раз за день г-жа де Фонтанен заглядывала к дочери, клала ей на лоб прохладную руку. Под вечер, изнемогая от нежности и тревоги, девочка схватила эту руку и поцеловала ее, не в силах удержаться от слез.

— Ты возбуждена, родная… Должно быть, у тебя жар.