Семья

...Она пришла поздно вечером, робкая, молчаливая... Тихо прошла в комнату, неслышно разделась и юркнула под одеяло. Услышав из кухни, как тяжело скрипнули пружины кровати, Валентин снова закурил. И курил долго, до тех пор, пока не стало подташнивать. Тогда, прополоскав рот, умылся и лег, отвернувшись от Галины. Если бы она сейчас хоть слово сказала ему, многое в их дальнейших отношениях было бы по-другому. Но она молчала, как молчат тогда, когда чувствуют свою вину, и это все больше убеждало его, что она опять была с Бурнаковым. В сердце Валентина рождались и пропадали десятки резких слов, которые бы заставили ее вскочить с кровати, уйти, куда угодно, лишь бы она не была с ним рядом, безмолвная, притихшая, но оттого, что этих слов было слишком много, оттого, что они, все больше наполняя его гневом, беспорядочно теснились в голове, он молчал... Да и к чему говорить ей то, в чем она не нуждается, что и без него известно ей? Да, скажет она, я виделась с ним, а тебе что? Все равно же ты бессилен нам помешать!..

Нет, нет, только не это, только пусть не будут сказаны эти слова, так легче... Завтра же он уедет... Да, да, уедет, и пусть сплетники толкуют это, как бегство, как неспособность довести дело до конца... Пусть! Но это я решил, и какое им дело до меня? Я плюю да них, плюю потому, что я прав перед собой. Ехать отсюда, как и положено делать третьему лишнему.

Проснувшись поздно утром, Валентин по тишине в комнате решил, что он один... Но нет, Галина сидела у стола, занятая работой... Вот она настороженно оглянулась на него, но, встретив его взгляд, встала и начала собираться.

— Подожди... — сказал он, приподнимаясь и думая, что сейчас она уйдет, а ему надо же сказать, что он уезжает.

Она остановилась у двери, строго глядя на него, но он не знал, что она уже готова была к примирению. Он прочитал в ее глазах лишь нетерпенье, желание поскорее уйти и потому сказал без обиняков:

— Я уезжаю сегодня.

— Уезжаешь?! Куда? — она сделала шаг к нему, по лицу ее словно полыхнуло отблеском жаркого пламени, оно сделалось румяным и очень красивым. Но уже в следующий момент на щеках и на лбу проступило что-то мелово-бледное.

— Не знаю... — но он не мог обманывать ее и потому добавил: — Пожалуй, в Ельное...

— По Зиночке соскучился? — дрожащими губами, сказала она и выбежала за дверь.

Валентин, вскочил, начал торопливо одеваться, надеясь догнать ее и все объяснить, но дверь уже снова открылась..

Галина с непередаваемым презрением смотрела на него.

— Что ж, поезжай... — заговорила она тихо. — Там тебя примут, есть кому принять... Может, так же бессовестно и ее обманешь, и к третьей поедешь... Ты же вольный человек, а дур на белом свете много... Не я о тебе плакать не буду, не думай.

— Подожди, давай поговорим... — мрачно сказал Валентин, больно задетый той холодностью, с которой она смотрела на него.

— А о чем нам говорить? Ты уже решил.

— На свиданье торопишься? — вдруг вспомнил он Бурнакова.

— Ну и хотя бы... — вызывающе бросила Галина. — Не одному же тебе....

— Замолчи! — крикнул он, бросаясь к ней, а когда опомнился, Галины уже не было в комнате. По лестнице дробно стучали каблучки ее туфель.

Он устало сел на койку и долго сидел так, стараясь собраться с мыслями. Да, это уже конец... Через такое им уже не перешагнуть, не отбросить в сторону, не забыть, даже если бы они сейчас остались вместе... Значит, надо уезжать... И уезжать сейчас же, не медля ни минуты.

Он торопливо бросился к шифоньеру, потом к сундуку, вытащил свой чемодан, бросил туда белье, бритву, кое-что из верхней одежды, а когда захлопнул крышку, обвел глазами знакомую комнату и подумал, что он последние минуты здесь, в сердце что-то резко оборвалось... Валентин бросился на койку. Лишь подушка была свидетелем его минутной слабости.

28

Уже три недели работает Аркадий Зыкин на шахте «Горнячка». Новый начальник внутришахтного транспорта приходил на работу чуть свет и уходил усталый, но возбужденный, когда в небе загорались яркие звезды. Проходя по пыльной, чуть намечающейся в темноте дороге в общежитие, Аркадий полной грудью вдыхал посвежевший горьковатый ночной воздух и, оглядываясь по сторонам на красные огоньки шахтных копров, на сверкающие невдалеке квадраты заводских окон, вспоминал прошедший день.

Подземный транспорт — самый ответственный из участков, обеспечивающих добычу угля. И, естественно, самый беспокойный. Недаром Кудрявцев, сдавая участок, облегченно вздохнул:

— Ну, слава богу! Гора с плеч... Ой, Зыкин, не завидую тебе на этой работе.

— Почему? — Аркадий с любопытством оглянулся на бывшего начальника подземного транспорта. Они делали обход линии и сейчас направлялись в самую дальнюю лаву.

— А вот поработаешь — узнаешь... Не подал кто-нибудь из машинистов вовремя порожняк — ты, начальник, отвечай; испортится электровоз — опять же ты в ответе. Да разве за всеми уследишь? А Иван Павлович насчет неполадков строг, ой как строг! Да что тебе говорить, — сам испытаешь... Вот сюда давай, к стенке, электровоз идет...

Они переждали, пока мимо проехал с гружеными вагонетками электровоз, и тронулись дальше.

— А главный инженер прав, что строго спрашивает... — продолжил разговор Аркадий.

— Прав, говоришь?

— Конечно, прав... Хороший организатор всегда требовательный. Ну, пусть он с меня потребует, так ведь и я тоже имею право потребовать!

— Потребовать? Нет, брат, — мелко рассмеялся Кудрявцев, — машинист, что шофер: хочет везет, хочет — полсмены будет копаться в машине... Самоуверенный народ... Сам работал — знаю.

— А как же тогда с ними обходиться? На руках носить да на коленках просить?

— Эх, не обидься, Зыкин, а сразу видно, что зелен ты в нашем деле. Ну-ка, давай, сюда свернем... Машинисты любят, когда с ними попросту, по-приятельски... А команда тут ни к чему не приведет.

Этот разговор запал в память Аркадия, и он стал внимательно присматриваться к машинистам. Может быть, и впрямь с них меньше требовать, а больше по-приятельски? Только правильно ли так будет?

Пришел к Ивану Павловичу. Тот, выслушав его, задумался.

— Вопрос, Зыкин, серьезный... И в книгах на это ответ вряд ли найдешь... Тут жизнь подсказать должна, опыт... Но одно могу сказать твердо: не будешь требовать, где надо, запомни — где надо, — не пойдет у тебя работа. Ты, вообще-то, кстати пришел. Был я в тресте, видел приказ — вас с Комлевым забирают от меня.

Иван Павлович закурил, прошел по кабинету и, остановившись напротив Аркадия, внимательно взглянул на него:

— Честно говоря, жаль мне вас отпускать... Чувствую, работа пошла бы у вас... Второго-то я, правда, не знаю, его там, в Ельном, оставили работать... Мать у него старая, прибаливает. Он и подал заявление в трест... А вот зачем тебя туда — не пойму...